Пылинки Времени. Третья часть

Подробности

Категория: Борис Панкин

Дата публикации

Автор: Kefeli

Просмотров: 1533

 Начало:  

http://www.pisateli.co.ua/index.php/nashi-avtory/190-boris-pankin/789-pylinki-vremeni     

  http://www.pisateli.co.ua/index.php/nashi-avtory/190-boris-pankin/808-pylinki-vremeni-prodolzhenie

Под Батуми умудрились заблудиться в огромном субтропическом парке и уже не поверили своей удаче, когда по запахам, звукам и вертикальной струйке дыма поняли, что вышли на какое-то жилье. Это жилье оказалось просторным деревянным домом с открытой приветливой террасой, уютными ступеньками, ведущими к ней, и столом, накрытым словно бы в ожидании гостей. Спустившиеся по этим ступенькам люди встретили нас с распростертыми объятиями.
Застолье с тамадой-хозяином, тостами, непременным алаверды, в отношении которого и я уже навострился, длилось более двух часов. И только когда выпили уже за всех и каждого и бокалом вина поблагодарили тамаду, хозяин деликатно поинтересовался, кто же мы такие.
«У Ильи, — прочитал я теперь в своих записях, — физио номия сделалась в это время такая хитрая, что непонятно было, то ли он гордится еще одним нечаянным подтверждением знаменитого грузинского гостеприимства, то ли рад, что его розыгрыш удался».
Так и не довелось разгадать эту загадку. И не удастся, поскольку Ильи уже нет в живых.
Посещение Гори — решили все же и родину Сталина не обходить — тоже обернулось чем-то вроде притчи… Окна дома, где был накрыт непременный стол в честь московского гостя, выходили как раз на сталинский мемориал — накрытая гигантским стеклянным чехлом убогая хижина его родителей.
Глядя на это двухслойное сооружение, тамада предложил выпить, и непременно до дна, в память великого и мудрого, ну и так далее… Все взгляды были устремлены на московского гостя. Поднял бокал и сделал крохотный глоток.
— Выпил ровно столько, насколько я с вами согласен, — пояснил шокированному тамаде и другим гостям.
В растерянности хозяева не заметили, что Илья, их соотечественник, и такого глотка не сделал.
Когда выбитый из колеи репликой гостя тамада «повел стол» к завершению в ускоренном темпе, вскочили два молодых человека и с обидой заявили, что за них еще не выпили. Устыдившись такого грубого нарушения традиций, хозяин пригласил всех вернуться к столу и бокалам, под цвет и звон которых как-то растворился и неприятный осадок, наметившийся после обмена любезностями между тамадой и главным гостем.
Согласно укоренившейся традиции, родившейся, видимо, из казенного предписания, к каждому визитеру из центра «на местах» прикрепляли своего товарища. 132 133
Близкого по профилю. Для заботы и внимания. Спецкор всесоюзной газеты, я тоже был причислен к их лику, но прикрепленный ко мне аппаратчик, к нашему с Ильей удовольствию, вспомнил о своих обязанностях лишь в конце поездки, когда пришла пора, опять же согласно неписаной традиции, устроить в честь гостя прощальный банкет.
— Нужно ли? — спросил Эдик (так между собой мы с Ильей звали прикрепленного) и с надеждой посмотрел на гостя.
— Мы же цивилизованные люди, — развел руками тронутый откровенностью гость, чем надолго заслужил расположение пошедшего вскоре в гору функционера.
…Поводом для одной из следующих поездок в Грузию, пока она заграницей еще не стала, был так называемый Тбилисоба, особый праздник, праздник урожая, придуманный и пестуемый партийным главой республики, коим стал тот самый, кто должен был опекать меня во время первой командировки в Сакартвело. Тот, кого друзья, да и посторонние — за глаза — по-прежнему звали Эдиком.
«Тбилисоба был чем-то совершенно непривычным, не сказать, неприличным в советских условиях», — нашел теперь в Тетрадях. И так как у нас без повода ничего не делается, он даже кандидату в члены Политбюро необходим, возрождение старой народной традиции приурочили к международному музыкальному фестивалю, а заодно и к юбилею Театра Руставели. Благо и то и другое мероприятие проводились в соответствии с решением инстанции, то есть ЦК КПСС.
Разрисованный народными умельцами Старый город; Метехский замок, окруженный бочками с вином, мясными тушами, очагами и жаровнями, на которых чего только не варится, жарится, парится — хинкали, кебаб, шашлыки всех видов, похлебки, чурек, купаты, сациви, лобио. Уникальная грузинская зелень, вроде тархуна или джонджоли, говорят, это дикий ландыш…
Груды овощей, фруктов; неописуемой длины и в невообразимом числе столы, заставленные яствами и бутылками, тосты и речи… Тут же, у мангалов, с шампурами в руках и творцы всех этих богатств.
Непринужденное веселье, общительность, необыкновенная приветливость людей друг к другу, особенно к гостям, брали за душу.
И тут же грусть русского, застарелая, привычная, как боль в суставах у стариков: почему в России этого нет? почему она этого лишена? или сама себя лишила?
Гости гуляют, расслабляются, ходят от стола к столу, из концертного зала в драмтеатр, а главный хозяин не теряет бдительности.
— Могут сказать: «А когда же вы работаете?» — воскликнул он, выступая перед отечественными и зарубежными гостями фестиваля. — Так вот, я должен сказать вам, что праздник — это тоже работа. Большая и ответственная работа, к которой готовился весь актив республики. Не праздные фантазии привели нас к этому празднику…
В программе для почетных гостей было посещение мастерской грузинского чеканщика. Несколько комнат на двух этажах в обыкновенном жилом доме — новостройке хрущевских времен. Перед входом груда шлака, через которую с трудом перебирается, опираясь на палку, его спутник — замминистра культуры. С ними еще иностранцы.
Художник в возрасте, невысок, но строен, скуп в словах, сдержан в движениях. Говорит, что вот здесь, в этих стенах, и проходит его жизнь.
— Трудно ли работать? Да, трудно, но, не скрою от вас, эта работа мне нравится. Тем более, — легкая улыбка, — этой работой я живу.
Кто-то из иностранных гостей попросил показать, как это делается.
Мастер садится за стол, обтянутый то ли плотным сукном, то ли спрессованным войлоком. Берет в руки небольшую четырехугольную металлическую пластину, берет огрызок карандаша, смотрит на него — нет, не подходит. Берет другой и чертит им на этой пластине женский профиль, взглянув при этом на одну из юных гостий, пришедшую с родителями.
Потом каким-то инструментом вроде стамески (штихель?) процарапывает контуры, слегка углубляет линию рисунка. Попеременно у него в руках оказывается то какой-то специальный молоток, то деревянная колотушечка с плоской резиновой шляпкой-наконечником. Он время от времени переворачивает пластину, ударяет по ней то с одной стороны, то с другой… Она словно живет в его руках.
Иностранцы через переводчика спрашивают, не мешает ли ему присутствие посторонних. Он по-русски отвечает, что есть, пожалуй. Чувствует себя немного скованным.
— Не отвлекаем ли своими вопросами?
Он говорит, что нет. Раз уж вы здесь, то лучше разговаривать. Если бы просто сидел и работал молча, получалось бы как-то ремесленно. А так паузы, разговоры помогают, подсказывают в нужную минуту решения.
Через полчаса чеканка готова. Он передает ее стоящему ближе других гостю. Тот — следующему, и, обойдя всех, работа снова ложится на стол. Мастер каллиграфической вязью ставит автограф — Ираклий Очиаури, и на этот раз протягивает работу обладательнице той головки, с которой делал портрет.
Потом все поднимаются наверх. Небольшие комнатки увешаны его полотнами и чеканками. Много композиций на одну тему. Вот стайка девушек, тянущихся к мячу. Баскетболистки. И вот те же девушки, обнаженные, с протянутыми вверх руками, словно букет лилий. Видишь, как сангина, карандаш, тушь, акварель переходят в металл.
— Ваше творчество — мир женщин? — спросили его.
Он сказал «да», потому что по природе он скульптор, а скульпторы всегда тянутся к обнаженному телу, а обнаженное прекрасно, когда это женщина.
— Мужская нагота, — сказал он, — меня не интересует.
За неизбежным столом, накрытым, однако, с подчеркнутым аскетизмом, хозяин говорит, что образ жизни у него спартанский, но не вынужденно. Просто иначе жить не может и не хочет.
Соглашается с поддавшимся его обаянию замминистра культуры, что давно уже не было у него выставок самостоятельных. Но ни о чем не просит. Вообще он редко выставляется. Это — удел молодых, которым надо заявить или напомнить о себе. А для нас, людей старшего поколения, это уже не имеет никакого значения. Для нас важна работа. Мы сами прекрасно знаем, что мы хотим, и без критиков можем понять, что получилось, что нет… Вот госзаказ — это другое дело.
…Еще полдня — с Зурабом Церетели, казалось бы, являющим собой полную противоположность старому мастеру.
Его бесконечные телефонные разговоры, заботы о съемках и о цементе, о смальте, о ремонте одной мастерской и строительстве другой. Удел монументалиста. Может быть, именно здесь творчество и производство, душевное и физическое, наиболее наглядно сливаются воедино. И если бы он сам, Зураб, задумался, когда он творит, а когда организует, то, наверное, не смог бы провести грань. А отдыхать он вообще не отдыхает. Твор-136 137
чество для него — как тик. Кто-то, например, при разговоре беспрерывно моргает. Наполеон у Льва Толстого в «Войне и мире» постоянно подергивает ляжкой. Церетели, чем бы он ни занимался, правой рукой всегда что-то или чертит, или рисует, что, в сущности, одно и то же. Это примиряет с его странностями одних и настраивает против него тех, кто упрекает его в бескрайней плодовитости, гигантомании.
Наприглашал на вечер гостей, а сам приехал позже всех — типичная картина, говорят завсегдатаи, — и все время был погружен во что-то такое, что неотвязно его мучило. Был не похож на самого себя. А потом вдруг сказал, что нашел решение. Чего — не сказал, но обернулся тут же тем Зуриком, каким его все знают, — с шуточками, прибауточками, доброжелательностью, готовностью осчастливить всех вокруг , каждому сделать что-то доброе.
У Ираклия даже среди набросков нет ничего случайного. Чувствуешь, что если что-то начато, то будет окончено. На «просто так» у него нет времени. Такую роскошь он себе позволить не может. Он, кажется, владеет всеми стилями, манерами, но всегда понятно, почему он прибегает к тому или иному приему, технике. Когда у него на полотне две красавицы — одна в фигуративной, лирико-реалистической манере, другая в кубистской, — понимаешь, что он хочет этим сказать.
Для Зураба, сдается, живописное полотно лишь тренинг , упражнение для разминки рук и глаза. Каждая отдельная работа представляется частью не написанной еще картины, не сложенной еще мозаики. И это тоже, наверное, признак монументалиста.
Что их сближает? Ни тот ни другой не ожидают, когда накроет с головой «потный вал вдохновенья». То, что называют творчеством, у них состоит из ряда довольнотаки простых операций, кажется, доступных каждому. И для того чтобы их производить, им не требуется забираться в какую-то башню из слоновой кости. И прервать свою работу могут в любую минуту, и вернуться к ней не составляет труда.
Работа, творчество — как дыхание, которое замечаешь, когда оно прерывается или… останавливается.
Как тут было не вспомнить — в какой раз — Джойса: главное — найти ту форму жизни и искусства, в которой дух способен выразить себя наиболее полно.
Не об этом ли один из пиков Тбилисобы — авторский концерт Георгия Свиридова? Весь посвящен Блоку. Романсы и песни на его слова в исполнении Елены Образцовой. Кантата «Ночные облака». «Песни без времени» для хора и меццо-сопрано. То есть для той же Образцовой.
Концерт проходил в Большом зале консерватории, который на самом деле показался совсем небольшим, когда экспансивная тбилисская публика взяла его в осаду. Многие зарубежные гости, привыкшие, что за ними ухаживают, пришли впритык и теперь, оставшись без мест, стояли, прислонившись к колоннам или стене, сидели на корточках, вспоминая, быть может, студенческие годы.
Как в лондонском Альберт-холле на «променадах», о которых здесь, кроме иностранцев, мало кто пока слышал.
Автора внесли на руках и посадили прямо на стул у рояля.
Апофеоз искусства, творчества и успеха.
Для меня особую прелесть всему виденному и слышанному придавал тот факт, что со Свиридовым и его женой мы были здесь соседями, то есть были размещены хозяевами в одном коттедже и жили в эти дни буквально через стену.
Утром в день концерта слышно было, как гений за стеной бубнил:
— Попросил принести боржоми и яблоко, только чищеное, а она не принесла.
А еще днем раньше он, обеспокоенный, беспомощно обращался то к одному, то к другому из свиты Хренникова с вопросами, как созвониться с солистами, как договориться о репетиции, и все вежливо отмахивались от него.
Композитор уже был у себя, когда я вернулся с концерта. И, постучав к нему, чтобы еще раз поздравить, мог увидеть, что такое счастливый человек. Брошенный небрежно на кровать, как надоевшая сбруя, черный фрак. Галстук-бабочка сполз чуть ли не на живот. Белая в кружевах и складках форменная рубаха выбилась из брюк… Глаза ввалились, а щеки пылают…
В свойственной ему манере в ответ на восторженные возгласы стал доказывать, что все могло бы быть лучше. Что концовка завалилась, что звучания не хватало и так далее.
На следующее утро, отправляясь в аэропорт, зашел к нему попрощаться. Он лежал в постели с воспаленными глазами: простудился, болен.
В комнате, где кроме него находились жена и кто-то из официальных грузинских лиц, пахло лекарствами, было душно. Словом, как прозвучало в его концерте из Блока:
И заплакали девочка и мальчик.
И закрылся веселый балаганчик.
Тихон Хренников на торжественном закрытии фестиваля:
— Симфонизм ХХ века обрел вторую родину в стране социализма.
…Когда в центре реставрированных кварталов на берегу Куры закончился музыкальный праздник и стоявшие на трибуне чиновники и музыканты потянулись вслед за главным начальником по ступенькам вниз, в народ, я услышал рядом с собой возглас, как оказалось, одного их охранников: «Вот сволочь, подсунул-таки!» — и, посмотрев вперед, увидел спустившегося уже по короткой лестничке Эдика с конвертом, неизвестно откуда взявшимся в руках. Вид растерянный. Словно бы это не письмо ему вручили, а подключенным к источнику тока электродом коснулись. Окружающие испуганно и подозрительно смотрели друг на друга.
Сразу стало ясно, что произнесенные хозяином празднеств при торжественном их открытии слова не были праздной фразой.
Бюрократические игры, коррупционные скандалы, семейные сплетни, — этого в Грузии всегда было не занимать.
— Шеварднадзя есть Шеварднадзя, — говаривал в узком кругу Борис Николаевич Ельцин.
Эдик, собственно, на борьбе с коррупцией в тогдашнем ее понимании и вышел в лидеры, изобличив в покровительстве коррупционерам своего предшественника, что, по обыкновению, тоже немедленно обросло былями, легендами и анекдотами. Но вот чего я никогда не чувствовал, ни в дни Тбилисобы, ни в тот первый свой приезд, — это пресловутой этнической составляющей в отношениях людей, как теперь принято это называть.
Если честно, я и не осознавал особой-то разницы между грузинами, абхазами и осетинами. И помнится, когда по свойственному великороссам верхоглядству в этих вопросах называл и тех, и других, и третьих грузинами, на меня не обижались. Так же, кстати, как потом в Великобритании, когда шотландцев именовал англичанами. Даже над байками слегка обрусевшего грузина Ильи относительно отцовских чувств осетина все весело смеялись, запивая смех вином.
Теперь не до смеха…
Десятилетний внук, живущий с родителями в Москве, впервые прилетел с отцом-грузином на его историческую родину, в столицу обретшей независимость Грузии. После нескольких шумных и многолюдных дней c банкетами и тостами, подобающими ситуации возвращения блудного сына, — то, что Пиросмани на своих полотнах называл кутежами князей, — отец и сын нечаянно оказались вдвоем в кафе.
Вопрос мальчика:
— Пап, если мы дворянины, почему нас так плохо обслуживают?
В Москве он как-то спросил бабушку, вернувшись из школы:
— Ба, а евреинцы — плохие?
— Кто это тебе сказал?
— Мальчики в классе. Армянины. Они — два брата и оба близнецы. Они по-русски плохо говорят. Один девочек называет — он, а другой мальчиков — она.
