Карлсон, который живет в каждом доме
- Подробности
- Категория: Борис Панкин
- Дата публикации
- Автор: Kefeli
- Просмотров: 1595
Задумав написать об Астрид Линдгрен, а мысль об этом приходила в голову не раз еще при жизни писательницы, я перелистываю свои записи разных лет, перебираю в памяти наши встречи и даже телефонные разговоры.
В соприкосновении с людьми, подобными ей, мелочей не бывает. И со временем эти мелочи оказываются даже важнее того, что представлялось тебе главным. Впрочем, есть ли вообще в мире такие люди, как Астрид? Она - единственная в своем роде. Быть может, потому, что единственность личности - это именно то, что она сама утверждает в отношении каждого человека на земле. Это ее символ веры, пусть и не записанный ни на каких скрижалях.
Когда в апреле 1995 года, вскоре после моего возвращения в Стокгольм из Лондона, Астрид пригласила нас с женой к себе на ланч, она потребовала, чтобы я тщательно записал ее адрес, хотя я, как и многие в Швеции, знал его наизусть еще со времен нашей первой, десятилетней давности, встречи. А также дверной код, цифры которого, как лукаво заметила она, должны кое – что сказать моей душе.
А мне невольно вспомнился Шолохов, который некогда пригласив меня я к себе, стал объяснять:«Когда соберешься, езжай на Курский вокзал, билеты бери до станции Миллерово. . .»
Так же дотошно Астрид выясняла позднее наш адрес в Миннеберге, пригороде Стокгольма, когда собиралась в гости к нам. По инерции я назвал и цифры входного кода. Потом спохватился. Какой код? Разве я не встречу гостей, Астрид и ее друга и литературного агента Черстин на улице?
Я вышел из дома по крайней мере за пятнадцать минут до условленного срока и обнаружил, что Астрид и Черстин сидят и оживленно беседуют на скамейке в нашем дворе под лучами поздне июньского необычайно жаркого в тот день солнца. От его лучей Астрид спасал длиннющий козырек полотнянной фуражки – бейсболки, которая придавала ей залихватский вид.
- Беспокойная Астрид, - объяснила мне тут же Черстин, - потребовала, чтобы мы выехали по крайней мере за час. И соответственно заказала такси. Таксист, услышав адрес, сказал, что на дорогу потребуется не больше пятнадцати минут. Я предлагала Астрид подняться к вам раньше, но она заявила, что это неудобно.
То-то порадовались этой невольной оплошке мои соседи. Весть о появлении Астрид Линдгрен в нашем дворе облетела округу быстрее пламени, бегущего по хворосту. Дети и взрослые дефилировали мимо увлеченной разговором парочки как на демонстрации, стараясь в то же время не показать, что смотрят на великого человека. Такова тут традиция.
Не знаю, говорят ли эти "мелочи" читателям столько, сколько мне, но я убежден, что только таким способом можно добавить что-то к портрету всемирно известной писательницы. Именно в деталях, думаю я, сидят те самые чертики, которые так часто можно было увидеть в глазах Астрид.
Это они, я думаю, играли в ее взоре, когда, прогуливаясь по улочкам стокгольмского Риддерхольма, Острова Рыцарей, Астрид запросто потянула на себя подтяжки проходившего мимо нее парня с прической скинхэдов - клок слепившихся оранжевых волос на бритой голове - и спросила: "Слушай, ты почему так выглядишь?"
Держу пари: не многие сегодня в Швеции рискнули бы поступить таким образом. Того гляди, обвинят в нарушении прав человека. Но Астрид - всегда неожиданность. Ей просто жаль было, что симпатичный молодой человек уродует себя так в угоду дурацкой моде. И 18-летний Никлас понял ее порыв. Любого другого, будь он сам премьер-министр или высший полицейский чин, он послал бы, наверное, как в России принято теперь говорить, далеко-далеко. Но на вопрос Астрид он только и осмелился пробормотать:
- Трудный вопрос, трудный вопрос.
- Обещай мне, что ты пострижешься по-человечески, - продолжала теребить его подтяжку Астрид.
- Обещаю, - истово заверил парень.
- Обещай, что посоветуешь это своим друзьям.
- Обещаю. . .
Когда Астрид об этом рассказывала у нас дома, сидя на вернде, у меня не было никаких сомнений, что собеседник ее обязательно так и поступит, как она ему сказала.
По крайней мере именно так произошло на моей памяти, можно сказать, на моих глазах, с двумя другими персонами. А они и постарше, и куда именитее Никласа.
Первый из них – это тогдашний премьер. Министр Швеции Ингвар Карлссон. Преемник на этом посту убитого Улофа Пальме. Второй - Михаил Горбачев.
