Бадри Патаркацишвили

Бадри Патаркацишвили

“Где стол был яств, там гроб стоит”,

Где пиршеств раздавались лики,

Надгробные там воют клики...”

Гаврила Державин.

О смерти Бадри Патаркацишвили я узнал от бывшего ведущего информационной программы "Ве­стник", моего университетского од­нокашника Марка Рывкина. Я позвонил ему утром 13 февраля 2008 года.  По местному телеканалу "Кавкасиа" шел по­вторный показ телепередачи с уча­стием ведущего Давида Акубардия и тележурналистов Лали Морошкиной и Нугзара Рухадзе. Госпожа Морошкина рассыпалась в похвалах Нугзару Рухадзе, но вдруг назвала его "одиозной личностью". "Когда я впервые увидела в коридорах те­лестудии этого одиозного челове­ка, то от волнения чуть было не потеряла дар речи", - восхищенно ворковала Лали. "А почему одиоз­ного?", - всполошился Акубар­дия. "К этому времени он был уже очень известным тележурналис­том", - ответила Морошкина. Чес­тно говоря, ответ Лали меня не удовлетворил, и я взялся за телефон, чтобы выслушать объясне­ние от Марка Рывкина, который в течение нескольких лет шефство­вал над госпожой Морошкиной в русскоязычной программе "Вест­ник". Тогда-то я и услышал от него ошеломляющую весть о смер­ти Бадри. Темы Морошкиной мы так и не коснулись.

У ворот "Аркадии" - резиден­ции Бадри, а по паспорту Аркадия  Патаркацишвили тол­пится народ. Одна длинная оче­редь вытянулась вдоль стены по улице Бочорма, вторая — движет­ся, со стороны улицы Эльбрусской, третья группа пытается про­никнуть в ворота спереди. Здесь т.н.  "узнаваемые лица"  Грузии, ожидающие приглашения на па­нихиду без очереди, а также граж­дане с венками и букетами цветов, тоже с преимущественным правом беспрепятственного прохода в по­минальный зал.

На противоположной от тол­пы стороне улицы Бочорма в поте лица работают ребята из кругло­суточной автомойки. Раньше на этом месте располагалась спортив­ная площадка бывшей 90-й сред­ней школы, где я когда-то учился. В течение 11 лет мне приходилось каждое утро бежать сюда с улицы Гришашвили - на противоположном берегу Куры, из Ортачала, снача­ла по набережной, а потом и через старый мостик, именуемый "иша­чьим". Когда построили ОртачалГЭС, мостик стали разбирать, но так и не разобрали, и по его досчатому настилу, зиявшему и справа, и слева громадными ды­рами, продолжали сновать пеше­ходы. Мне до сих пор снится, как я перехожу по ночам этот мост, крепко держась за перила, а под ногами несется Кура, мутная и стремительная. Когда мост, нако­нец, разрушили и расстояние от школы до дома увеличилось, появился новый маршрут — напрямик, через территорию нынешней "Аркадии", будущего владения Бадри Патаркацишвили, где в то время распо­лагался то ли питомник по выра­щиванию саженцев, то ли семено­водческое хозяйство. Двор хозяй­ства был огорожен решетками, но ворота всегда распахнуты настежь. Нужно было пройти двор, а затем по крутому косогору спуститься к ОртачалГЭС. Пройдет время, и здесь будет воздвигнут Дворец ритуалов, который тбилисцы ок­рестят Каджетской крепостью. Уж очень походило это странноватое архитектурное сооружение на описание "Замка каджей", грузинских гномов, в руставелевском "Витязе в тигро­вой шкуре".

Очередь медленно продвигается к воротам "Аркадии". У самых во­рот, где оба потока схо­дятся, возникает сутоло­ка. Люди напирают и с правого, и с левого флан­гов, к этому добавляются усилия тех, кто пытается совершить во двор фрон­тальный прорыв. Вдоль очереди идет полноватый мужчина, выискивая гла­зами место, куда бы при­строиться. Это мой колле­га — журналист Дмитрий Мчедлидзе. Я приглашаю его стать рядом со мной.