Диалог этот нашел свое место в коллекции семейного фольклора, тоже нашедшей себе место в Тетрадях.
У сына на пальце завелась бородавка. Родители пытались уговорить его прижечь ее зеленкой и даже показать врачу. Он отбивался изо всех сил:
— Я к ней привык. Я ее даже полюбил.
Когда жили на даче в Мамонтовке, по Северной железнодорожной линии, удалось как-то заполучить пропуск в раскинувшееся неподалеку «закрытое водохранилище». Ехали туда на редакционной «волге», нас три раза останавливали милиционеры. Проверяли соответствие пассажиров фамилиям, указанным в пропуске.
— Так, это водитель. Как зовут?
— Это вы, это — супруга… А это? — Взгляд на заднее сиденье.
— Это дети…
— Ну хорошо, проезжайте.
На третий раз при вопросе «А это?..» дочь возопила, стуча себя кулачком в грудь:
— Да дети мы, дети!
Через много лет ее шестилетняя дочка, проживая с бабушкой и дедушкой в Лондоне, пошла нехотя в младший класс церковной английской школы.
— Они хоть там знают, что я внучка посла? — спрашивала она шофера, который отвозил ее в школу.
Ее младшая двоюродная сестра вела дневничок, в который тайком заглянули папа с мамой. Особое впечатление произвела заповедь: «Не бродите среди змей, особенно кобр».
Как-то на Рождество, которое было в тот год как никогда снежным, в Стокгольм приехал сын с семьей. Кататься на лыжах вместе с почтенной шведской парой — сохранились отношения еще с посольских времен — отправились на машинах в засыпанную снегами провинцию Даларна, о которой работавший при Коллонтай королем Густав Пятый говорил, что Даларна — сердце Швеции… В местечке Луксос остановились в чем-то напоминающем загородный проф союзный пансионат советских времен, только еще более на шведский манер непритязательном. Для ночлега администрация отвела всей неожиданно нагрянувшей, как это только у нас, русских, водится, залу с нарами в два этажа вдоль стен. Пятилетнему внуку Гришке это было в диковинку, и он никак не мог сделать выбор — внизу спать или наверху. В конце концов решил оставить за собой оба этажа, а матери своей, которая терпеливо ждала, какое же место ей после его выбора достанется, порекомендовал:
— А ты ложись с дядей Борей.
Старшие любили при случае процитировать с улыбкой младших. Младшие платили той же монетой. За давно уж ставшей бабушкой мамой, о которой было известно, что она на дух не принимает спиртного, числился эпизод, когда она изменила своему золотому правилу и по случаю какого-то семейного торжества выпила бокалдругой шампанского. Выпила и увидела небо в звездах:
— Красиво! Когда красиво, тогда хорошо.
МИД Японии сообщил о том, что власти Грузии официально обратились к Токио с просьбой сменить название этой страны на японском языке с нынешнего «Грудзиа» на английское «Джорджия». «Просьба была высказана министром иностранных дел Грузии Григолом Вашадзе во время переговоров в Токио 10 марта», — сообщил сотрудник пресс-службы японского МИДа. По данным источников, глава грузинского МИДа в ходе беседы со своим японским коллегой сослался на то, что слово «Грузия» заимствовано из русского языка и нынешнему Тбилиси это не нравится. «Мы только думаем над тем, как реагировать на запрос», — сказал представитель пресс-службы японского МИДа, употребляя при этом привычное слово «Грудзиа».
Москвичей, если верить булгаковскому Воланду, испор тил квартирный вопрос. Горбачева подвел национальный вопрос.
Этновакханалия, начавшаяся в СССР с открытого письма моей доброй знакомой Сильвы Капутикян и Эдика Балояна насчет Нагорного Карабаха, заставила вспомнить Бернарда Шоу: «Здоровый народ так же не замечает своей национальности, как здоровый человек — своего позвоночника».
Вряд ли это способна понять бюрократическая верхушка республик, обретших вожделенную чиновничеством суверенность.
Кидаться по этому поводу краеугольными камнями — выражение словотворца «Комсомолки» Виталия Ганюшкина — я предпочитал в публичных трудах, речах и докладах. Например, выступая в 1991 году с трибуны ежегодной Ассамблеи ООН в Нью-Йорке, предсказывал, что с падением Берлинской стены, крушением тоталитаризма в СССР и концом холодной войны планету ожидают новые вызовы и риски, прежде всего религиозного и национально-этнического характера.
В Тетради же, а позднее уже в мои компьютерные скрижали попадали казусы. Детали. Не те ли самые, в которых сидит дьявол?
Один из граждан Латвии обратился в Европейский суд с протестом против того, что нелатвийским именам в официальной документации придают латвийский вид. И тут же подтверждение в СМИ. Мировое легкоатлетическое первенство в Осаке. Копье бросает латвийский спортсмен, имя которого Вадим Василькевич пишется «Вадимс Василькевичс».
Есть и Ивановс(ы), например, среди баскетболистов.
Соединенные Штаты в годовщину независимости (2008) отменили визы для Балтии. Но это не распространяется на «неграждан». А их в независимой и демократической Латвии — одна треть всего населения.
Кажется, это мало кого смущает за пределами бывшего Советского Союза.
Латвия обвинила Россию в активизации шпионажа. «Сотрудники спецслужб, в том числе российских, все агрессивнее пытаются добывать секретную информацию на территории нашей страны. При этом спектр интересующей их информации становится все шире», — заявил журналистам глава контрразведки страны… Само по себе это не смешно. И вполне может отвечать действительности. Но Кажоциньшу, то есть этому самому главе, захотелось подкрепить свое утверждение примером. Он обиженным тоном заявил о своем несогласии с тогдашним послом России в Риге Виктором Калюжным, который, по словам Кажоциньша, облыжно утверждает, что в Латвии нет интересных для спецслужб России тайн: «Если бы Калюжный имел допуск секретности, он бы так не говорил».
В общем, как говорила еврейская молодуха в анекдоте о притеснениях евреев в царской России: «Ну нет, погром так погром».
«Мир полон парадоксов!» — это любил повторять своим фальцетом, растягивая слова, классик литовской литературы Йонас Балтушис. Однажды, придя в гости с очередного конгресса борцов за мир, он заключил этим motto рассказ о cвоей долгой и проникновенной беседе в кулуарах с польским епископом, которая закончилась предложением собеседника… поехать к девочкам.
Прямо как в анекдоте, когда Горький на Капри предложил то же самое и в тех же словах Ильичу, а тот ответил: «К девочкам, Алексей Максимович, именно к девочкам, а не к таким политическим проституткам, как Троцкий и Каменев».
Не дожидаясь ни перестройки, ни тем более отделения Литвы от России, в подцензурных условиях Балтушис создал, опубликовал и даже, кажется, Госпремию получил за «Сагу о Йонасе», в которой в виде притчи без прикрас и закруглений изложил горькую судьбину литовского крестьянина и в царские, и в постцарские, и в советские времена.
Против новой волны сепаратистских настроений он, однако, восстал, приводя на это счет весьма убедительные аргументы, которые, конечно, никто слушать не стал. Либералы-сепаратисты просто предали его анафеме.
И вот тогда я еще раз убедился, что мой старший и мудрый друг был прав: «Мир полон парадоксов».
…Вот с Украины сообщали, что министр транспорта и связи в правительстве Юлии Тимошенко запретил исполнение песен на иностранных языках во всех видах транспорта. Под иностранными языками подразумевается, естественно, русский. Приказ министра размещен на сайте ведомства и буквально гласит следующее: «Песенная продукция в поездах, на самолетах и в других видах транспорта должна быть исключительно украинской. Делается это в рамках проведения мероприятий по повышению уровня использования украинского языка в сфере транспорта и связи». Сообщается еще, что «до 15 апреля этот приказ должен быть доведен до сведения всех структурных подразделений министерства», а к 1 июля они обязаны…
Выпустивший в свет это сообщение дежурный у телетайпа ТАСС ограничился деликатной репликой:
— Представители шоу-бизнеса считают это нововведение «перегибом».
На распоряжение самой Юлечки, запрещающее учителям разговаривать с учениками на русском языке во время перемен, реагировали так же «взвешенно».
Политкорректность, которой, однако, не придерживается Ющенко. То есть не придерживался, пока был президентом. Сейчас-то его мнение никого уже не интересует.
Виктор Ющенко: «Сегодня мы говорим о новом “Артеке”, над которым новое небо, здесь новая украинская земля и новый дух».
Владимир Притула: «За 80 лет существования “Артека” через него прошло более полутора миллионов детей из 132 стран. Теперь украинские власти говорят, что это совсем другое, отличное от советских времен явление — это настоящая страна детства».
По телевизионным «Вестям» регулярно рассказывали о запущенном Ющенко процессе… реабилитации Мазепы. Улица, на которой находится Киево-Печерская лавра, куда, как сообщают, летала из Москвы в день своего юбилея причащаться и исповедоваться Алла Пугачева, названа улицей Ивана Мазепы, и директор НИИ по истории страны, вернее, по ее переписыванию, заявил с экрана:
— Мазепа у нас теперь будет изображаться и выглядеть как один из достойных гетманов Украины. Так же, впрочем, как Петлюра.
Заодно славят и Карла XII, которому украинские экстремисты — не шведы, их эта инициатива поставила в тупик — вознамерились было поставить памятник под Полтавой в честь надвигавшегося трехсотлетия великой битвы, где шведский король был разгромлен петровской ратью. Сами же шведы признают, что «для шведской истории Карл фигура неоднозначная». Если его за чтото и ценят прагматические северяне, так за то, что он… покончил со шведским великодержавием, которое создавал другой король, его прадед Густав II Адольф.
Под занавес своей трагикомической карьеры уходящий президент присвоил звание Героя Украины Бандере.
И в ночь идет,
И плачет, уходя.
А. Фет
Но не он плачет, а от него плачут.
Интерфакс: «К приезду президента Украины Виктора Ющенко власти Запорожья убрали все оскорбительные для власти надписи на зданиях и заборах и завесили тканями и полиэтиленом названия организаций и торговых центров на русском языке.
Как удалось выяснить, это было связано с требованием прокуратуры. В дальнейшем нарушителей языкового законодательства, согласно которому тексты официальных объявлений, сообщений, плакатов, афиш, рекламы должны быть на украинском языке, обещали привлекать к ответственности».
На «Свободе» один из ющенковских премьеров говорил:
— Я бы засунул политику в отношениях России и Украины, я грубо скажу, в одно место.
Портников (ведущий):
— Это, конечно, хорошее пожелание, но…
Некто из украинских деятелей в минуту проигрыша в non-stop политической чехарде в стране:
— Наш народ, который был слишком долго под прессом у Москвы, оказался не готов к демократии и стремится вернуться в прежнее состояние.
Меж тем все это началось не вчера.
В Лондоне, недалеко от российского посольства, стоит памятник Владимиру, святителю Руси. Его поставили украинские эмигранты первой волны. На пьедестале выбито:
Saint Volodimer.
Ruler of Ukraine 980—1015.
Годы княжения Красна Солнышка.
Но такой страны — Украина — да, наверное, и слова такого еще несколько столетий просто не существовало. Украина происходит от «окраина». А Владимир княжил в столице Киевской Руси.
Но попробовал бы кто-нибудь сказать об этом Ющенко, пустившему в оборот слово «укр»: предки украинцев, от которых пошел чуть ли не сам Иисус Христос.
Фрагмент из переписки блоггеров в Интернете:
«Пишет: Юрий. Откуда: СССР.
Да в Египет-то можно, а вот к родным на Украину — напряжно, а на Кавказ и подавно! Я про Среднюю Азию уже молчу. Сейчас проще в Таиланд слетать, чем съездить, например, в Грузию. И это есть хорошо?!»
Нет, это не есть хорошо. Ющенко для меня кончился, если вообще начинался, в тот момент, когда я прочитал, а может, услышал по радио из его собственных уст детали предполагаемого его, без пяти минут президента Украины, отравления, имевшего быть во время дружеской пирушки. Впечатлил как персональный состав участников застолья, так и набор напитков, которыми угощалась честная компания, состоящая в основном из действующих или отставных руководителей разношерстных спецслужб, которые на Украине расплодились, кажется, в еще большем количестве, чем в России. Пили (рано утром!), закусывая все подряд шматками украинского сала — и коньяк, и водку, и пиво, заливая все шампанским. Заурядная пьянка на уровне руководящей верхушки какого-нибудь захудалого района Винницкой, Житомирской или там Донецкой области. Словом, а поутру они проснулись.
«Интересно бы еще знать, в какой последовательности они все это употребляли», — подумал я, с молодых ногтей запомнивший любимое выражение первого декана факультета журналистики Тимофея Ивановича Антропова: «Вино на пиво есть диво, пиво на вино — говно».
А еще снова вспомнилось, как супруг Елизаветы Второй, шотландец герцог Эдинбургский, с которым оказался однажды рядом на каком-то неформальном приеме, с неподдельным ужасом посмотрел на то, как я плеснул содовой в свой стакан с виски.
— Do not spoil wisky, — запросто, как давнему знакомому, сказал он мне. И разъяснил, что, коль скоро речь идет о молте, однородном, а не смешанном, blended, виски, единственное, что можно добавить, — это несколько капель холодной сырой воды или в крайнем случае кусочек льда.
Киевская фирма предоставляет внаем толпы для митингов, утверждает The Wall Street Journal. «По словам Владимира Бойко, его компания Easy Work имеет в базе данных несколько тысяч студентов и может в течение суток мобилизовать их на участие в демонстрациях в любой точке Киева, причем они простоят в нужном месте несколько часов и будут по сигналу аплодировать или, наоборот, свистеть», — пишет корреспондент. «Мы готовы работать с любой политической партией. Нас идеология не волнует. А большинство студентов она волнует еще меньше», — подтверждает Бойко.
После приведенных выше словесных упражнений несостоявшихся украинских демократов ничто уже, казалось, не способно было удивить. Ан нет, сменившему Ющенко Януковичу это удалось. В противовес своему предшественнику, демонстрировавшему при каждом удобном и неудобном случае свою приверженность евроатлантизму с его НАТО и ЕС, Янукович разыграл, как теперь принято говорить, карту СНГ, ради чего пожертвовал даже свои юбилеем. То есть решил отметить свои 60 лет не в тесном кругу родных и близких, а на более широком фоне, пригласив в Крым, и не куда-нибудь, а в Ливадийский дворец, своих коллег — президентов бывших советских республик.
Для виду провели, конечно, рабочее заседание за круглым столом, где прочувствованную — а нужней бы была сочувственная — здравицу произнес Медведев.
Фокус внимания российских, украинских и иных СМИ сместился тем не менее в сторону неофициальных церемоний, которые, впрочем, в век открытости тоже были у всех на виду и имели место в 60 километрах от Киева.

             
Согласно выжимке из многочисленных сообщений, праздник, на который, отложив все дела, прилетели ведущие политики стран СНГ и звезды российской эстрады первой величины, продолжался 10 часов.
Среди приглашенных звезд были: София Ротару, Иосиф Кобзон, Филипп Киркоров, Верка Сердючка, Анжелика Варум, Леонид Агутин, Наталья Королева, группа «Дискотека Авария», Александр Серов, Валерий Меладзе, французская поп-дива Лара Фабиан и продюсер Игорь Крутой. Ведущими вечера были Максим Галкин и украинская телеведущая Мария Ефросинина.
Специально для юбилея Януковича в лесу под Киевом построили площадку, ради которой организаторы вырубили несколько гектаров леса. Гостям пришлось проехать через три кордона охраны, на каждом этапе звезд проверяли, словно «русских шпионов» в Америке. Одним из первых на вечере слово взял Юрий Лужков — так уж повелось испокон веков, что Москва выиграла спор за главенство городов славянских.
— Здесь нет ни одного человека, с кем бы не хотелось обняться, — заявил мэр Белокаменной. — Это праздник человека слова. Я ваш соратник! Три-четыре! Ура-ураура!
Через минуту после торжественной речи Юрий Михайлович спел дуэтом с Иосифом Кобзоном песню на украинском языке.