С первым случилось в дни юбилея Астрид, в ноябре 1987 года, когда она при всем честном народе сказала поздравлявшему ее главе правительства, что нужно обязательно принять закон о гуманном обращении с домашними животными. И попробовал бы он это не сделать. Ведь разговор транслировался по телевидению, и его видела и слышала вся Швеция. Не за горами были очередные парламентские выборы. Словом, закон был принят. И исполняется. Теперь вокруг этой проблемы дебаты идут уже на международном уровне - в Европейском союзе.
А Ингвар Карлссон, побывав примерно в те же годы с официальным визитом в Москве, убедился, что самый популярный в нашей стране Карлссон не он – а тот, который живет на крыше, что его нимало не огорчило.
В другом случае, к которому я теперь хочу обратиться, мне довелось быть уже не только свидетелем, но и участником. Его тоже хорошо помнят в Швеции. Но мало кто до недавнего времени знал одну решающую подробность.
Дело было осенью !986 года. В Стокгольме объявилась супружеская пара из Эстонии. Молодые люди приехали туристами в Хельсинки, куда советским людям выбраться было проще, чем в другие западные страны, а там сели на паром - и в Стокгольм, где попросили политическое убежище. Но здесь было осложнение. У молодой четы дома, в Таллине, осталась дочь, пятилетняя Кайса. Они, естественно, потребовали воссоединения с ней, и пресса, и общественность Швеции, да и других стран горячо их поддерживала.
Демонстрации у ворот посольства с каждым днем становились все многолюднее, а в один далеко не прекрасный день супруги разбили у ограды палатку и поселились в ней. К тому же еще объявили голодовку. Дело между тем двигалось к очередной годовщине Октября. Шел второй год горбачевской перестройки. Я бомбардировал телеграммами Москву, настаивая на положительном решении вопроса. В интересах дела не брезговал и легкой долей демагогии. Мол, накануне Октябрьской годовщины, в преддверии праздничного приема в посольстве, на который приглашены более тысячи человек, самое бы время продемонстрировать свежие веяния политики нового руководства по вопросу о правах человека.
Москва мертво молчала. Так бывало и раньше, когда не соглашались с послом. Молчание к делу не пришьешь. Отказ - это уже документ. Улика.
И вот пришло адресованное мне письмо Астрид Линдгрен. Конечно же, о Кайсе. Обращаясь ко мне как к доброму старому знакомому, она писала: "Я надеюсь, что Вы не посчитаете меня дерзкой и вмешивающейся в такие дела, которые не имеют ко мне никакого отношения. Дело в том, что мысли об этом не дают мне покоя даже по ночам, и только Вы можете помочь мне.
Я имею в виду бедную мать, которая каждый день стоит перед вашим посольством, прося помощи в том, что касается выезда ее дочери из Советского Союза.
Да, я знаю, что родители избрали неправильный путь с самого начала, но не считаете ли Вы, что они уже достаточно поплатились?…Не считаете ли Вы, что великий и могучий Советский Союз мог бы простить их сейчас и вернуть им их ребенка?
…Господин Горбачев приобрел бы друзей в лице каждого шведа, если бы он вернул маленькую девочку ее родителям.
Я могу себе представить, что для господина Горбачева не так уж и важно мнение шведского народа в этой связи. Однако трудно поверить в то, что он не позволит своему большому русскому сердцу высказаться в пользу невинного ребенка.
Я умоляю Вас, пожалуйста, попросите его".
Я поручил моему тогдашнему секретарю Косте Косачеву (теперь - председатель Комитета СФ по международным делам - Б. П.) перевести письмо Астрид на русский и отдал его шифровальщикам. Добавил несколько строк от себя. Через два часа текст был в Москве. Я ждал с замиранием сердца. Мои прежние послания могли и не дойти до Горбачева, но обойтись так с письмом Астрид Линдгрен, я был уверен, не осмелятся.
На следующий день из Москвы пришло сообщение, что по распоряжению генерального секретаря ЦК КПСС Кайсе разрешен выезд к родителям.
Как это водится у бюрократов, они могут саботировать принятие решения бесконечно. Но когда оно все же принято, тем более на таком уровне, ничто не может сравниться с их оперативностью. Я еще не успел разыскать Астрид и рассказать ей о реакции Горбачева, а Кайса уже была в Стокгольме.
Когда пять лет спустя мы вспоминали с Михаилом Сергеевичем эту историю в Москве, он искренне сокрушался, что не догадался тогда собственноручно написать Астрид несколько строк. Но она никогда на это не сетовала. Она была полна радости, что семья соединилась, и не очень поощряла разговоры о ее личном участии.