26 мая 1994 года. Дво­рец ритуалов пока еще является собственностью грузинского государства, а не Бадри Патарка­цишвили. Эдуард Шеварднадзе уст­раивает здесь первый в истории страны официальный прием в честь Дня независимости Грузии. Главный зал дворца празднично украшен. Мно­жество флагов. На стене герб Гру­зии. Во всю работают динамики, многократно усиливающие звучание торжественных речей. Облаченные в белоснежные наряды официанты за­стыли возле богато сервированных и обильно накрытых столов. Диплома­тических представительств в Тбили­си пока еще мало, но американское и российское посольства уже откры­ты. А вот и наш столик: помощник Шеварднадзе еще с мидовских вре­мен Теймураз Степаное- Maмаладзе, начинавший свою журналистскую карьеру в нашей "Вечерке", собствен­ный корреспондент РИА-Новости Дэви Имедашвили, тоже бывший "вечерочник", и автор этих строк занимаем места. Вместе с нами ребята из российско­го посольства — человек 6-8. Знакомимся, обменива­емся визитками, которые сохранились у меня до сих пор, как память о том вече­ре. Душа компании, разу­меется, Теймураз или Темо, как все его называли. Он произносит тосты, сыплет остротами, цитирует поэтов "серебряного века" и "голуборожцев"... Все внимают ему, словно за­вороженные.

Теймураз — единственный тбилисец, которого забрал с собой Эду­ард Шеварднадзе после своего на­значения на пост министра иност­ранных дел СССР. Он "спичрайтер" или, проще говоря, речеписец мини­стра. Окончил МГУ, его перу при­надлежат многие книги о Москве и Тбилиси, о российско-грузинских взаимоотношениях. Благодаря Темо каждое выступление Шеварднадзе, какой бы важной темы оно ни каса­лось, обрастало философскими обобщениями и литературными озарениями, цитатами умных людей всех времен и народов. Воспроизводить интеллектуальные речевые оборо­ты, используемые Темо, господину министру, более привыкшему к гру­зинской речи, иногда удается с тру­дом, но в переводе на любой из официальных языков ООН они, вне всякого сомнения, звучат вполне пристойно. Впрочем, Шеварднадзе, сам прекрасный оратор, знает цену яркому слову. Когда умер Брежнев и на "престол" вступил Андропов, все стали говорить, что кресло под Шеварднадзе зашаталось.  Но эффектным выступлением на торже­ственном заседании в честь 60-ле­тия образования СССР в Москве, в присутствии самого Андропова, пер­вый секретарь ЦК компартии Грузии свои позиции укрепил. Рассказывая об этом случае, Темо вспоминал, что Шеварднадзе никого к работе над этим текстом не подпускал, все выступление на русском языке на­писал собственноручно...

Спустя несколько лет Теймураз Степанов после тяжелой болезни уйдет из жизни в Москве, а тело его, согласно завещанию, будет креми­ровано. Узнав об этом, Шеварднадзе прикажет доставить урну с прахом своего помощника в Тбилиси, дабы "похоронить по-человечески", т.е. на кладбище, в могиле, рядом с мате­рью. Что и было, разумеется, сдела­но. На поминках Темо было произне­сено много добрых и теплых слов. Да и я, как мне кажется, сумел удачно охарактеризовать дар колле­ги: "Как хорошо, - сказал я, - что министр иностранных дел СССР об­щался со своими коллегами по меж­дународному сообществу языком такого человека, как Темо Степанов, а не чьим-то другим".

Оказалось, что Дима Мчедлидзе приходит на панихиду Бадри уже второй день подряд. Кончину пере­живает всем сердцем. Дима — спортивный журналист. И в "Арка­дии" прежде бывал часто: на плену­мах, конференциях, заседаниях олимпийского комитета, который возглавлял Патаркацишвили. Дима говорит, что Бадри оказался в нуж­ное время в нужном месте, т.е. в Грузии, ведь отечественный спорт уже дышал на ладан. "Скольким спортсменам он помог выкарабкать­ся из нужды, добиться высоких спортивных результатов, и сколько из них его просто-напросто преда­ли", - сокрушается Дима.

Еще один эпизод "доаркадиевской" поры Дворца ритуалов - визит в Тбилиси председателя Совета федерации России Владимира Шумейко и его встреча с представителями грузинской общественности. Народу собралось много. Гость запаздывал. Ко мне подошел Котэ Махарадзе и спросил: "Что это вы про меня напи­сали в своей газете?". Я развел руками: "Не пойму, о чем вы говорите". Оказалось, что во время коротенько­го интервью, взятого незадолго до этого по телефону сотрудником га­зеты, ответ Котэ на вопрос: "Какой ваш любимый напиток?" был вос­произведен с ошибкой. Котэ сказал,, что ему нравится ирландский виски, а журналист написал — армянский виски. Как говорится, и смех, и rpex. Честно говоря, читая интервью пе­ред отправлением газеты в печать, я сам  споткнулся  на  этой фразе,но вдруг вспомнил, что видел недавно в мага­зине батарею бутылок, на которых гордо значилось: "Грузинский бренди". "Если может существовать "Гру­зинский бренди", то, навер­ное, где-то могли догадать­ся производить и "Армянс­кий виски", - подумал я, оставив текст без измене­ний, чем и уязвил самолю­бие уважаемого Котэ.