На столах гостей ждали королевские креветки, лобстеры, овощные салаты, мясные и сырные закуски — продолжаю цитировать, — а на десерт были предложены мятное мороженое и трюфели. Но главное праздничное угощение, как водится, было подано в кульминационный момент торжества. 100-килограммовый торт, испеченный кулинарами по специальному рецепту, вынесли под не совсем славянское Happy Birthday To You. Торжество закончилось в 2 часа ночи. Гостям не давали заскучать ни на минуту. Один артист сменял другого, а время от времени инициативу брал в свои руки сам именинник — танцевал с супругой и даже во время исполнения Киркоровым «Хава нагилы» не удержался и сделал несколько па.
Журналистка Financial Times сравнивает ситуацию в России и на Украине: «В то время как Россия движется прочь от демократии, ее сосед, которого долгие годы многие русские считали своим культурным и историческим близнецом, движется к демократии. В этом смысл разногласий. На этом строится очень много противоречий».
Роман Цимбалюк (украинский политолог): «В принципе я согласен. Единственный момент, на который, мне кажется, надо бы обратить внимание, что в Украине самые рейтинговые СМИ — частные, за которыми стоят группы людей, которые их финансируют. И они отстаивают, как бы там ни было, их позицию, будь то в политике или в бизнесе. С одной стороны, у нас как бы демократии в СМИ больше, но тем не менее мне кажется, что большинство самых рейтинговых СМИ (не только телевидения) все-таки заточены под конкретных людей».
Так в ельцинскую пору Анатолий Чубайс доказывал, что полная свобода слова в России, где тогда все основные средства массовой информации принадлежали олигархам, реализована. Например, на телевидении каждый канал может говорить все, что ему вздумается, обо всех, кроме своего хозяина, например Березовского. Зато о его хозяине скажет другой канал, у которого свой хозяин, например Гусинский, но тот же принцип. И не поймешь, цинизм это или простодушие.
— Произошедшая накануне драка в Верховной раде Украины является свидетельством демократии в действии, — заметил отставной теперь Генеральный секретарь НАТО Яап де Хооп Схеффер.
Это по поводу драки между депутатами Партии регионов и представителями блока Юлии Тимошенко при рассмотрении вопроса об отставке спикера Арсения Яценюка.
«Я хочу посмотреть на эту ситуацию с позитивной точки зрения, ведь, как бы ни рассматривался этот вопрос, речь идет о демократии в действии. НАТО будет продолжать оказывать поддержку демократическим реформам на Украине».
The Guardian, Соня Зилберме: «В том, что касается соблюдения прав человека, Туркмения — одна из худших стран мира, но Европа охотно готова пренебречь демократическими принципами ради импорта туркменского газа. Поможет ли контракт с ЕС бесправным туркменам или Запад интересуется лишь туркменским газом?»
Первый раз выступая перед Европарламентом в роли действующего председателя Евросоюза, президент Чехии Вацлав Клаус обвинил ЕС в недемократичности и высокомерии, заявив, что методы ЕС напоминают коммунистические времена, когда СССР контролировал Восточную Европу, а инакомыслие было под запретом, пишет Independent. Издание напоминает, что ранее чешский лидер отказался поднять флаг Евросоюза над своей резиденцией в Праге, заявив, что его страна — не провинция ЕС. Клаус недоволен, что тех, «кто осмеливается думать иначе, клеймят как врагов».
Владимир Буковский, большой друг другого первого чешского президента Вацлава Гавела, антипода Клауса, отзывался о Евросоюзе еще круче. Сам союз напоминает ему бывший Советский Союз, а Еврокомиссия — Политбюро ЦК КПСС.
Ле Каре писал, что Западу тоже нужна своя перестройка. Он же напомнил о русском философе XIX века Владимире Сергеевиче Печерине, который утверждал, что можно любить свою родину, но ненавидеть ее систему.
Огурчики, помидорчики,
Сталин Кирова убил в коридорчике, —
распевал во время наших с Ильей скитаний по Грузии чистокровный грузин, бард, любимец народа Тимур Нацвилишвили.
Из сообщения РИА «Новости»:
«18 декабря в берлинском концертном зале “Урания” состоится финал VI Международного конкурса молодых исполнителей “Золотая Ханукия”. Председателем жюри конкурса с момента его основания является народный артист СССР Иосиф Кобзон. Патронирует конкурс и является его идейным вдохновителем российский сенатор, президент Всемирного конгресса русскоязычного еврейства Борис Шпигель. Кобзон лично подтвердил, что предложил Борису Шпигелю создать “Фабрику еврейских звезд”.
— Такое скопление талантов не только радует, но и заставляет задуматься: а что дальше? Когда мы только приступили к рассмотрению материалов, поступивших на конкурс, я поразился высочайшему мастерству совсем безвестных или начинающих еврейских артистов. Их уровень на несколько порядков выше того, что мы вынуждены регулярно слышать по российскому радио, видеть на российской сцене и по телевидению, — убежден Иосиф Кобзон. — Как было бы здорово, если бы часть “пространства” в эфире принадлежала еврейским талантам. Помочь их продвижению могла бы “Фабрика еврейских звезд”».
Заметка прошла незамеченной.
В шестидесятые годы на корпоративных, как это теперь называется, вечеринках распевали: Говорят, что Аджубей
Тоже раньше был еврей, —
или:
Если в кране нет воды,
Значит, выпили жиды.
И ежу понятно, что оба двустишия — издевка над антисемитизмом. Но «лица еврейской национальности» обижались, когда слышали эти частушки.
Из электронного письма профессора Анастасьева:
«Кстати, о Панкине: кончаю читать тысячестраничный фолиант, увенчанный недавно (извини за тавтологию) премией “Венец”, некоего Андрея Тарасова “Безоружный”, который (Тарасов), судя по тексту, работал в “Комсомолке” на переходе от тебя к Ганичеву и далее к Селезневу. Так вот, там говорится, что Ганичев (названный в романе Паничевым) и пришел в газету, чтобы очистить ее от еврейского или даже жидовского духа, насаждавшегося при Панкине».
Незадолго до того, как его, ведавшего отделом пропаганды ЦК КПСС, решили отослать в Канаду послом, Александр Николаевич Яковлев, Сашка, как звал его Бовин, правда заочно, пригласил меня, тогда Главного «Комсомолки», прогуляться около его дома на площади Александра Невского, что рядом с теперь давно уж бывшей Высшей партийной школой. Разговор, который он завел после десятиминутного обмена нейтральными репликами, сразу объяснил, почему он решил встретиться на улице, а не дома.
— Слушай, — сказал он после первой же паузы. — Тут такое дело — капают на тебя. Кто? Ну кто, кто… Не понимаешь?
Догадаться было нетрудно. Оставалось поинтересоваться содержанием капания.
— Говорят, салон у себя дома завел. Вишь ты! А где салон, там и болтовня… лишняя.
Я пожал плечами.
— Так есть салон-то? — сердито спросил он. Была у него такая манера, не от хорошей жизни, наверное, выработанная: спрашивать, а то и ругнуть так, чтобы непонятно было, всерьез он это или в шутку. — И вот еще что, — сказал он, помедлив, словно заранее стесняясь не заданного еще вопроса, — у тебя жена еврейка или что?
Тут уж мне окончательно стало ясно, что вопросы его не вопросы вовсе, а форма предупреждения. И отвечать на них совсем не обязательно.
В завершение он выдавил из себя фразу, ради которой и затеял весь этот разговор:
— Кто-то их информирует. Кто очень близко к тебе стоит.
Разговор этот вспомнился и перекочевал в Конторскую книгу, когда Александр Николаевич поведал о своем новом назначении.
…По приглашению старого друга, Абдижамила Нурпеисова, о котором не раз доводилось писать, я в постсоветские уже времена прилетел в Актюбинск на торжественное открытие памятника героям трилогии Абе, как зовут его близкие, «Кровь и пот».
В духе сохранившихся советских еще традиций была составлена культурная программа для иностранных гостей, к которым теперь был причислен и я. Одним из пунктов программы было посещение краеведческого музея. Экскурсовод, зрелых лет интеллигентного вида казашка, вела свои пространные объяснения на английском — примета уже новых времен.
Около одной из витрин — за стеклом видно было чучело волка, волчицы, как оказалось, — экскурсовод долго излагала одну из версий происхождения казахов, связанную как раз с четвероногой хищницей, и в заключение обратилась к слушателям с вопросом, как учительница младших классов:
— А какая еще страна и какой народ ведет свое происхождение от волчицы?
И когда кто-то из англоговорящих гостей, обескураженный таким простодушным вопросом, промямлил насчет капитолийской волчицы, она с торжеством объявила, что казахи древнее древних римлян.
— У меня еще много для вас пазлов, — пообещала она.
Слов великого парадоксалиста Бернарда Шоу о нации и патриотизме я в музее не увидел.
Значит, целая планета больна, если этнические страсти бесцеремонно заняли чуть ли не первое место в мировой шкале приоритетов? Этнические и религиозные.
Но, сдается, с повестки дня они никогда не сходили.
Герцог Веллингтон: «Французы нас никогда не любили и, надеюсь, не полюбят».
Британец Сэмюэль Джонсон, живший в XVIII веке, веке просвещения и рассудочности, говорил о соседях Англии: «Ирландцы справедливый народ: они говорят друг о друге только плохое».
Непревзойденный творец афоризмов, он призывал создать язык, который бы целиком состоял из них. Не к тому ли и я инстинктивно стремился, заполняя подхваченным там и тут свои Конторские книги?
То есть, чтобы, к примеру, люди, разговаривая друг с другом даже на обыденные темы, вместо банальностей обменивались бы отточенными motto, каковых человечество за долгую историю своего существования натворило на все случаи жизни. И смерти.
А. Н. Островский: «Только два сорта людей и есть: либо патриот своего отечества, либо мерзавец своей жизни».
И словно бы корректируя его, Достоевский, быть может наиболее чтимый сейчас за рубежом, особенно на Западе, русский мыслитель и художник, предостерегал от игры в исключительность: «У нас, русских, две родины — наша Русь и Европа, даже в том случае, если мы называемся славянофилами».
Или Андре Мальро: «Россия не является ни Европой, ни Азией. Россия — это Россия».
«Он же запятнал себя контактами с иностранцами».
В этом преступлении — вспомнил теперь, прочитав в тетради эту запись, — уличил своего сослуживца, заведующего сектором соцстран Центральной и Восточной Европы, которому упомянутые контакты вменялись по должности, его старший по положению коллега, много лет управлявший в ЦК так называемым общим отделом. Отдел ведал всеми «входящими» в инстанцию и «исходящими» из нее, что даже министров и первых секретарей обкомов понуждало заискивать перед завом.
Какое-то время в этой должности состоял будущий генсек Черненко.
Можно было бы предположить, что такого рода настроения «враз и навсегда» отобьют охоту у чиновного люда высовывать лишний раз нос за рубеж. Но не тут-то было. Отправлялись туда и по делам службы, и в качестве туристов, как правило привилегированных.
Меня в одну из таких поездок, в Италию, сосватал другой высокопоставленный цековец, из международного отдела, с другим, естественно, отношением к предосудительным этим контактам. Не случайно он стал позднее главным помощником Горбачева. Анатолий Черняев.
Существовала традиция так называемых обменов группами отпускников между КПСС и родственными ей партиями в других странах на безвалютной основе. Вы принимаете и опекаете наших, а мы — ваших. В составе нашей группы были и первый секретарь Сахалинского обкома партии с женой, и видный актер, народный артист СССР, с женой, тоже артисткой, и глава какого-то общесоюзного архитектурного ведомства, и даже кто-то из Совмина, из управления делами. В Тетрадях я для краткости поименовал их нарицательно. Губернатор, Актер, Консультант, Архитектор, Переводчик, Гид, в данном случае Фьяметта, молодая симпатичная итальянка, активистка итальянской компартии, впоследствии собкор влиятельной римской газеты в Москве, и так далее…
Возглавить группу, без этого не обходилось, должен бы был Губернатор, который в силу своей должности входил еще в состав всесоюзного ЦК. Но в последний момент Толя, который как раз и занимался формированием таких групп, попросил меня принять эту миссию на себя. Знал, что делал.
…Местечко Да Винчи в Тоскане, недалеко от Флоренции, — родина Леонардо. В «хижине», где он родился, перед его бюстом — две вазы, наполненные огромными шарами-хризантемами. В течение шести лет из города Пьемонте, четыреста километров отсюда, приезжает дама, не раскрывающая своего имени, и привозит цветы. В день рождения великого итальянца и еще три раза в год.
Смотрительница музея излагает новые и новые подробности, связанные с культом Леонардо, жившего и творившего пятьсот лет назад.
Рассказывает о мужчине, который попросил разрешения провести в доме ночь наедине с Леонардо. Утром уверял, что слышал голоса и музыку. Вскоре стало известно, что он умер от инфаркта.
Она предлагает выглянуть из дома в маленькое окошко и убедиться, что из него виден тот самый пейзаж, что изображен в «Джоконде»:
— Вот и ручеек тот же самый, а вот и та ложбинка.
Вообще-то после поездок, как по стране, так и за ее пределы, я редко обременял себя описанием каких-либо пейзажей или фиксацией чисто туристских впечатлений. Но перед домиком Леонардо, собором Святого Петра, площадью Святого Марка или капеллой Медичи не смог устоять.
Мне кажется, что собор Святого Петра — это сам Микеланджело, мудрый, молчаливый великан.
Поскольку ехали из Москвы поездом, то первая крупная остановка в Италии — Венеция.
Поезд пришел на вокзал рано утром. Вынырнул из предрассветной мглы, как из туннеля. Перрон как перрон. Вокзал как вокзал. Но входишь в одни вокзальные двери, выходишь в другие — и сразу, без переходов и полутеней, перед тобой вся Венеция, словно на какой-то олеографической картинке.
…Венеция, ее туристское население, особенно на площади Святого Марка, — комплимент человечеству, одно из редких свидетельств, что люди еще способны наслаждаться красотой бескорыстно. Даже на площади Синьории во Флоренции все что-то изучают, справляются в путеводителях. А тут просто стоят или сидят на камнях, пьют кофе, созерцают… Люди из разных стран, разных возрастов, положений. Все во власти красоты и вечности, взлета голубиных стай, голубизны неба, блеска лагуны, золотого свечения венецианских львов. Только тут, кажется, можно забыть о заботах, горестях, прочих треволнениях…
Годами позже прочитал у Бродского: «Просто Венеция — лучшее, что на земле создано».
Но — львы львами, а люди остаются людьми.
Губернатора сахалинского и его супругу насторожило, что группе после размещения было сказано «вольно» и «разойдись». Настаивали, чтобы ходили или все вместе, или группами по три-четыре человека.
Пугливо косились на бронзовых гигантов, которые, как и во времена Александра Блока, «с песнею чугунной» били полночный час и демонстрировали без всякого стеснения свои потертые касанием миллионов мужских и женских рук мужские прелести.
Губернатор, который до конца поездки так и не смог примириться со своим подчиненным положением, срывал зло на гражданах страны пребывания, которых называл не иначе как итальяшки, и ее порядках.
— Здесь рабочие-то как буржуи. Не отличишь. Так они и социализм не скоро захотят строить.
Вырвалось однажды и совсем уж непотребное, что заставило тех его соотечественников, кто был рядом, оглянуться в испуге, не слышала ли гид, активистка ИКП:
— Вот говорят, Хиросима, Хиросима, а здесь и одной бомбы на всю Италию бы хватило.
У супруги Губернатора, которая во всем послушно поддакивала своему мужу, противление буржуазному злу приобретало более прагматический, житейский, так сказать, характер.
— Почему у нас этого нет? — вопрошала она, оглядываясь требовательно на супруга, который входил в состав руководящего органа руководящей партии страны и должен был нести за все ответственность. — Неужели ж время не настало? Неужели ж мы хуже их?
И невозможно было понять, на кого она катит бочку, на тех, кто виновен, что этого нет у нас, или на тех, кто нес ответственность за то, что это есть «у них».
Уже через несколько дней, где-то на подступах к Неаполю, оба стали канючить, что скучают по родине, и признались, что сделали глупость, дав согласие на поездку в Италию. То ли дело Ялта или Сочи.
— Скорее бы домой. Во Флоренции один день был явно лишний.
Только взволнованный рассказ Фьяметты, делавшей каждое утро короткий обзор итальянской прессы, примирил их однажды с итальянской действительностью: Гид перевела на русский сообщение «Униты», о том, что две тысячи семей из четырнадцати городов Италии могут оказаться на улице в силу только что принятого закона, который дал право домовладельцам повышать произвольно цену на жилье и выбрасывать из квартир тех, кому она не под силу, в том числе и многолетних съемщиков, имевших до сих пор льготные условия.