И только спустя почти десять лет я рассказал о той роли, которую сыграла писательница в судьбе Кайсе, на страницах Ика Курирен, массового журнала, из тех, что лежат к каждом присутственном месте,. Вскоре я получил коротенькое письмецо от Астрид, которое начиналось фразой абсолютно в ее духе.: Voj voj vilken underbar artikel du har skrivit. . . То есть: ой, ой какую ты статью написал! И далее: "Черстин читала ее мне и мы обе почувствовали себя приподнятыми и вознесенными. А я так ну просто воздвигнута на пьедестал. . . "
Мне оставалось гадать, над кем Астрид больше посмеивается - над собой или надо мной.
Но все это будет много позже, а тогда Москва с присущим ей в те времена здоровым цинизмом решила, что железо надо ковать, пока оно горячо. Мне пришло поручение пригласить Астрид Линдгрен от имени Генерального секретаря поучаствовать в одной из бесчисленных международных конференций, которые проходили тогда у нас чуть ли не каждую неделю. Не припомню, то ли это был международный Форум за выживание, то ли всемирный конгресс деятелей культуры.
Приглашение поставило Астрид в трудное положение. Было неловко отказать Горбачеву, который так живо откликнулся на ее обращение. Но и ехать в эту толчею, как она называла все на свете совещания и заседания, ей тоже было не под силу.
Тогда она написала два письма. Одно - мне, в котором, сославшись для порядка на нездоровье - "мой доктор посоветовал мне не очень-то гарцевать", высказалась откровенно: "Я не оратор. Я только писатель. И я не думаю, что я смогу обогатить этот митинг какими-нибудь новыми идеями. Мне неловко признаваться в этом, но я надеюсь, что Вы меня поймете. Я надеюсь, что подвернется другой случай побывать в Москве, когда можно будет обойтись без речей и тому подобных вещей".
Второе письмо было Горбачеву. В нем Астрид рассказывала о пятилетнем мальчике, который спрашивал ее: "Я боюсь войны. Ты тоже?" - и желала форуму стать "шагом на длинном, трудном пути к долгожданному миру".
Вместо себя Астрид послала в Москву режиссера, постановщика ее «Братьев Львиное сердце» Стаффана Йотестама, которому имя Астрид проложило дорогу прямо к Горбачеву, о чем обладавший буйной огненной шевелюрой режиссер с удовольствие поведал мне по возвращении из Москвы.. А также рассказал, что в поездке родились планы гастролей театра с «Братьями» в Москве, Ленинграде и Таллине.
Москва меж тем не собиралась отступать. Детский фонд наградил Астрид Линдгрен Почетной медалью Льва Толстого. И уважение к русскому гению не оставило ей пути к отступлению.
Провожая ее в дорогу, я сказал в шутку сопровождавшим ее журналистам, что в Советском Союзе две книги сейчас наиболее популярны - Библия и "Карлссон, который живет на крыше".
Когда она вернулась, ее спросили на пресс-конференции: так ли это?
Она, потупив в притворном смущении очи, подтвердила добавив:
- Но я удивлена была, что Библия так популярна в России.
Эти шуточные диалоги воспроизвела в своей книге об Астрид ее биограф Маргарета Стремстедт.
Во время того визита Астрид в Москву в кинотеатре «Новороссийск» состоялась премьера фильма «Мио, мой Мио», рабочий вариант которого мы вместе с ней и русским режиссером Грамматиковым смотрели в Стокгольме.
- Это фантастично, - заявила Астрид журналистам в Москве после встречи с юными москвичами – У меня никогда не было такой премьеры.
…Через какое – то время после того ответного ланча у меня дома – звонок. От Астрид. Сказала, что видела нас, Валентину и меня, во сне.
Отношения у нас с Астрид были самые непринужденные, и звонок ее был для меня всегда радостью, но не неожиданностью. Но чтобы такое, чтобы во сне…Я был несказанно тронут и только смог пробормотать, что конечно же мы будем рады видеть ее и ее друзей у нас в любое время…
- Нет, нет, - с шутливой укоризной сказала она, - сейчас наша очередь.
- Через несколько дней от нее пришло письмо, помеченное 25 марта 1997 года:
- «Дорогие Борис и Валентина!
Черстин и я сидим здесь и разговариваем о вас, и желаем, чтобы весна пришла поскорее, цветы бы расцвели в саду у Черстин и мы встретились бы с вами… А пока желаем вам хорошей Пасхи!»
. . . Немного найдешь сейчас в мире стран, особенно в Европе и США, где бы к голосу писателя, художника прислушивались так, как к словам Астрид в Швеции, хотя Шведская академия и не поторопилась с присуждением ей Нобелевской премии.