Наконец, приехал Шу­мейко: молодой, улыбаю­щийся, красивый. Обстоятельно и толково отвечал на вопросы собрав­шихся. Неожиданно с места поднял­ся режиссер Гига Лордкипанидзе и, стуча по полу своей знаменитой тростью, грозно спросил: "А как Россия относится к принципу терри­ториальной целостности Грузии?". "Разумеется, с уважением, - ответил Шумейко. — И в этом вопросе ни у кого не должно возникать никаких сомнений".

Три человека, в том числе и я, сталкиваются друг с другом в воро­тах "Аркадии" и никак не могут разминуться. До поминального зала нас отделяют, наверное, метров 15-20.

Года два назад мне позвонил посол Румынии и тогдашний дуайен дипломатического корпуса Констан­тин Гырбя. Он сказал, что завершает свою дипломатическую миссию в Грузии и хочет пригласить меня на прощальный прием, который в его честь организует в "Аркадии" Бадри Патаркацишвили. С Константином Гырбя меня связывали приятельские отношения. Как-то мы заговорили с ним о личности тогдашнего румынс­кого президента Иона Илиеску, и я сказал, что это единственный из известных мне государственных деятелей, пришедших к власти на революционной волне, затем, по прошествии президентского срока, доб­ровольно ушедших со своего по­ста, чтобы через четыре года вновь с триумфом победить на выборах. Впоследствии я написал на эту тему статью, которую господин Гырбя, как он мне сообщил, отправил са­мому главе румынского государ­ства. С тех пор он мне часто звонил, мы встречались на различных ме­роприятиях. И вот - приглашение на вечер. Я с коллегой Маквалой Осишвили отправились провожать посла с большим букетом красных роз. При новом хозяине я еще ни разу не бывал на территории дворца и, естественно, вручив цветы винов­нику торжества, стал с любопыт­ством осматриваться. Вскоре стало заметно, что не только я, но и многие другие гости проявляют живой интерес к месту, в котором оказались. Зал "Аркадии" сиял отполированным полом. На стенах висели картины. Особый интерес собравшихся вызывали застеклен­ные двери, через которые можно было пройти на зеленую лужайку рядом с дворцом или прогуляться вокруг пруда с водоплавающими птицами. Супруга одного дипломата дергала то одну дверь, то другую, пытаясь выйти из помещения и осмотреть окрестности, но все они были заперты. Я объяснил ситуа­цию служителю, после чего двери были отперты. Видимо, их просто забыли своевременно открыть.

Патаркацишвили появился сре­ди гостей где-то к середине вече­ра. Думаю, он не хотел привлекать к себе внимание, а если точнее, то не хотел затмевать своим присут­ствием персону виновника торже­ства. Но, конечно, Бадри был не из тех людей, чье появление могло остаться незамеченным. Гости под­ходили к нему, всем хотелось пе­рекинуться с хозяином хотя бы парой слов. Официанты разноси­ли шампанское, и Патаркацишви­ли охотно чокался с каждым.

Теперь уже не толпой, а по отдельности один за другим, вхо­дят люди в зал “Аркадии'', где на постаменте установлен гроб с те­лом покойного. Как и прежде, до блеска отполирован пол. На сте­нах множество изображений вла­дельца "Аркадии": улыбающий­ся, грустный, смеющийся, серьез­ный Бадри Патаркацишвили смот­рит на нас с каждой стены. В скорбном молчании проходят люди мимо гроба — последний долг, который живые отдают мертвому.

...Мы выходим в сад "Арка­дии". Множество деревьев, как вечнозеленых, так и сбросивших на зиму свою листву, стоят столь же крепко, как и при живом хозя­ине. Некоторые из них живописно обвиты плющом. Я уже не помню, стояли эти деревья здесь во вре­мена моего школьного детства или выросли потом. Дорожка выводит к искусственному пруду, в кото­ром плещутся лебеди. Рядом еще один пруд, на берегу которого разлегся греющийся на солнце небольшой крокодил.

-  Как ты думаешь, Дима, этот крокодил живой  или  бутафорс­кий?

-  Наверное, бутафорский, - от­вечает Дима, потом  подходит к крокодилу, но тронуть не решает­ся.

-   А хотелось бы тебе, Дима, уйти из жизни, оставив в наслед­ство своим родственникам и близ­ким 12 миллиардов долларов?

-  Конечно,   хотелось бы, - за­думчиво отвечает Дима. — Но не в 52 года...