…Из Неаполя, где душу губернаторской четы порадовало зрелище живописных, в духе неореализма, трущоб, «вот она, правда-то», группа на самолетах перелетела в столицу Сицилии Палермо, а оттуда на автобусах отправилась в поселок-курорт Читта дель Маре, расположенный вдоль глубоко врезавшейся в выжженные солнцем скалы неширокой бухты.
Залив — как щербинка в челюсти — Сицилии. Напротив — горная гряда, которую замечаешь, только когда она выплывает то ли из тумана, то ли из какого-то марева, увенчанного четко очерченным диском солнца. У подножия гор, на другой стороне бухты — белые домики с плоскими крышами, отчего они кажутся недостроенными. Нам рассказали, что это то самое селение, из которого вышли герои «Крестного отца» — семейство Корделиони. В фильме этот клан назван Корлеоне.
Такое опасное соседство дало Губернатору повод вновь заявить о необходимости держаться друг друга. И хотя у руководителя группы, то есть у меня, это предложение вновь поддержки не нашло — переводчица сказала ему, что здесь даже двери в номерах не принято запирать: мафия из соображений престижа гарантирует полную безопасность, — партийному вождю Сахалина удалось, однако, «сплотить» вокруг себя две-три пары. Образовалась небольшая колонна, которую возглавлял Губернатор в узких до колена шортах с манжетами, тельняшке с короткими рукавами и в какой-то замысловатой, совсем не идущей к солидности его речей и движений кепочке.
Как раз в те дни на курорт привезли отдыхать группу пациентов психоневрологического диспансера, которые на прогулке, как овцы за вожаком, тянулись за своей надзирательницей.
— Здесь строем ходят только советские туристы и идиотики, — желчно пошутил кто-то из вольномыслящих.
— Только белые медведи и Бальзаминовы, — подхватил кто-то еще.
Собственной валюты — лир, тем более долларов — ни у кого в группе не было. Причитающиеся же гостям за эти девять дней пребывания в курортном местечке карманные Гид выдала в виде пластмассовых шариков, которые в буфетах и ресторанах курорта служили эквивалентом настоящей валюты. Но только в буфетах и ресторанах курорта их и можно было реализовать.
Это было жестом гуманности, и прежде всего в отношении мужчин. Ибо, будь это настоящие деньги, женщины тут же убухали бы их на барахло, на подарки родственникам. А так, хочешь не хочешь, иди с супругом в бар и расслабляйся в дополнение к тому, что тебе щедро предлагается в рамках программы. Но жены и тут нашли выход. Они подходили к стойкам и буквально килограммами заказывали… жвачку, к полному недоумению барменов и другого обслуживающего персонала.
— Детям, внукам повезем.
— Я поговорю с администратором, — успокаивала Гид, когда кто-нибудь из группы просил поменять комнату в оте ле. — Но я не вижу, в чем разница. Расскажите мне, пожалуйста.
Мягким голосом отводила попытки поделиться с ней очередным анекдотом:
— Спасибо, но мне кажется, я уже однажды слышала эту историю.
— У вас не принято ставить на столы зубочистку? — спросили ее.
— Скорее не это. У нас не принято пользоваться ими за столом.
…Палермо — сицилианский ослик, запряженный в особую сицилианскую повозку, — своего рода символ Сицилии: пышная, убранная лентами грива, узорчатая, как парча, упряжь, на голове султан из страусовых и павлиньих перьев. С высоко поднятым задом и большой, благодаря гриве, головой он чем-то напомнил карликов Веласкеса. Быть может, упоминание о нем и не появилось бы в Тетрадях, если бы… не другой ослик. Залюбовавшись четвероногим сицилианцем, обычно молчаливый совминовец рассказал о своем коллеге, «товарище из аппарата», который много лет «курировал» Среднюю Азию и на склоне лет возмечтал заиметь собственного ишака. «Странная мечта для ответственного работника Совмина, не правда ли?» Осуществил он ее только после выхода на пенсию, помогли узбекские друзья. Привезли животину прямо на дачный участок отставного Акакия Акакиевича.
На вилле Боргезе — исполненная в мраморе «Обнаженная» работы Кановы. Рассказывают, что позировала скульптуру Паолина Боргезе. На вопрос, как она решилась на такое, она сказала: «А в студии было тепло».
При осмотре римского Колизея кто-то из высокопоставленных туристов спросил:
— А где здесь повесили Христа?
Во Флоренции в галерее Уффици вопрос был, почему у Богоматери на руках всегда только мальчик.
Подняться к кратеру Везувия оказалось легче, чем, к примеру, к Малому седлу в Кисловодске. У кратера — застава богатырская, вылитый Остап Бендер, только постаревший, в коричневом пиджаке, крупной вязки свитере, но все с той же капитанской фуражкой на голове. На ее тулье написано: «Гид на Везувий». И стоимость билета — 1000 лир. Губернатор с женой то ли при виде этой цифры, то ли еще почему заинтересовались расположенной в двух шагах витриной с художественно выполненными фотографиями Везувия и окрестностей, и в кратере их не видели.
Артист не выпускал из рук толстой, черной, похожей на мои тетради и при каждом удобном случае, сидя в плавках на каменистом пляже или оседлав крутящееся кресло в баре, раскрывал ее и начинал вслух читать, то есть, как выяснилось, зубрить роль. Это была американская пьеса для одного актера о профсоюзах, боссах, забастовщиках и штрейкбрехерах.
Когда в этот крошечный средиземноморский уголок пришли вести о начавшихся в Польше волнениях шахтеров и создании профсоюза «Солидарность», я с уважением подумал, что Артист не так-то уж и прост.
Страсть Архитектора, соскучившегося на административной работе, делать зарисовки в специальном блокноте и как бы нечаянно показывать их спутникам под аккомпанемент восторженных восклицаний его жены. Один из сюжетов в абстрактной манере, к которому он обращался чаще других, представлял, как «мама моется в тазике».
…Один весьма крупный греческий предприниматель из тех, кто уже настолько развил свое дело — в данном случае речь идет о судостроении, — что захотелось чтото сделать для души, предложил издать на греческом языке за свой счет все пятьдесят томов Большой советской энциклопедии. Его партнером по определению могло стать и стало только сравнительно недавно созданное в рамках хельсинкских договоренностей 1975 года Всесоюзное агентство по авторским правам. На каком-то этапе у меня, председателя ВААП, возникла приятная — что уж говорить! — необходимость слетать в Афины и своими глазами посмотреть, как идут дела.
В греческой столице жили в центре города, на седьмом этаже отеля «Британия». Одно окно номера выходило на здание парламента, и, выглянув из него в определенный час, можно было наблюдать спектакль смены караула. Гвардейцы в белых трико, юбочках клеш, мохнатых кожаных башмаках и с ружьями на плечах совершали какие-то немыслимые шагистические упражнения, то и дело поднимая одну ногу и замирая на другой. Напоминало танец страусов.
За другим окном был как на ладони холм Акрополя и Парфенон с пропилеями на нем.
Первой заботой поутру было выглянуть из окна и проверить: стоит? Стоит!.. Стоит, как и тысячу, и две тысячи, и две с половиной тысячи лет назад…
Хотя группа гостей состояла всего из четырех человек, Боболас, так звали издателя, прикрепил к ней не только переводчика, но и гида.
Мария, переводчица, участвовала в гражданской войне в Греции, разразившейся сразу после окончания Второй мировой. Была в партизанах. Воевала под Дельфами. Рассказывала, как мерзли, голодали, — уже не страшна была и смерть, лишь бы поесть. После разгрома движения эмигрировала в СССР. Сюда же, освободившись из концлагеря, приехал ее муж, который вскоре умер от ран.
Мария была заботлива, как клушка, опекающая своих птенцов. Самой часто употребляемой ее фразой было, «сто такое, сто слуцилось». Звука «ш» греческий не знает.
Роза, гид, — женщина следующего поколения. Каждая новая фраза — как цитата из лекции, которую она, такое впечатление, однажды и навсегда заучила наизусть. Со взятого курса ее не свернуть ни репликами, ни обменом улыбками. Даже на шутливые вопросы гостей, отчаявшихся довести до ее сознания, что им не надо объяснять азы, она реагирует без улыбки.
Когда Мария по-свойски, на русском, чтобы понятно было и гостям, посоветовала ей «не разжевывать», она в привычной уже ее подопечным витиеватой манере сказала:
— Каждый понимает свой долг так, как он его понимает. И делает все, что может. Наша задача — быть полезным нашим гостям, не так ли? Поэтому было бы хорошо, если на этом пути меньше было бы препятствий и мы бы смогли донести все необходимое.
Понадобилось время, чтобы понять, что это — самозащита. Гипертрофированное чувство ответственности. Человек, то ли не уверенный в себе, то ли подавленный значением порученного ему дела, как за соломинку хватается за прописи, то есть говорит как по писаному, хотя ни в какие шпаргалки не заглядывает. Что бы ни было, танцует от печки.
По дороге в Дельфы — а едем в сумерках, в дождь, по размытой автотрассе — задаем шутливый вопрос: а какая тут погода могла бы быть во времена Эдипа?
— Погода? Тогда тут было, как известно, больше лесов. А леса влияют на климат, который в свою очередь способствовал сохранению более устойчивой погоды… Вы согласны со мной, не правда ли?
— Отец Эдипа Лай женился на Иокасте, будущей матери Эдипа, от которой сравнительно долго не имел детей. И вот он, как гласят поверья, идет в Дельфы, чтобы спросить у Дельфийского оракула… Основателем же Дельф, как вы, несомненно, помните, но я напомню, чтобы не упустить нить повествования, был Аполлон, сын Зевса и богини…

   
— Интересно, а за сколько времени Эдип дошел до Дельф? — Еще одна наивная попытка перевести разговор в непринужденное русло.
— Ну, чтобы ответить на этот вопрос, мы прежде всего должны напомнить себе — не так ли? — что царь Эдип одновременно и мифологический и литературный герой. И что в ту пору не было ни поездов, ни автомобилей…
Не в пример домашним заготовкам спонтанные поневоле ответы на вопросы создавали эффект присутствия. О древних греческих богах и героях гид вдруг начинала говорить так, будто они наши современники, и стоит вот доехать до Дельф или Фив, расположиться в отеле, и в его холле или ресторане встретишь их всех как миленьких.
Окрепло ощущение, что Античность ближе стоит к нашим дням, чем это представлялось раньше, что жители Греции сильнее ощущают свою связь с древностью, чем современные римляне, где Возрождение звучит громче, чем Рим эпохи империи. Здесь, в Греции, вопрос Пастернака «Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе?» слышится совсем по-другому, чем в Москве.
Попрощавшись с гостями где-то в первом часу ночи, Роза попросила у Марии, которая была тут за старшую, разрешения прогуляться и утром к завтраку не вышла. И путешествие дальше продолжили без ее тягучих, но завораживающих рассказов. Когда делегация вернулась в Афины, жена Боболаса рассказала, что Роза звонила ей и сказала, что боится звонить Марии и что вообще жизнь кончена… Наркотики.
Жена Боболаса Анна была еще одним членом этого женского триумвирата, опекавшего москвичей. Миллионерша, которая, вырастив трех детей и отдав уже старшую дочь замуж, не знает, чем занять себя. Требует у мужа работы. Готова взяться за любое дело в его «бобтрейде», к которому он ее, кажется, не подпускает, потому что она, как и Роза, балуется наркотиками, чему и мы становились свидетелями. Наш визит был для нее находкой. Таверны, коктейли, ужины, скрипачи, гитары, базуки.
— Я раньше трех часов все равно не ложусь.
Провожая гостей, Боболас с помощью Марии обратился к гостям с речью:168 169
— Ну вот, господа, наверное, теперь убедились, что мы делаем все от нас зависящее, чтобы выполнять наши обязательства. Выпуская каждые три дня один том, мы совершаем подвиг . Мы и впредь будем его совершать, с тем чтобы к 1981 году закончить выпуск Большой советской энциклопедии на греческом языке.
— Господин Боболас говорит, — продолжала переводить Мария, — что он хотел бы, чтобы и советская сторона так же энергично выполняла свои обязательства.
Советскую сторону меж тем в Москве донимали вопросами, зачем Боболас ввязался в это дело. И кто он — гуманист, филантроп, делец, шпион? Верить в благие намерения соглашались только отдельные чудаки…
…Когда по тем же вааповским делам досталось направить свои стопы в Варшаву — дело было в разгар связанных с рождением профсоюза «Солидарность» событий, и у власти еще стоял не Ярузельский, а Станислав Каня, — Михаил Васильевич Зимянин, секретарь ЦК, напутствовал следующим образом:
— Мы же им — как они, дураки, не понимают? — все даем-то. Нефть даем, руду… Хлеба только не даем, мы его сами покупаем. Сидят у нас в кармане и еще колобродят. Твой партнер (имелся в виду новый министр культуры Тейхма, по профессии тоже литератор, с которым предстояло подписать межправительственное соглашение об охране авторских прав) — либерал гнилой… Хочет им понравиться.
Первый? Каня? Как сказать. Он старается, но у него слово с делом расходится… Говорит, обещает — будем твердо стоять, потом раз — и уступил… Крестьянам, например, дал согласие на их собственную «Солидарность» и разрешил зарегистрировать…
Конечно, он боится, чтобы события не вышли из-под контроля. Чтобы крови не было. Он крови боится, а еще больше того, чтобы за нее не отвечать. Вот и трепыхается. Проще сказать — говнюк, вот он кто, если всерьез… Есть там люди, но им же рот раскрыть не дают.
Разговаривать надо откровенно, но без угроз. Мы не ввели и не собираемся. Пока. Спросят дальше — я, мол, на такие вопросы ответы не даю. Не уполномочен. Но говорить с давлением, чтобы они всегда ощущали давление.
Твой Тейхма — тоже гусь хороший.
Тихо вшендзе,
Глухо вшендзе,
Шо то бендзе,
Шо то бендзе.
Из польской песенки.
Представителем ВААП в поднявшей знамя демократии Польше в это время уже работал Константин Щербаков, тот самый, с которым мы в «Комсомолке» публиковали взрывную статью Бурлацкого и Карпинского, о чем еще будет речь. До введения Ярузельским военного положения он успел установить контакты со многими близкими «Солидарности» театральными деятелями, в том числе с режиссером Деймеком, который был либеральным министром культуры Тейхмой вызволен из ссылки и назначен худруком Польского театра в Варшаве.
Вскоре, рассказывал Костя, подбодрить своего нового руководителя пришли к нему представители отделения «Солидарности» в театре.
— Мы рады, мастер, что вы с нами. Теперь будем вместе определять репертуар, назначать актеров на роли.
— Вместе? — переспроcил мастер и, не дожидаясь ответа, отчеканил: — Шановни колледзи (уважаемые. Тихо всюду, глухо всюду, что-то будет, что-то будет. коллеги), актер ест до гранья, як дупа до сранья. И на том нашу теоретычну дискуссию скончимы.
В Праге задолго до польских событий коллеги из «братской» молодежки цитировали Иржи Пеликана: «Опыт показывает, что попытки отколоть от содружества одну из малых стран или ее партию обречены на провал, как бы далеко мы ни зашли. Например, в Венгрии, Польше или Чехословакии…»
Мой комментарий: то есть нельзя построить несоциализм в социалистическом окружении.
— Как только наступает критическая фаза, приходит Советский Союз (как медведь в русской сказке «Теремок») и…
Поэтому надо нести заразу в Советский Союз, чтобы она там облекалась в формы и одежды официозности, дозволенности, а потом уж импортировать в малые страны под видом духовной продукции из СССР, то есть со знаком качества.
…Сенегал — первая африканская страна, в которой я побывал. Тоже по линии ВААП. То ли это был международный авторско-правовой конгресс, то ли просто семинар.
…Типичная хижина в сенегальской деревне — ветхое сооружение вроде шалаша из прутьев, скрепленных чемто наподобие извести, смешанной с навозом. Словом, что-то вроде самана в Казахстане или Киргизии. Переводчица Мэй говорит, что в таких, с позволения сказать, жилищах живет 60 процентов сельского населения.
«В такой мазанке, — пометил в своих Тетрадях, — в одной комнате и кухня, и столовая, и спальня. Как у нас когда-то в Останкино. Но там хоть крыша была надежнее».
А Сенегал считается одной из самых благополучных стран Африки.
Мэй назвали так, по ее словам, в честь лучшего месяца в году.