И немного в мире таких деятелей духа, которые, подобно ей, могли бы, выражаясь словами Пушкина, "истину царям с улыбкой говорить". Это особенно горько сознавать в отношении сегодняшней России, где поэт даже в коммунистическую эпоху был "больше, чем поэт".
Одеяло оттянули на себя политики и так называемые политологи. Одни действуют сплошь и рядом неуклюже, дилетантски, эгоистически и амбициозно, а другие торопятся объяснить и оправдать их художества. И всем кажется, что вполне можно обойтись без сокровенного слова, замешенного на боли, настоянного на совести, обеспеченного мудростью и опытом. Оно даже мешает, когда все-таки звучит. Не оттого ли даже Солженицын, который был иконой в России пока жил в эмиграции, превратился в мишень для иронических стрел, когда вернулся на Родину.
Перешагнувшая к концу тысячелетия 90-летний рубеж, уже почти не появлявшаяся на людях, Астрид Линдгрен и осязаемо, и незримо до последних дней присутствовала в повседневной жизни Швеции и каждого шведа. Нечего и говорить, что надо очень постараться, чтобы найти дом, в котором были бы дети, но не было бы ее книг.
Именами ее героев дети и взрослые наделяют и обзывают друг друга. Их облик узнаваемее любой суперзвезды.
Шагнув в театр и кино, ее творения родили целую сцено- и киноиндустрию, неповторимую музыкальную стихию. Песни из кинофильма к "Пеппи- Длинный чулок" звучат как позывные в радио и телепрограммах.
Люди "не прощали" Астрид ее возраста и жаждали ее помощи, совета, терпеливо ждали ответов на письма. . .
. . . Кажется, проголосовав в свое время пусть и почти неприлично малым меньшинством, за вступление в Европейский союз, о чем до сих пор чуть ли не половина населения сожалеет, шведы впервые не послушались свою Астрид. Я спросил ее тогда, как она к этому относится.
- Наверное, я ошиблась, - сказала она смиренным голосом. Но в глазах заплясали знакомые чертики.
…О чувствах, которые охватили, без преувеличения, всех жителей Королевства Швеции утром в понедельник, 28 января 2002 года лучше всего сказать словами Пушкина: "Печаль моя светла". Умерла в возрасте 94 лет Астрид Линдгрен, второе Я современной Швеции. Человек, чьи герои и образы на протяжении более чем полувека сопровождали и сопровождают граждан этой страны от колыбели и до гробовой доски. . .
И вот они беседовали друг с другом о ней, делились воспоминаниями, несли цветы и зажигали свечи у скромного подъезда скромного дома на стокгольмской Далагатан, где она жила и где мне посчастливилось ее навещать.
Астрид любила этот свой стокгольмский дом, но иногда кажется, что по-настоящему оценить и понять ее может только тот, кто хоть раз побывал в городке, подобному Виммербю (рядом с которым, на ферме, она родилась), услышал шум хотя бы одного из бесконечных лесов Швеции, постоял на берегу прозрачного озера и втянул в себя все ароматы смоландского скотного двора. . . Впечатления детства были так сильны, что даже ее вполне городские маленькие герои вроде Малыша кажутся похожими на ребят и девчонок из деревушки Биллербю, ставшие героями ее повести, а вскоре и фильма, на премьере которого нам с женой посчастливилось сидеть рядом с Астрид.
Об умерших говорят - ушел, ушла. Но в Швеции и сегодня предпочитают говорить о мире, который она создала, который она нам подарила. И этот, созданный ее гением и фантазией мир, реальней всякой материальной реальности.
Физически - это ее книги, один список которых занял бы полгазетного листа, фильмы и спектакли, поставленные по этим книгам, песни, сочиненные для этих фильмов и просто так. . .
Духовно - та неповторимая атмосфера, которая окружает ее героев, детей и взрослых, воздух добра, справедливости, любви, взаимопонимания. . . И юмора, который пронизывает каждую строку написанного ей и каждое слово, сказанное в повседневном общении.
Если задуматься о ее кредо, хотя сама она над этим явно не ломала голову, то оно вот в чем: ребенок - это тоже человек. И, пожалуй, даже больше человек, чем взрослый. И подобно тому, как падение яблока с яблоневой ветки, восход и заход солнца, таяние снега и превращение воды в пар служат повседневным, не замечаемым нами подтверждением вечных законов природы, так страницы книг Астрид являются бесконечным числом утверждений этой истины о ребенке.
- Все, что детям нужно, - сказала она однажды, - это любовь. Больше любви. И еще больше любви.
И это то, что нужно взрослым, чтобы человечество выжило.