Ей 34 года, у нее двое детей, она говорит на английском, не говоря уж о французском, официальном языке этой бывшей французской колонии. Работает в министерстве информации и образования и подрабатывает гидом. Говорит, что, когда кончала университет, заболела и не получила диплом.
Муж ее — страховой агент. Тоже черный. Их брак — брак по любви, но свадьбу вершили с соблюдением всех ритуалов, когда за молодых все решают родители.
Одета по национальной моде. Выше среднего роста. Пухлые губки, нижняя особенно четко очерчена и слегка выпячена. Руки темные, а на ладошках — белые морщинки-складки, по которым так и хочется погадать.
Говорит, что ее интересует все советское, но хоть чтото узнать о стране почти невозможно. В переводах — только Солженицын, но, как она чувствует, он не отражает всей современности. Хотела бы почитать что-то о женщине, о селе, о духовном мире крестьянина.
Рабочий день — с утра до одиннадцати вечера. Зато зарабатывает почти столько же, сколько муж. Считает, что женщина — основная фигура в Сенегале. Ей лично заработок дает чувство самостоятельности и самоуважения. Говоришь с ней и словно в светящееся окошко дома заглядываешь.
Мэй заметно неловко, что на улицах и в деревнях столько попрошаек. Здесь, кажется, все попрошайки. Дети и старики, нищие и даже прилично одетые люди. Матери с детьми на руках. При каждом удобном случае почти рефлекторно протягивают руку раскрытой ладонью вверх. И тут же как ни в чем не бывало убирают ее, если не повезло. А это, наверное, происходит в девяноста случаях из ста.
В деревнях этим занимается в основном ребятня. В одном из селений запомнился мальчишка, который по-взрослому, ну прямо чернокожий Коля Красоткин в разговоре с Алешей Карамазовым, расспрашивал нас, как понравился Сенегал и откуда мы приехали. И уже прощаясь, тихо спросил, не найдется ли у нас немного денег .
Мэй переживала за него так, будто это был ее собственный сын.
— У нас на похоронах не принято плакать, — бросила она ненароком, в подчеркнуто монотонной манере экскурсовода, — звучит веселая музыка.
Спазм перехватил ей горло.
Несовершенства близкого ей мира женщина вообще воспринимает острее, чем мужчина. И ей редко удается скрыть свои эмоции.
Вспомнилось, как в Китае, где довелось оказаться в разгар Большого скачка, предшественника культурной революции с ее призывом «оторвать песьи головы» врагам Мао, выпускница истфака МГУ вытирала украдкой слезы, вспоминая свои студенческие годы в Москве; и как в Ханое во время американо-вьетнамской войны бывшая студентка Школы Гнесиных, ставшая преподавателем музыки в средней школе, пожаловалась вполголоса, что не дают знакомить детей ни с Чайковским, ни с Шопеном: это расслабляет будущих борцов за счастье вьетнамского народа.
Студенческие годы в Советском Союзе 50—60-х годов казались молодым женщинам потерянным раем.
В начале визита в Китай, уже полвека назад, нас инструктировали в советском посольстве:
— Китайцы будут спрашивать у вас совета по разным поводам. Ни в коем случае не давайте никаких советов. Была тут одна делегация. Не прислушалась. Так они, когда прощались после двух недель пребывания, поблагодарили: «За время визита вы дали нам 1231 ценный совет».
Мэй успела поведать, что окрестности Дакара — саванна и что каждый баобаб в саванне живет по своему календарю. У каждого дерева свое время плодоносить и время сбрасывать листья. Так что в любое время года можно увидеть баобабы в цвету.
— Баобаб — доброе дерево, — говорит переводчица, но, усыпанное гнездами больших птиц, оно кажется нам похожим на Змея Горыныча: толстое короткое туловище и головы-гнезда на извилистых шеях-ветвях.
Еще Мэй сказала, что длинные белые балахоны, которые носят сенегальские мужчины, называются бубу. Одетый в такое бубу оратор-сенегалец показался похожим на головку сахара дореволюционных времен, увенчанную темным шоколадным кремом.
По завершении конференции, как водится, роскошный прием. Длиннющий стол ломится от блюд национальной, континентальной и универсальной кухни. С интервалом не более полуметра — батареи вина, виски, джина и прочих крепких напитков.
Вошел в зал вместе с коллегой-поляком. Он придирчиво оглядел стол и радостно воскликнул:
— О, пива нет!
— Вы, поляки, всегда делаете акцент не на том, что есть, а на том, чего нет, — возмутился третий из нашей компании, венгр.
— Отсюда никуда переезжать не буду. Отсюда меня можно увезти только на носилках, — сказал бессменный председатель Ассоциации финских издателей, владевший к тому же собственным издательством «Отава», Хейкки Реенпяя.
Понять его было нетрудно. Все, что он показал на своей маленькой усадьбе километрах в пятидесяти от Хельсинки, было сделано его руками. Включая его самого, надо бы было добавить.
Высокий, худой, если не тощий, с ослепительнобелой, старательно уложенной глыбой волос. Ходит прямо, слегка даже откидываясь назад и загребая длинными, прямыми, как палки, ногами.
Вес, фигура и другие кондиции — результат выбранного и строго соблюдаемого образа жизни.
Переехал сюда лет четырнадцать назад. Стоял здесь старинного типа одноэтажный дом, со стенами, обшитыми обожженным до темно-коричневого тесом.
Реенпяя пригласил для ремонта плотников и сказал, что хотел бы сохранить основу. Бригадир плотников ткнул здоровенным кулаком в стену, и рука ушла в нее до локтя. Построили заново точную копию. Такие же обожженные доски, один этаж, все комнаты — в одну линию. Чем-то напомнило баракообразный дом пушкинских Осиповых в Тригорском, так же поражающий спартанским видом снаружи и комфортом — внутри.
— Нам с женой хватает, а когда дети приезжают — для них флигель.
Тут же высоченный, в два этажа, амбар-сруб, четырехсотлетней, по уверению хозяина, давности, привезенный в разобранном виде с севера Финляндии. Здесь увлекающийся охотой Хейкки хранит свои трофеи: шкуры, головы убитых в России лося, волка, медведя и оленей. Тут же старинная домашняя утварь — глиняные горшки, обломки прялки, ткацкого ручного станка…
Единственное, что выглядит современно, — сауна. Ее стилизовать не стали. Дверь парилки открывается в бассейн, голубое блюдце с ледяной водой из соседней речки, которая шумит тут же, в полусотне шагов.
Пришел, разделся, на минуту под тепло-холодный душ — открыть поры — и сразу в парилку. Пар только сухой. Пять минут на полке — и сразу в бассейн. Оттуда снова на полок. Через пять минут теплый душ с мылом или шампунем — и в крохотную комнату отдыха, она же раздевалка. Здесь, завернувшись в огромную мохнатую простыню, первое пиво. Не более полбутылки. В помощь механизму потоотделения. Через двадцать минут снова на полок. И все сначала по той же схеме. Потом еще один раз то же самое. После чего можно и пропустить рюмку-другую финской водки. На все про все два часа. А там и ужин в доме — с вином и синебрюховским пивом, которое по улицам Хельсинки развозят в гигантских бочках допотопные битюги.
Но так только по особым случаям, когда в доме гости. Меж тем сауну хозяин принимает каждое утро, сорок пять минут после часовой пробежки. При температуре 90 градусов по Цельсию.
В Швеции, бывшем сюзерене Финляндии, культа, скорее даже культуры, сауны нет. Был в гостях у создателя и владельца ИКЕА Ингвара Кампрада в его сравнительно скромной усадьбе в южной Швеции, в местечке Ельмтарюд, давшем третью букву аббревиатуре ИКЕА. Пошли в сауну. После первого захода и нырка в бассейн направился было снова в парилку.
— Зачем? — удивился хозяин, наивно полагавший, что с сауной уже покончено и можно перейти к закуске и выпивке.
В Тетрадях еще записи, связанные с Реенпяя: «Сидим после парной на теплом ветерке, смотрим на лес и луг , слушаем рассказ хозяина о жизни здесь.
Траву сеют, подкашивают, подсушивают и относят в лес лосям. Трое сохатых постоянно блуждают около усадьбы. Они никого не боятся и их никто. Но однажды лось ударом ноги убил неосторожно подошедшую близко собаку.
Разводят фазанов, которые потом уходят в лес, где в разрешенные дни и часы на них охотятся.
Сейчас в доме две собаки. Огромный лабрадор, черный как ночь и такой же суровый. Зовут Хейга. И трехмесячный щенок-сеттер — Каролина, имя которого произносят с ударением на первом и предпоследнем слоге, отчего оно звучит необыкновенно нежно.
На следующий день Реенпяя повез ужинать в соседнее местечко Витреск. Ничем особо не примечательное на границе девятнадцатого и двадцатого веков, местечко это стало знаменитым после того, как сюда переехали три молодых, впоследствии ставших знаменитыми архитектора, которым стало тяжко жить в густонаселенном Хельсинки, насчитывавшем… двадцать тысяч населения. Выстроили здесь из подручного материала, сосновых бревен и гранита большой дом-крепость в стилизованном старинном северноевропейском стиле, который после этого вошел в моду под названием «национальная ветвь югендстиля», с массой манящих к себе башенок, флигелей и хозяйственных пристроек. Все выглядело и текло идиллически, пока старший из них, Сааринен, не затеял роман с женой одного из друзей. В конечном счете он же и оказался единоличным хозяином чудо-усадьбы.
Хейкке с родителями, которые в молодости дружили с быстро входившим в славу хозяином Витрескской усадьбы, жил в пяти километрах от нее и каждое утро летом бегал сюда или прикатывал на велосипеде за почтой.
Он показал маленький дворик с колодцем, где почтальоны по договоренности оставляли почту для обитателей близлежащих хуторов.
Запомнилась еще стайка белых домашних голубей, которые вспархивали, когда он вбегал в этот дворик, с трудом раздвигая створки тяжелых дубовых ворот.
— Так это облачко и встает у меня до сих пор перед глазами, когда я здесь появляюсь, — сказал Хейкки. — Отсюда у меня и черты романтики в характере…
— Если они у тебя и есть, то ты их очень хорошо скрывал, — немедленно подал реплику его ближайший сотрудник Лаппи, заставив всех, включая и босса Лаппи, расхохотаться.
Вспомнилось, как отреагировал на подобную вольность своего подчиненного другой начальник, главный редактор родственной польской газеты Ежи Феликсяк. Дело было в Софии в дни Всемирного фестиваля молодежи и студентов. Встретившись на каком-то приеме, редакторы стали сравнивать численность своих рабочих бригад.
— У меня, — сказал Феликсяк, — работает семь человек.
— Шесть, — поправил его репортер Мачек, назначенный старшим в этой команде.
Ежи стал перечислять сотрудников по пальцам, последним назвав себя. Получилось действительно семь.
— Так мы же говорим о рабочих единицах, — стоял на своем Мачек, которому пора уже было возвращаться в редакционную штаб-квартиру.
— Вот, — сказал Ежи и показал пальцем на удаляющегося Мачека, — про таких у нас говорят: «Еще не главный редактор, а уже мудак».
Было, впрочем, у Ежи в ходу и другое выражение, судя по которому к должности своей он относился с большим уважением, чем это можно было предположить по реплике в адрес Мачека.
— Кто я вам, — спрашивал он в критические минуты своих подчиненных, — главный редактор или… собачий?
«После выхода в свет новеллы “Браки” и судебного процесса над ней, когда Артура Стриндберга обвинили в богохульстве, он заявил, что не хочет больше возвращаться в Швецию, которая в тот период представлялась ему “уродливой страной водки и бутербродов”».
Министр иностранных дел Швеции Стен Андерссон поделился историей своего назначения на этот пост:
— Когда мне Улоф (Пальме) предложил это, я поблагодарил за доверие, но сказал, что не люблю много путешествовать.
Премьер успокоил:
— Леннарт (Будстрем, предшественник Андерссона, отставленный от должности за скептическое отношение к подводнолодочной истерии) уже объездил все страны, кроме, кажется, Лесото, так что на твою долю придется не так уж много поездок.

Еще одна шутка Улофа Пальме:
— Хочешь, чтобы знал весь свет, скажи по секрету во Внешнеполитичеcком комитете (верховный орган, возглавляемый королем). Хочешь, чтобы никто не знал, выступи с трибуны риксдага.
Cупруга сотрудника советского посольства, отвечавшего за латышско-шведские связи, сетовала по поводу отзыва ее супруга в Ригу в связи с объявлением Латвией независимости:
— Тщеловетщеский фактор, тщеловетщеский фактор, а никакой тщеловетщности нет.
Подгоняя со своего посольского насеста кремлевскогорбачевских кунктаторов, какими они мне казались тогда, я сначала в шифровке написал, а потом и с трибуны какой-то выкрикнул, что, мол, процесс реформирования общества напоминает выжимание пасты из тюбика…
Одну из заметок, опубликованных в перестроечных «Московских новостях» Егора Яковлева на «Полосе трех», назвал «Время и бремя посягать». Тут же и посягнул — на исконную нашу манеру называть социалдемократов вообще, а скандинавских особенно социалпредателями.
Этот пассаж был замечен в стране пребывания, что не прибавило доброжелателей дома.
Отбиваясь от критики, повторял, что статья — комплимент не социал-демократам, а социализму. Видно, это не такая уж плохая вещь, если его строят порядочные и компетентные люди.
В ту пору перестройка еще не набрала обороты, социал-демократов на дух не принимали советские коммунисты. Позднее от них как черт от ладана бежали выскочившие как грибы после теплого дождя новолибералы образца бывшего преподавателя марксизма Бурбулиса… Сами же социал-демократы, и особенно в Швеции, изо всех сил сторонились советского социализма и КПСС, родство с каковыми им приписывали оппоненты.
Вообще из-за терминов происходило и происходит много недоразумений, часто исторического масштаба. В послесталинские времена достаточно было лидеру какой-нибудь африканской, азиатской или латиноамериканской страны, обретшей после войны независимость, объявить, что он будет строить социализм, как на него обрушивался золотой дождь беспроцентных и безвозвратных кредитов, пролитый первой в мире Страной Советов. И всякая другая помощь.
В ранние постсоветские времена стоило кому-нибудь из бывших первых секретарей компартии бывшей советской союзной республики, ныне — президенту, пробормотать что-то насчет демократии, рыночной экономики и прав человека, как к нему навстречу с многомиллионным долларовым подношением бросались столпы западного мира. Особенно если оказывалось, что страна богата полезными ископаемыми.
Бросались и бросаются.
В раннюю мою посольскую пору в Швеции газеты наперебой цитировали одного, по нашему говоря, бомжа, подавшего в суд на работников социальных служб, которые пытались уговорить его изменить образ жизни и настойчиво предлагали в этой связи содействие. В заявлении в суд бездомный утверждал, что чиновники нарушают его право гражданина жить так, как ему хочется.
Пресса была на его стороне.
Красноречивой показалась и история с яслями на дому, организованными одной мамашей из Упсалы, которую СМИ назвали коммунальной няней. Чтобы не ждать места для своих чад в общественных яслях или детсадах, многие родители отдавали детей под присмотр частной, так сказать, воспитательницы, у которой были и свои дети. Соответственно муниципалитет выплачивал ей полагающуюся родителям дотацию, ту, что платили бы за каждого из ее подопечных детсаду. Дама из Упсалы потребовала, чтобы дотацию выплачивали ей и за двух ее собственных детей, поскольку они были в той же ее группе. В прессе разгорелась дискуссия вокруг ожидаемого решения арбитражного суда, который, по заявлениям самых горячих голов, должен был определить судьбу «шведской модели».
Поразила ситуация, которая в прессе была обозначена как «спорные гектары». Фермеры зернового направления, сбывающие, согласно контракту, на корню свою продукцию государству, производили ежегодно на полтора миллиона пудов зерна больше, чем стране требовалось. Государству закупать излишек невыгодно, а фермеру невыгодно продавать его за рубеж, потому что там зерно стоит дешевле. Выход после ожесточенных дебатов нашли в том, что государство будет платить фермеру не за производство, а за сокращение его, то есть за перевод «лишних» гектаров в запас. В запуске же земля лучше себя чувствует не тогда, когда она просто не вспахана, а когда пущена под пастбище и засеяна многолетними травами. Соответственно и доплата за такие гектары выше.
«Вот таким способом и управляют экономикой, сидя в кабинетах, — записал я, вспомнив эпопею с “безнарядными звеньями”, — а не рыщут по полям, как у нас, не учат, как и когда пахать и что сеять».
Ленин, мечтая о будущем России, грезил о строе цивилизованных кооператоров.
Кажется, мечта его осуществилась, но не в России, а в Швеции. В конце 80-х годов в шведском кооперативном движении, родившемся как альтернатива частному предпринимательству, участвовала половина взрослого населения страны. Два шведа, говорят здесь, — это два шведа. Три — это уже кооператив. Девиз кооперации: «Не использовать других, а служить друг другу».
Но, как видно, не только худа без добра не бывает, но и добра без худа.
Председатель регионального кооператива в области снабжения сельхозинвентарем говорил:
— Наших фермеров научили летать, но забыли сказать им об этом.
Своеобразный парафраз сказки Сельмы Лагерлеф о Нильсе Хогерссоне, где домашние гуси, наоборот, разучились летать, но не догадывались об этом.
Восьмилетний мальчик из фермерской шведской семьи спрашивает «показавшегося» ему иностранного гостя, дипломата, которого он хочет поскорее выманить из-за стола во двор:
— Почему ты приехал к нам есть? У тебя разве дома нету еды?.. Ты не можешь с нами играть? Ты сейчас занят? А чем ты вообще занимаешься?
Дежурно брошенное супругой гостя приглашение побывать у них в Стокгольме повергло ребенка в глубокую задумчивость. Через некоторое время он подошел к матери и сказал, что его приглашают в Стокгольм, надо договориться, когда поедем.
Такой маленький, а уже настоящий швед.
Полиция уведомила посольство, что дано разрешение на манифестацию протеста по поводу советских ракет средней дальности СС-20.
Как раз утром назначенного дня в прессе появилось заявление Советского правительства, в котором сообщалось, что СССР согласен обсуждать этот вопрос. К воротам посольства пришло всего несколько человек.
Ходят с плакатиками вдоль металлической ограды. Вы шли к ним два молодых советских дипломата с текстом заявления в руках. Открыли железную калитку:
— Вы проходите. Посидим, чайку попьем, поговорим.
Те растерялись:
— Да мы, собственно, думали уж и не появляться. Собиралось участвовать десять человек, а нас, видите, четверо.
Старшая этой сократившейся в последний момент группы пришла с двумя таксами. Заодно, мол, и собак прогуляем. В посольство идти постеснялась:
— У вас там такой Березовый зал замечательный. Куда ж я с собаками-то.
Разделились на две группы. Двое пошли в посольство — вручать петицию и обсуждать международные проблемы, а двое плюс две таксы продолжали прогуливаться у ворот.
Среди советских послов случались долгожители. Один из них проработал в Стокгольме 12 лет. Почти столько же, сколько Александра Михайловна Коллонтай.
Старый швейцар в отеле «Шератон», где часто проходили дипломатические приемы, выучил несколько русских слов и встречал посла словами: «Здравствуй, дядя Миша!» — «Тамбовский волк тебе дядя Миша», — буркал в ответ Чрезвычайный и Полномочный.
Его предшественник, успевший стать заместителем министра, напутствовал преемника дяди Миши:
— У них там и цветы-то, по-моему, не пахнут. И птицы не поют.
После Швеции он работал послом в Индии.
Улоф Пальме говорил:
— Нет, Швеция не для него. Вот Индия — то, что надо. Он от природы генерал-губернатор.
Шведская журналистка с красивым англосаксонским именем Анки Патридж — в письме супруге советского посла, после интервью с ней:
«Сейчас я радуюсь стремительно наступающей шведской весне и надеюсь, что эта ваша первая весна в Швеции будет для вас такой же прекрасной и теплой, как обычно. Для меня апрель — самый лучший месяц года, когда можно, не испытывая разочарования, смотреть вперед, навстречу новой жизни. Хотя ночью иногда еще встречаются заморозки, птицы все равно поют по утрам, наливаются почки на деревьях и первые крокусы расцвечивают еще по-зимнему сырую землю.
Если мы, шведы, порой и бываем мрачными и замкнутыми, то воспользуйтесь, госпожа Валентина, случаем и приглядитесь к нам сейчас, в эти первые весенние дни, когда мы улыбаемся, энергия наша кипит и чувства открыты больше, чем в какое-либо иное время года».
Просто Пастернак с его влюбленностью в месяца и времена года:
Солнце греет до седьмого пота,
И бушует, одурев, овраг…
До начала 80-х прошлого столетия в Швеции не было Национального дня в общепринятом смысле этого слова. В 1982 году таковым сделали имевший место в 1528 году день возведения на престол Густава Вазы, освободителя Швеции от датского ига. После торжественной, но по-шведски же скромной церемонии в музее под открытым небом Скансен послов пригласили на прием в королевский дворец. Дипкорпус, члены правительства и риксдага собрались вокруг длинного стола с выпивкой и закуской — знаменитый шведский стол. Моя жена почувствовала, что кто-то под столом потянул за подол ее длинного, по протоколу, вечернего платья. Не понимая, в чем дело, она нагнулась и увидела сидящую у ее ног девочку, которая широко улыбнулась и пропела на английском, как положено на приемах для иностранных гостей: «It's me-e-e».
Старшая дочь короля, шестилетняя кронпринцесса Виктория.
В июне 2010 года на ее свадьбу было приглашено более тысячи гостей. Аккредитацию получили 1500 журналистов, 1000 из них — шведские, сообщал МИД Швеции. 25 зарубежных телеканалов освещали это событие.
Порядок и безопасность обеспечивали более двух тысяч полицейских всех рангов.
Телепередачи смотрели несколько миллионов человек во всем мире. Шведские СМИ пиком церемонии назвали тост молодожена, принца Даниеля, который рассказал, что перед отлетом по делам своей королевской службы в Китай на тридцать дней его невеста-кронпринцесса не спала всю предотлетную ночь и писала ему письма. Тридцать писем, по письму на каждый день разлуки.
Чем-то это напомнило сказку Андерссена «Дикие лебеди», где сестра двенадцати заколдованных злой мачехой принцев по совету доброй феи вяжет своим превращенным в лебедей братьям-принцам рубашки, которые превратят их снова в принцев.
Виктория со своей стороны поблагодарила шведский народ, подаривший ей Даниеля.
По завершении праздничных церемоний пресса сообщала об успехе торжеств. А рассказ о разъезде гостей королевской крови был завершен сообщением, что и лошади, те, что были впряжены цугом в карету с молодыми, тоже получили отдых, «семестр» по-шведски, и целый месяц будут пастись на воле, «средь пажитей зеленых», как сказали бы мы.
Через два месяца в СМИ появились сообщения, что некие три шведа обратились в суд, обвиняя молодоженов в коррупции. Дело в том, что во время своего отдыха они воспользовались частными самолетом и яхтой, которую предоставил давний друг семьи, местный олигарх. Все, в том числе и прокурорская служба, отдавали себе отчет, что обвинение дутое, но дело было все-таки заведено. Тут же, впрочем, и закрыто за отсутствием содержания.
Когда, перейдя на положение частного лица, я договаривался с дилерами «Вольво» о покупке машины, они предложили большую скидку, назвали адрес автомастерской недалеко от будущего местожительства и имя механика — текникера, по-шведски, который за машиной будет ухаживать. Петер Ельвин. На общепринятых основаниях.
С тех пор прошло 15 лет. Петер как был текникером, так им и остался. Всегда вежлив, не вымученно улыбчив, общителен, деловит и профессионально на сто процентов надежен. Словом, доволен работой, клиентами, своей мастерской и вообще жизнью. Предмет особой гордости — на его попечении одна из машин королевского двора.
Если что и изменилось в его жизни за это время, так только то, что в дополнение к одной дочери родились еще две.
И вот при очередном моем появлении он отводит меня в сторону, выдерживает паузу и сообщает: от него ушла жена.
Я подумал, что ослышался, столько было в памяти рассказов о безоблачной семейной жизни моего механика.
— Но почему? — спрашиваю, уразумев, что ошибки тут нет.
— Сказала, что больше меня не любит.
— Сколько же ей лет? — вырвалось у меня бестактное.
— Сорок семь, как и мне. — И после недлинной паузы: — Тридцать лет прожили, трое детей…
— Как же дети?
— Старшие разочарованы. Младшей восемь лет. Еще не понимает. Будет неделю жить с матерью, неделю со мной.
— Значит, она уже…
— Да, ушла. К нему.
— Кто же…
— Учился с ней вместе. Мы все вместе учились… А сейчас оба работают учителями.
Такой вот развод по-шведски. За печальным частным случаем — все краски шведского менталитета.
Развод здесь никем, исключая разве покинутого или брошенную, не рассматривается как трагедия или драма: каждый человек — творец и хозяин своей судьбы. Он, и только он. Дети? Закон устроен так, чтобы они не были оставлены на произвол судьбы. Ни материально, ни психологически. Семьи, в которых имеется один-два собственных ребенка у каждой из сторон брачного союза, — распространенное явление. И сама эта распространенность заключает в себе терапевтический заряд. Избавленные от истерических сцен, дети принимают новую ситуацию как неизбежное, но не фатальное зло.
В ста километрах от Стокгольма раскинулся гигантский зоопарк Кольморден. Директор зоопарка, убежденный, что посещение его хозяйства оказывает целительное воздействие на посетителей, рассказал, что время от времени они устраивают специальные дни — день слепых, день глухих, умственных инвалидов, легочников… И тогда их общества становятся хозяевами заповедника. Во время одного из таких дней член Общества сердечников, руководитель общешведского Главного управления по уголовным делам, выступая перед собратьями по болезни, окружившими большущий дельфинарий, посетовал:
— Слепые, глухие легко узнают друг друга, а нам, легочникам и сердечникам, с этим труднее.
Артур Лундквист рассказывал о недавно умершем в возрасте 93 лет ученом секретаре Шведской академии, присуждающей Нобелевские премии в области литературы:
— Всячески отбивался от приглашений нанести визит в Советский Союз: «Не хочу закончить свои дни на Соловках».
— Боялся на торжественном банкете сидеть с новым лауреатом Пабло Нерудой. Говорил: «Они же все анархисты, эти латиноамериканцы. Все с бомбами».
Юрий Лужков призвал обеспеченных москвичей отказаться от пособий на детей. «У нас есть огромное количество семей с детьми, где хорошая зарплата, что же залезать в карман к тем, на кого мы выделяем деньги, к тем, кому они действительно необходимы?» — задался вопросом Лужков.
В Швеции эту проблему решили на свой лад. Здесь каждой семье с малыми детьми положено пособие на каждого ребенка, которое аккуратно перечисляется на банковский счет родителей. Перечислялись такие деньги и семье короля Швеции, которая на рубеже 70-х и 80-х пополнялась трижды. Деньги аккуратно приходили каждый месяц, и родители так же аккуратно возвращали их в шведский собес. Так длилось годы, пока каждый из 188 189
детей королевской четы не выходил из невинного возраста. И закон был соблюден, и здравый смысл.
Иностранцы часто кажутся шведам странными. Но, по уверению одного доброжелательного наблюдателя из Великобритании, они и не подозревают, что сами выглядят таковыми со стороны, считая себя нормальными и даже чуть более нормальными, чем все остальные народы.
Три вещи несомненны для шведа, заметил этот англичанин: смерть, налоги и заседания.
— Заседания у них коротки, но числа им нет. В то время как для представителей других национальностей заседания служат тому, чтобы что-то решить, единственное, для чего собираются шведы, — это чтобы назначить время и место следующего митинга.
— Слово «компромисс» звучит музыкой для шведского уха: каждый что-то да получает, не слишком много, но и не слишком мало. Никто не выиграл, но и никто и не проиграл. Они даже редко произносят словечки «да» и «нет». Не любят их. Вместо ja и nej они предпочитают произносить nja (нья-а-а), что и на звук, и по смыслу является чем-то средним между «да» и «нет».
«Между городом Да и городом Нет», — вспомнилось евтушенковское.
— Если взглянуть на годовой календарь, может показаться, что в этой стране ни один человек никогда не работает. О планах на уик-энд шведы начинают спрашивать друг друга со среды. Кажется, что в мае и июне у них столько выходных и праздничных дней, сколько у американцев в течение целого года.
И это утверждение британца напомнило вопрос посольского водителя своему шефу: «Как же так получается? — спрашивал он. — У шведов то выходной, то уик-энд, то праздник, то каникулы. А планы они, похоже, выполняют и перевыполняют».
Первый полет самолета в Швеции был произведен летом 1909 года на самолете французской фирмы «Вуазен». Взлетная площадка в Стокгольме располагалась неподалеку от нынешней улицы Валхаллавэген. И утром 29 июля 1909 года, как только рассвело — около четырех часов утра, — авиатор-француз был уже у штурвала. Было сделано четыре попытки оторваться от земли. Когда аэроплан все же удалось поднять в воздух, он совершил пятикилометровый перелет над ныне застроенным районом Ярдет в Стокгольме на высоте пять метров и сел на поле неподалеку от того места, где теперь находится Дом радио. Потом самолет развернули — летчик не решился сделать это в воздухе, и он полетел обратно. Еще пять километров. Возвращение прошло удачно. И корреспондент газеты «Дагенс нюхетер» с восторгом писал: «С головокружительной скоростью взмыл аэроплан ввысь, чтоб мягко коснуться земли при посадке. Перелет удался!»
Так вот когда еще это началось. В Тетрадях обнаружил тассовский текст в связи с официальным визитом Хрущева в Вену в 1960 году: «Серебристый лайнер сделал плавный круг над аэродромом и мягко приземлился у главного павильона аэропорта Швехад, этого чуда из стекла и бетона».
Дело в том, что ожидавшие в аэропорту лидера государства советские журналисты, спецкоры, заключили между собой пари: тот, кто заикнется насчет серебристого лайнера или чуда из стекла и бетона, будет коллегами оштрафован. Пришлось тассовцу выставлять угощение, хотя он уверял, что злополучную фразу ему вписали в Москве.
Сообщения в шведских СМИ, устные и письменные, гласили:
— Фуглесанг (первый шведский космонавт) отправляется в космос.
— Полет Фуглесанга отложен по погодным условиям.
— Фуглесанг взлетел.
— Фуглесанг на космической прогулке.
— Фуглесанг готовится к возвращению на землю.
— Возвращение Фуглесанга отложено.
— …успешно приземлился.
И наконец, через пару дней после счастливого воссоединения первого шведского космонавта с родными, близкими, коллегами и поклонниками:
— Фуглесанг доволен полетом.
В тот день, когда приземление «Дискавери» было отложено по погодным условиям, я был у парикмахера. Средних лет натурализованный босниец занимал клиента рассказами о своей американской самбу, то есть супруге в гражданском браке, которая работает в самом шикарном универмаге Стокгольма — ЭнКо.
— Вот приземление Фуглесанга снова отложено, — обронил я, чтобы сменить тему.
— Кто это? — переспросил парикмахер.
— Да Фуглесанг , космонавт…
— А-а-а, — сказал парикмахер. — А что такое с ним случилось?
— Да отложено приземление по погодным условиям.
— А куда он летал?
Ну и так далее. Пришлось рассказать о всей экспедиции и посетовать с улыбкой, что шведские СМИ вели репортажи об этом событии так, словно в космическом корабле никого кроме Фуглесанга, не было…
— Да, — сказал парикмахер, которого зовут Билан. — Это у них бывает. — Помолчал и добавил: — Я не люблю этот стиль. — И после еще одной тридцатисекундной паузы: — Фуглесанг? I don't care about him.
Закончив стрижку, он подставил клиенту зеркальце и, услышав от него непременное: «Хорошо, очень хорошо», воскликнул, довольный:
— Господин министр может отменить вечером все официальные приемы и отправиться на дискотеку.
Популярный в Швеции телекомментатор, говоривший немного по-русски, Яша Далин, намылился с первыми лучами перестройки в Москву делать телефильм об Алле Пугачевой «Как живет суперстар в России?».
— Ну и как живет? — спросили его по возвращении коллеги с радиостанции, вещающей на русском языке.
— Хорошо живет, но чего я не ожидал, она мало… как это… получает, зарабатывает. Но она не унывает. У нее много поклонников, болельщиков. И они ей… как это… ну, дают… И у нее всегда дома икра, шампанское, всегда весело…
Когда Алла приехала в Стокгольм, он на виду у телекамер подвел ее к памятнику Карлу Двенадцатому с рукой, протянутой на восток, и спросил диву:
— Вот скажи, Алла, куда показывает наш король?
— Он показывает на Гранд-отель, — ответила Алла. — Он говорит: «Смотрите, советская поп-звезда уже в Стокгольме».
Яша сконфузился, но от своих телезрителей этот эпизод не утаил.
На дворе стоял 1988 год.
Возвращались с юга Швеции на новеньком посольском «вольво» в столицу страны пребывания. Где-то в середине пятисоткилометрового пути решили устроить небольшой привал, возможно и с пикничком. Свернули с главной магистрали на более скромное ответвление. И тут же услышали завывание полицейской машины. Остановились: что такое?
— Нельзя, дальше нельзя, — сказал вышедший из своего лимузина полицейский чин.
— Почему нельзя?
— Дальше — закрытый объект.
— А почему же знаков запретительных никаких нет? — спросил знающий свое дело помощник посла по безопасности.
— А вот если бы вы дальше проехали, вы бы их увидели…
После того как осенью 1981 года советская подводная лодка каким-то чудом проникла в шведские шхеры на юге страны близ Карлскруны и села на мель в акватории военно-морской базы, в Швеции несколько лет не стихала «подводнолодочная истерия». Через пару лет после инцидента военное командование решило провести в том районе маневры и одновременно комплексную проверку соблюдения правил безопасности. Для пущей важности пригласили эксперта высокого ранга из израильской службы безопасности МОССАД. Эксперт выявил, что средний швед по сравнению со средним французом или англичанином «не так быстро достигает порога агрессивности и созревает до реакции. Солдаты на маневрах, например, даже получив приказ стрелять, медлили, прежде чем нажать на спусковой крючок».
Не все благополучно было и с бдительностью.
В пределах того самого укрепрайона, в котором оскандалилась советская подлодка, спец-израильтянин, по его признанию, смог , «несмотря на далеко не шведский акцент», спокойно пройти и проехать куда угодно, предъявляя на контрольных пунктах месячный проездной билет с фотографией неизвестного.
В развернувшейся по следам этого визита дискуссии в прессе причиной недостаточно высокой агрессивности шведов называли то, что страна почти два века не воевала. Могло сказаться и то, что страна с давних пор мало населена и человеку не приходилось драться за собственный кусок земли.
Точку в «подводнолодочной кампании», которую здесь все никак не могли забыть, поставило сообщение одного рыбака, который с фактами (видео- и фонозаписи) в руках доказал, что то, что принимали за звуки двигателей советских подлодок, было на самом деле шумом моторов его прогулочного, для туристов, катера.
Статистика, а она в Швеции знает все, сообщает: «Лишь немногие шведы недовольны соседями».
Для этих немногих основная причина недовольства — громкая музыка и ремонты и реконструкции в квартирах.
15 процентов сообщили, что слышат, как соседи ругаются, 14 — как занимаются сексом.
Согласно той же всезнайке-статистике, 44 процента жилищ в Швеции принадлежат или арендуются одиночками, среди которых преобладают молодые женщины. Швецию даже называют страной одиноких.
Ученые говорят, что работает шведская привычка смолоду до глубокой старости полагаться на себя и не быть обузой другим.
Если юноша или девушка после семнадцати лет все еще живут с родителями — по статистике, они бездомные.
С другой стороны, по следам опросов сообщается, что сегодняшние 16—17-летние чувствуют себя хуже, чем их родители в их возрасте. Число попыток самоубийства в 2008 году в четыре раза больше, чем в 1980-м, в три раза больше распространены чувства страха и отчаяния.
За все время проведения опросов впервые оказалось, что дети чувствуют себя хуже, чем родители.
Социологи, однако, оговариваются, что в долговременном измерении сегодня положение молодежи всетаки лучше, чем в прошлом.
Согласно опросу, проведенному в Швеции накануне очередного 1 мая, то есть Вальпургиевой ночи, «более половины подростков и юношей заявили, что обязательно напьются. Это на 30 процентов больше, чем в прошлом году».
Сосед по дому — пенсионер, но в прошлом известный журналист, а это здесь ценится и помнится — рассказал, что лет 16 назад был в тесных дружеских отношениях с Астрид Линдгрен. Она любила приглашать его читать получаемые письма, в которые ее обожатели иногда даже вкладывали какие-то сувениры, порой дорогие.
Подружился с Астрид и я. Могла позвонить и сказать:
— Что-то я вас с Валентиной во сне сегодня видела. Наверное, давно не ланчевались вместе…
Проведен опрос (конец октября 2006) шведским социологическим агентством TEMO с просьбой назвать страну, представляющую наибольшую опасность миру. Назвали:
США — 29%,
Северную Корею — 28%,
Иран — 18%,
Израиль — 6%,
Китай — 4%,
Россию — 3%.
И это в ту пору, когда здесь отмечали 50-летие будапештских событий 1956 года и 25-летие с того дня, как советская подводная лодка U-137 села на мель в районе военно-морской шведской базы в Карлскруне.
Провели исследование на тему, кто более образован: мужчины высокого роста или низкого? Оказывается — высокого. И теперь ведут дебаты: почему?
У соседа на первом этаже, ответственном за подъезд, подпольная кличка Иегова. Он член этой секты. Регулярно бросает в почтовые ящики тетрадочку журнала общества — на русском или английском. Заболела его жена, с которой он до того ежедневно прогуливался, бережно поддерживая ее под локоть.
И вот от дочки узнали, что мама умерла.
— Перед смертью она подолгу оставалась в беспамятстве. А приходя в себя, спрашивала: «Где я? Я в раю? Я уже в раю?»
В Стокгольме сотрудники иммиграционного ведомства собрались выпить по бокалу шампанского, чтобы отметить «успешную» высылку в Россию матери с тремя детьми, которая настойчиво ходатайствовала о постоянном виде на жительство, не имея на то основания. В холле офиса висело уведомление на сей счет.
Когда это стало известно, в прессе — буря возмущений. Вскрылись и другие факты, когда в других городах собирались на кофе и пирожные по аналогичным печальным поводам.
Гендиректор извинилась, а инициаторы отделались замечаниями. Они утверждали, что собрались, мол, не по поводу высылки, а по поводу успешной координации действий различных подразделений ведомства.
Знакомые речи.
Объявление на входной двери подъезда жилого дома:
«Дорогие соседи!
В конце марта мы переедем в ваш дом, пятый этаж, квартира 194.
Но перед этим, в течение февраля — марта, мы проведем кардинальный ремонт нашей новой квартиры.
Мы хотели бы надеяться, что это не будет мешать вашему пребыванию, но если возникнут какие-то особые неудобства, мы просим вас звонить нам по телефону 08 259882.
Надеемся стать вашими добрыми соседями.
Всего доброго,
Елеонора, Эдвард и Ида, Svartviksslingan, 11».
Утром на автобусной остановке увидел знакомого — интеллигентного старика, в прошлом крупного инженера, у которого жена много месяцев лежит в больнице и, видимо, не выйдет уже.
— Как дела? — спросил привычно.
— У меня хорошо, — сказал он. — У жены плохо. Она в больнице. Не ходит, не говорит, не может есть. Когда я у нее, она каждый раз произносит: «Hey do, ?lskling (Прощай, любимый)».
Шведские СМИ утверждают, что Столыпин идеи своей аграрной реформы заимствовал у Бернадота, наполеоновского маршала, основателя здравствующей поныне королевской династии. Бернадот провел ее в первом десятилетии XIX века, то есть почти за сто лет до российского премьера.
Бернадот же, став королем, развел в Швеции белые грибы, с которыми его познакомил Александр Первый. Их так и зовут по имени короля — Карл Юхан.
К судебной ответственности могут быть привлечены бывший премьер-министр Швеции Йоран Перссон и его жена — генеральный директор шведской монопольной торговли спиртным Анитра Стен, сообщили шведские СМИ.
Супруги затеяли капитальный ремонт недавно купленной усадьбы в губернии Седерманланд. Инспектора ведомства охраны труда обнаружили при проверке объекта недостатки в защите рабочих от производственных травм.
В комиссию по застройке и капремонту не был представлен план мероприятий по охране труда, необходимый при работах такого объема.
Инспекция была проведена после публикаций в СМИ о стройплощадке премьер-министра и г-жи генерального директора. Если суд найдет супругов виновными, они будут оштрафованы (из газет).
То, что полиция может оштрафовать за превышение скорости любого водителя, вплоть до короля и собственного главного начальника, что и случалось, здесь никого даже не удивляет.
Сообщалось, что в Сундсвале, на севере Швеции, собираются выдворить из ее квартиры в кооперативном доме женщину 83 лет по имени Май за трехмесячную задолженность по квартплате.
Такое решение принял кооператив. А ответственный за финансовую сторону дела обосновал в беседе с вездесущими журналистами:
— Если не платит, не имеет значения, кто стар, болен, измучен, кто нет.
Май в коляске, и у нее болезнь Паркинсона. Живет в этой квартире с 1965 года.
Возникли публичные дебаты, и в результате решение о выселении было отменено «сверху».
Гражданское общество.
В микрорайоне Стокгольма Альвик у автобусной остановки висит объявление, в котором от имени дома призрения для бездомных, точнее потерявшихся, кошек, потому что другого вида бездомности для собак и кошек здесь не существует, предлагается желающим взять себе животное, «дать кошке хороший дом».
Висят, как водится, отрывные полоски с номером телефона, по которому надо звонить.
Шведское радио сообщает, что в стране нарастает проблема: как быть с дикими кабанами, которые размножаются с невиданной скоростью, благо у них в природе врагов нет.
Выходящий ежедневно на английском языке мидовский пресс-релиз для иностранных корреспондентов сообщил, что жена возглавляющего буржуазное правительство Швеции Фредрика Рейнфельдта подала заявку на должность финансового консультанта в администрации одной из прилегающих к Стокгольму коммун, где семья премьера проживает. Образование и опыт предыдущей работы соответствовали предъявляемым требованиям. Мэр коммуны заявил, отвечая на вопросы журналистов:
— Ее семейное положение будет скорее препятствием к получению желаемой должности, чем помощью.
Чехословацкий посол в Стокгольме, нанеся визит вежливости послу Израиля, брюзжал:
— Я воду в ботинках не люблю, а мне еще предлагают ее пить.
«Уважаемый товарищ посол!
Большое спасибо за внимание к нашей работе. По вашему поручению товарищ Редькин Ю., представитель ВААП в Скандинавских странах, прислал нам журнал, в котором помещен “Скупой рыцарь” в переводе на шведский язык.
Теперь в нашей музейной библиотеке книги Пушкина представлены на 99 языках народов мира из 29 стран.
Еще раз спасибо!
С комсомольским приветом.
Ученики школы № 90 имени А. С. Пушкина: Окс Ирина, Добролюбская Юля, Шкутова Мария, Максименко Евгений, Рой Елена, Пищурников Олег , Лабунская Алла, Кошелев Петр… всего 23 имени.
СССР, 270012, Одесса, ул. Чкалова, 12.
20 марта 1989 г .».
Однажды пригласили выступить с лекцией в маленьком городке Каликс на севере Швеции. Зная, что английский — почти родной чуть ли не для каждого шведа, собирался прибегнуть к нему. Но попросили говорить на русском:
— У нас есть хороший переводчик.
— Но это же займет много времени.
— Это пусть не беспокоит. У нас живы еще старопротестантские традиции, и люди любят посидеть подольше, раз уж пришли. Тут приезжал один, сказал, что речь у него на сорок минут. Увидев наши вытянувшиеся лица, прочитал текст два раза. Слушатели расходились и говорили: «Что-то быстро закончил. Видно, не много имел сказать».
— Ну скажите мне, пожалуйста, почему у них все так хорошо, а у нас все так плохо?
Да, это довелось услышать в беседе с главой правительства времен перестройки Николаем Ивановичем Рыжковым.
Встретились впервые, когда премьер, только еще осваивавший теорию и практику зарубежных визитов на высшем уровне, посетил с визитом эту северноевропейскую страну.
Познакомил премьера с живущей здесь с довоенных еще лет престарелой художницей русского происхождения. Зоя Васильевна Лагеркранц. Причудливая судьба — институтка, вдова расстрелянного большевиками юнкера, ученица Малевича, потом — супруга лидера одной из коминтерновских партий Карла Чильбума, с которым познакомилась, когда ее по недогляду ЧК прикрепили к нему переводчицей… Он полюбил ее и знал, что она его не любит, но предложил оформить брак, чтобы вывезти из России… Он сказал, что с учетом ее голубой крови путь ее один — либо с ним в Швецию, либо…
И хотя она честно сказала, что его совсем не знает и тем более не любит, он повез ее к Чичерину, и ее вписали Чельбуму в паспорт.
У него на родине они развелись. Она полюбила другого — шведа, архитектора. Когда она сказала Карлу, что уходит к Гуннару, «он очень страдал, хотя всегда знал, что она его не любит и она была с ним “всего пять раз”».
Она продолжила карьеру художника. Свои работы подписывала — «Зоя». Была близка к королевской семье, но жителей страны, которая ее приютила, называла шведюками и после более чем полувека жизни здесь говорила «у них в Швеции».
Тут же вспомнилось, что аналогично изъяснялся давний… уругвайский знакомый, кубанский казак Бойченко, который в юношеском возрасте бежал вместе с родителями из красной России и после нескольких лет скитаний обосновался под Монтевидео. Разбогател, завел ранчо и в качестве его владельца принимал маленькую журналистскую делегацию из СССР в 1963 году.
— У них в Уругвае, — с мягким южнорусским выговором повторял он. И не знал ни слова по-испански.
Землякам Зоя признавалась, что училась совсем не в Смольном, как принято считать:
— Это я шведюкам так говорю, чтобы отвязались. Они же кроме Смольного ничего не знают. В Смольном было полторы тысячи девиц, а у нас в Патриотическом, под патронажем Марии Федоровны и великого князя Владимира Андреевича, всего триста воспитанниц. Нас называли патриотки-идиотки. Мария Федоровна у нас на каждом годовом собрании была.
Рыжков, очарованный всем услышанным о Зое, а потом и собственным общением с нею, пригласил художницу в Москву. Ей показалось, что она ослышалась, но когда осознала, что премьер обновляющейся страны не шутит, мгновенно согласилась.
Месяц за месяцем шли, но никаких сигналов из Москвы не поступало. Посол, находясь в столице в командировке, пришел к премьеру по делам. Напомнил и о Зое. Рыжков схватился сначала за голову, потом за трубку правительственного «кнопочника»:
— Владимир Федорович!!!
Так, кажется, звали министра культуры.
Через три минуты эмоционального разговора столь же экспансивно, даже не похоже на него, бросил трубку на рычажки:
— Что мы за страна, твою мать?! Премьер пригласил… А они доставку одной старухи не могут обеспечить.
Вот тогда он и задал послу свой сакраментальный вопрос. Для ответа не понадобилось и десятка слов:
— У них производство капиталистическое, а распределение еще более социалистическое, чем у нас.
Премьер не опешил, как можно было бы ожидать, не возмутился. Перестройка.
— Да, да, я помню вашу записку. Строй цивилизованных кооператоров… И вообще заставляют капиталистический мотор работать на все общество…
Прямодушный Рыжков вскоре был отправлен в отставку, а его преемник Павлов вместе с вице-президентом Янаевым, министрами обороны и внутренних дел, председателем КГБ устроили путч против Горбачева, чем только ускорили приход Ельцина и его команды.
Еще немного официальной статистики: в 2007 году население Швеции съело 600 000 килограммов пармской ветчины — на 9 процентов больше, чем в 2006 году.
Все больше жителей Швеции намерены изменить многовековой уклад житья «без ворот и заборов»: ныне каждый третий швед желал бы отгородиться от окружающего мира забором — тенденция немыслимая всего несколько лет назад.
Тут надо пояснить, что в Швеции испокон веков существует так называемое право всеобщего доступа, allemansr?tt, которое в русско-шведском словаре, составленном выходцем из России Евгением Ривелисом, расшифровывается так: «всеобщее право доступа к лесным и водным (природным) угодьям, находящимся в частной собственности (с рекреационной, туристской и т. п. целями». О заборах понятия не имели. Глобализация и тут наложила свою печать.
Согласно статистике, шведы любят обниматься. Это больше относится к горожанам, чем сельским жителям, женщинам, чем мужчинам, и молодым, чем людям в возрасте.
На первом этаже жилого многоэтажного дома — не самый комфортабельный этаж — обитает молодая семья, состоящая из папы и мамы и близнецов — девочки, которую зовут, как одну из знаменитых актрис «бергмановской стаи», Лив, и мальчика Расмуса — имя, ставшее популярным после появления повести Астрид Линдгрен «Расмус-бродяга».
Как-то оказался в поезде метро вместе с мамой, работающей медсестрой в психиатрической больнице, и детьми, которым было тогда года по три с небольшим.
Когда семье настало время выходить, мама двинула к дверям коляску с Лив, а я, недолго думая, взял на руки Расмуса.
Мама потом рассказывала, что прохожу теперь у близнецов за «того, который взял на руки Расмуса».
Недавно папа, Джим, позвонил и сказал, что у него вышел из строя комп. Нельзя ли, мол, часок поработать у тебя. Пришел вместе с Расмусом. Я пытался развлекать его, пока отец сидел у монитора…
Мальчик с жадностью пил общедоступный брусничный морс, но отказывался от многих вкусных вещей. Произнося и в том и в другом случае неизменное «так», то есть «спасибо».
Так, спасибо, — ключевое слово. На первом месте по употреблению. В повседневном обиходе — в выражениях, если перевести на русский: очень большое спасибо, тысяча спасибо, спасибо будешь ты иметь, спасибо за последнее, спасибо за все и т. д.
Здесь любят рассказывать о том, как покупатель и продавец в маленьком кооперативном магазине никак не могли расстаться, потому что каждый хотел, чтобы его «так» было последним.
Внимание ребенка привлекли висевшие на доживавшей свой короткий век рождественской елке два упругих пластиковых ангела с крылышками, которые он после некоторых колебаний согласился принять в подарок. От матерчатых кукол отказывался.
Тут же вспомнилась рассказанная Володей Максимовым притча. Мальчику, примерно того же возраста, что Расмус, сказали, что ангел принес ему сестричку.
— Хочешь посмотреть на сестричку?
— Нет, я хочу посмотреть на ангела.
— Русские плашки, — широко улыбаясь говорил молодой красивый посол Шри-Ланки и показывал на свои и жены, такой же красивой и молодой, слегка раздавшиеся щеки. Посол был частым гостем в советском посольстве, где его угощали домашнего изготовления плюшками.
Член совета директоров крупнейших компаний в Европе — Nokia и Royal Dutch Shell — Йорма Оллила считает, что в кризис мир должен принять скандинавскую модель капитализма. Об этом он заявил в интервью The Financial Times.
По его мнению, победить рецессию во всем мире может только скандинавский подход, характеризующийся открытостью к глобализации, сбалансированной сильными государственными программами. Они защищают людей от «излишков» свободного капитализма и обеспечивают уравнительную систему образования.
Беседуя со шведским писателем Бенгтом Янгфельдтом, опубликовавшим переписку Маяковского и Лили Брик, Иосиф Бродский исповедовался ему в любви к Швеции. Сообща они родили определение: «Швеция — это электрификация всей страны минус советская власть».
Из обмена репликами супруги советского посла с горничной, подающей чай во время официальных переговоров Громыко с его европейскими коллегами, которые длятся уже третий час:
— Что, Александра Ивановна, наши классовые враги еще сидят?
— Сидят, окаянные…
Министр — послу о шефе протокола, шепотом, пока переводчик переводит длинную тираду зарубежного коллеги:
— Тупой этот Никифоров. Сколько раз говорил: не сажай меня против солнца. У меня глаза даже в черных очках не выдерживают.
Главного помощника министра, Василия Георгиевича, мидовцы звали Василием Горынычем.
Громыко-младший рассказывал, что его отец любил наставлять:
— Дипломат роет себе могилу рюмкой и вилкой.
Принимая папу Громыко в посольстве, я процитировал Громыко-сына. Министр удивился:
— А вилка-то тут при чем?
Вопрос армянскому радио:
— Что общего у дипломата и лошади?
— И тот и другая пьют и едят стоя.
Искусство дипломатии: подумать дважды, прежде чем ничего не сказать.
Мидовский фольклор уверяет, что Громыко продемонстрировал это мастерство в день смерти Джона Фостера Даллеса, мало с кем сравнимого ненавистника Советского Союза.
Весть эта застигла Андрея Андреевича во время заседания министров иностранных дел великих держав, которые регулярно проводились в ранние 60-е. Каждому из министров подносили микрофон с предложением сказать несколько слов в память усопшего коллеги. Сказал их и Андрей Андреевич. То, что его никто не понял, одни отнесли за счет его английского, другие — за счет дефектов техники. Когда, однако, расшифровали записи, выяснилось, что советский министр просто пробубнил что-то заведомо нечленораздельное.
Никсон говорил о Рейгане, что при всех своих талантах «по своим умственным способностям он не может претендовать на пост профессора в Гарвардском университете, но это хорошо, что президент — не профессор».
В Интернете, в разделе «Цитаты, изречения и высказывания», нашел незаслуженно приписываемый мне анекдот о кризисе, который сам услышал на каком-то семинаре в Лондоне. Полузабытая байка неожиданно оказалась популярной на грани 2008 и 2009 годов нового века: «Рецессия — это когда приходится туже затягивать ремень на штанах. Депрессия — это когда нет ремня. Кризис — когда нет и штанов».
Перед британцами выступать было легче, чем перед шведами. Для первых речи без шуток просто не существует, и каждый отечественный оратор обязательно начинает свое выступление с какой-нибудь хохмы.
Успехом пользовался, например, анекдот о Рейгане, Тэтчер и Горбачеве.
Господь Бог собрал эту троицу и предложил, чтобы каждый задал ему по одному вопросу.
Рейган спросил, когда ему улыбнется завершить проект «Звездные войны». Бог ответил, что не ранее, чем через столетие, и Рейган прослезился.
Горбачев спросил, когда ему удастся построить социализм с человеческим лицом. Господь ответил, что никогда. И Горбачев тоже ударился в слезы.
Маргарет Тэтчер спросила, когда ей удастся завершить ее либеральные реформы в экономике. И тут Бог разрыдался.
Шутки и байки в устах российского посла ценились в Англии вдвойне. А вот шведы на такие заходы реагировали с оттенком недоумения, дескать, зачем тратить на пустяки драгоценное время. Лучше лишние 10—15 минут оставить для вопросов и ответов.
Газета USA Today поместила некролог:
«Hirosima bomb, pilot Paul Ti? ets, died 92. The B-29 superfortress “Litle boy”. 70.000 killed» («Бомба для Хиросимы, пилот Пол Тифлетс, умер на 92-м году жизни. Б-29, летающая крепость “Малыш”. 70 000 погибших»).
Отвечая на вопросы о самочувствии, Пол говорил: Я сплю спокойно каждую ночь. «I sleep clearly every night».
Делясь воспоминаниями о полете, пожимал плечами: «Дело было сделано так хорошо, как оно было сделано». It was done as perfectly as it did!
Прочитал это сообщение в столице американского штата Огайо Колумбусе, куда был сравнительно недавно приглашен в числе других иностранных обозревателей и политологов для знакомства с тем, как правительства отдельных штатов влияют на внешнюю политику, проводимую страной.
По дороге в заповедник, куда хозяева решили свозить группу после завершения прощальной программы семинара, помощница госсекретаря штата Робин Девер, рослая, длинноногая, не лишенная других привлекательных черт молодая женщина, непринужденно поделилась с гостями деталями своей семейной жизни.
У нее был друг , который не хотел иметь детей и поэтому сделал себе операцию. Но потом они по-настоящему полюбили друг друга и им захотелось детей. Он снова сделал операцию. Но с детьми сразу не получилось. Сексологи сказали, что в результате операций сперматозоиды стали ленивыми. В качестве единственного на этом этапе лекарства врачи предписали заниматься любовью как можно чаще. Не реже одного раза в сутки. Помогло. Родилось двое детей, мальчик и девочка, после чего пара решила, что мужу пора снова сделать операцию, чтобы ей больше не рожать. Однако гарантий, что сперматозоиды снова перейдут в категорию ленивых, врачи не дают.
Робин по-английски — малиновка.
Робин, милая пичужка,
Где, скажи, твоя подружка?
Эта Робин на пичужку похожа не была.
Госсекретарь штата Дженнифер Бруннер, которая тоже была с нами в этой поездке, гордится, что была в свое время избрана и пять лет служила судьей. Рада, что в силу совпадений обстоятельств ей ни разу не пришлось выносить смертные приговоры. Но если надо, так надо. Обязанность судьи — защищать общество. И здесь уж не до мерехлюндий. Некоторые из ее знакомых, которые выносили смертные приговоры, заболевали психически. А вообще систему надо менять.
У нее трое детей. Старшей дочери 26 лет. Недавно вышла замуж. Средняя хочет быть певицей джаза. Сын как-то связан с американским футболом.
У них с мужем большой дом, пять спален. Но так как дети покинули родителей, они хотят продать его и переехать в многоквартирное жилье. Ей 50 лет, и она энергична и общительна.
Тенденция, которая ощущается и в Швеции.
На воротах в вольер с ягуарами в заповеднике надпись: «Do not stand, sit, climb or lean on fences. If you fall animals coud eat you and that might make them sick».
В переводе на русский это значит: «Не стой рядом, не сиди и не влезай на ограду. Если ты упадешь, животные могут тебя съесть, и это может сделать их больными».
На свой лад сострил и один из участников семинара, как бы подводя итог дискуссии в Колумбусе, столице штата:
— Нужно ли иметь на Земле единственную супердержаву, если даже на небе всем управляет Троица?
В кулуарах встречи. На лацкане пиджака профессора из университета в американских Сиракузах красовался металлический национальный флаг . Матрас, как у нас его иногда называют.
Спросил:
— Это награда или эмблема какой-нибудь организации?
— Это национальный флаг Соединенных Штатов Америки, — не без легкого вызова в голосе ответствовал профессор.
— Почему? — задал я еще один неосторожный вопрос, по-прежнему не понимая, почему современно мыслящий, высокообразованный человек считает необходимым украсить свой пиджак расхожим значком.
— Потому что я гражданин своей страны и горжусь этим! — отчеканил профессор, и я счел за благо объяснить ему, что никак не хотел обидеть его и его великую страну. Просто подумал, что этот флажок означает какую-то награду.
Среди участников семинара был… румынский кронпринц, каковым, правда, стал популярный журналист, женившись то ли на дочке, то ли на внучке короля Михая. Вел он себя вполне непринужденно, нимало не оглядываясь на свой высокий титул. Слыша, что все кругом адресуются к нему «ваше королевское высочество», я спросил во время одного из вечерних застолий, когда мы, не первый уже раз, оказались соседями: как он предпочитает чтобы его называли в такой вот товарищеской атмосфере, свойственной нашей встрече, — Раду (его собственное имя) или Your Royal Highness?
— Right, — сказал он. — Your Royal Highness. Perfect.
Американские ученые доказали, что жвачка может улучшить академические показатели учащегося.
Жевать жевательную резинку запрещено во многих американских школах. Причина проста — дети обожают приклеивать ее куда попало, особенно на парты и стулья.
Исследование, проведенное Крейгом Джонсоном из Хьюстонского медицинского колледжа, однако, показало, что ученики, жевавшие резинку на уроках математики, показывали лучшие результаты на стандартных математических тестах и лучшие оценки по предмету в конце семестра.
В исследовании приняли участие 4 математических класса — 108 учеников в возрасте от 13 до 16 лет.
…В Гаване побывал в доме Хемингуэя, который после смерти писателя стал музеем.
«Странный музей, — записал тогда, — смотритель которого после очередного вопроса туристов о Папе Хэме говорит:
— Я уже готов возненавидеть его. Я же человек, а не автомат, не магнитофон с лентой.
Поистине, большое видится на расстоянии».
Узнав, что посетители из Москвы, гид стал приветливее и разговорчивее. Предложил подняться на стоящую рядом с домом башню, построенную по инициативе Мэри. Чтобы Эрнест там писал. Наверное, вспомнила о башне из слоновой кости. Но Хемингуэй работать там не любил: не нравилось, что тихо и одиноко. Работал в доме, в спальне, и именно так, как гласит молва: набрасывал первый вариант, стоя босиком на холодном полу у конторки. Редактировать усаживался в удобное кресло, с сигарой, пока это не было ему запрещено. Кресло с продавленным сиденьем и сейчас стоит на своем месте. Рядом — столик с любимыми напитками. Откупоренная бутылка с баккарди…
Мелькнуло неожиданное и, быть может, «не по шапке» сравнение: «Не так ли и сам стоишь всю жизнь голыми ногами на холодном полу, только вот времени усесться с удобствами в кресле все никак не выберешь». Может, теперь такой момент наступил? Бросил взгляд на груду Конторских книг , лежащих передо мной.
Не в этот ли момент зашевелилось, напомнило о себе снова желание конвертировать всю эту рукомашинопись в печатный или хотя бы электронный текст?
За башню Папа Хэм отблагодарил Мэри телескопом. И она, уверял смотритель, с его помощью по вечерам высматривала с башни, в каком баре и с какими девчонками проводит время супруг .
Я тогда невольно задался вопросом, в какой бар ходил бы Папа Хэм сейчас. Дело было в 1979 году, в разгар военного коммунизма на кастровский лад. В ходу был продуктообмен. В ресторанах и барах обслуживали только иностранцев. Впрочем, Хемингуэй-то все же и был иностранцем.
Побывав впервые на Острове свободы летом 1964 года, я был просто покорен всем, что увидел и услышал. В дачных пригородах столицы, застроенных виллами при Батисте, показывали открытые в них школы, детские дома для беспризорных, которыми в годы диктатуры изобиловали улицы и площади Гаваны, бесплатные спортивные площадки на месте бассейнов и теннисных полей для аристократии и компрадорской буржуазии…
С балкона номера на семнадцатом этаже гостиницы «Гавана Либра» можно было чуть ли не до рассвета слушать завораживающую латиноамериканскую ламбаду и бесплатно любоваться сразу тремя танцевальными стриптиз-шоу.
Да что там шоу, казалось, вся страна, которую проехал с севера до юга, только тем и занималась, что пела и танцевала, и, покоренному этой атмосферой всеобщего праздника, мне и в голову не приходило спросить, хотя бы себя, а когда же они работают?
С тех пор еще раза три по разным поводам посетил Кубу и с каждым приездом констатировал, что жизнь в стране становится все скучнее и унылей, и не потому, что люди взялись за работу, а потому, что власти, дальше — больше, брали под контроль одну за другой сферы человеческой жизни и общения. И не обходилось тут без наших советников, которых сначала посылал Хрущев, а потом Брежнев. В попытке ускоренным темпом построить социализм, а там и коммунизм, кубинские властители обогнали наставников, дошли аж до отмены денег, заменив их какими-то талонами. Вроде тех шариков, которые давали советским туристам на острове Сицилия в курортном местечке Читта дель Маре. «Мера целесообразная, но долго не проживет», — вспомнилась самоубийственная шуточка времен Хрущева, выданная с трибуны партийным боссом с Дальнего Востока по поводу совнархозов. В магазинах — пустые полки, на улицах даже тростникового сока не выпьешь, который еще в день пятилетия победы революции давили специальными машинками на каждом шагу. И казалось, не было в такую адскую жару ничего вкуснее на свете, чем этот белоснежный ледяной сок, сотворенный на твоих глазах.
«Мальчишки на улицах клянчат жвачку, принимая нас за американцев. Куба готовится к всемирному молодежному фестивалю. Не сыграет ли он той же роли, что и наш, московский, в 1957 году?» — записывал, и, как сейчас помню, с надеждой. Гаване это бы не повредило.
В Париже — побежали цепочкой воспоминания — попал на открытие выставки «Москва — Париж» в Центре Помпиду, который незадолго до этого пережил инаугурацию. Причудливое переплетение металлических балок, колонн, труб, перекрытий.
По инициативе французов из запасников наших музеев было извлечено и привезено во Францию все, что там томилось более полувека, а создано на переломе столетий. Серебряный век.
«Говорят, что организаторы этой выставки с нашей стороны в панике в связи с предстоящим ее показом в Москве», — записал в Тетрадях.
Наиболее откровенно высказался глава Союза художников Пономарев:
— Нас же спросят: а чему вы нас учили все эти годы? И что скрывали…
Тут же байка: в гости к Пабло Пикассо заглянул его сосед по вилле. Гость осматривал стены холла, завешанные работами маэстро.
 Когда хозяин, ведя за руку маленького сына, вошел в зал, гость спросил: — А что, и мальчик рисует?

http://w

• < Назад
• Вперёд >