Эмигранты (повесть) 7 и 8 главы
- Подробности
- Категория: Наталья Вареник
- Дата публикации
- Автор: Kefeli
- Просмотров: 909
Собрание русской эмиграции в Женеве. Слева направо князь Юрьевский княгиня Васильчикова барон Фальц-Фейн Дмитрий Достоевский
Г Л А В А С Е Д Ь М А Я
I
Варю Скадовскую засосал странный водоворот событий.
Дни были заполнены лихорадочной беготней по Москве, в толпе таких же голодных до всего колоритного эмигрантов, кидавшихся с какой-то ненасытной жадностью из одной крайности в другую. Варя не успевала позавтракать и пообедать, а вечером падала, как убитая, и спала без сновидений.
Утром она бродила с экскурсией по Золотому фонду Кремля, между витрин с яйцами Фаберже и шапкой Мономаха, поминутно натыкаясь на пару староверов из Уругвая.
Староверка была одета в зеленный сарафан и цветастый платок, ее муж ходил в вышитой рубахе и хромовых сапогах, с пышной окладистой бородой. Говорили, что они так и живут в своем Уругвае - в деревянных избах.
Слушая восторженные ахи да охи со всех сторон, Варя испытывала странную досаду за россиян и самою себя: все, чем можно гордиться, создано не нами и даже не нашими отцами и дедами... сколько времени упущено!
После обеда поехали в Оптину Пустынь.
Увиденное приятно поразило светлым ощущением созидания: во всем сквозило желание людей снова вернуться к истокам - после семидесяти лет пустоты и забвения.
Усталая, но счастливая, Варя поехала в дом кино на встречу с Никитой Михалковым -
он давал интервью прямо в фойе кино-центра и казался странно молодым. Это ветер перемен ерошил волосы людей, расправлял морщины на лицах, играл странной улыбкой на губах...
Варя прошла мимо Михалкова, и он посмотрел ей вслед, отчего стало радостно и легко. Ночная Москва удивила пустотой, наступал рассвет.
Шатаясь на тонких каблучках, Варя прошла мимо дежурной по коридору гостиницы,
миновала безлюдный полутемный переход, когда сзади кто-то прыгнул на нее, заломил руки за спину, ударил по ногам.
Обернувшись, она увидела страшное лицо - слепок маски без выражения, холодные глаза убийцы. Если бы кто-то спросил ее: что она сделает в подобной ситуации, она бы ответила - потеряю сознание. Но она закричала - истошно, на все этажи - и стала драться.
Туфли отлетели в сторону, она упала, а чудовище било ее ногами, расчетливо нанося удары, не оставляющие следов.
Она снова поднялась и рванулась к стеклянной двери, откуда уже слышался шум голосов.
Обернувшись, увидела, что сзади никого нет, а ее сумка бесследно исчезла.
Все это произошло так быстро и неожиданно, что рассказу Вари сначала не поверили ни перепуганная горничная, ни милиционер с рацией, беспомощно суетившиеся в пролетах двух этажей.
Наконец, явился следователь. Увидев его, Варя поняла, что это только начало: те же холодные неподвижные глаза и тонкие губы, бесстрастное выражение лица.
- Пройдемте со мной.
Холодок ужаса пробрал Варю до костей. Как приговоренный к смерти зверек, она покорно поплелась за ним в комнату без номера и названия.
- Кто Вы? - спросил следователь.
Он вежливо выслушал ее, показывая всем своим видом, что не верит ни единому ее слову.
- Вы очень хорошо говорите по-русски. Можно посмотреть Ваши документы?
Сумочка! Господи, пропала сумочка! Она лихорадочно стала вспоминать - какие документы могли исчезнуть вместе с деньгами?
Следующий вопрос не оставлял никаких сомнений в намерениях представителя спецслужб:
- Вы употребляли сегодня алкоголь?
- Конечно, нет!
- Мы должны съездить на экспертизу, я, например, могу с уверенностью сказать, что от Вас пахнет вином.
- Но я ничего не пила!
- Вы употребляете наркотики?
Он продолжал допрашивать ее, словно она избила кого-то. Безумно болела спина и грудь:
наверное, сломаны ребра - с тоской подумала Варя.
Нужно вырваться отсюда, обмануть его, уйти любой ценой.
- Хорошо, я поеду с Вами на экспертизу, но я должна зайти к себе за документами и одеждой. Кроме того, сейчас ночь...
Она сделала жалкую попытку улыбнуться, чтобы задобрить его.
- Сейчас половина четвертого - он взглянул на часы - В шесть утра я зайду за Вами, можете идти.
Не чувствуя под собой ног, она выскользнула из зловещей комнаты, пронеслась по пустынному коридору и кинулась в свой номер, который открыла ей дежурная.
Только там она осознала до конца масштабы катастрофы: исчезли почти все деньги и часть документов, слава богу, обратный билет на самолет был в ящике стола.
Но что толку! В шесть утра за ней придут и увезут - неведомо куда...
Ей вспомнились рассказы об исчезнувших людях, в которые она, честно говоря, никогда не верила.
У нее даже не было знакомых в Москве, которым можно было бы позвонить, среди участников конгресса не оказалось ни одного человека, который бы знал ее хоть немного. Варя кинулась к телефону, но заспанная телефонистка ответила категорическим отказом на ее отчаянные мольбы заказать разговор с Ниццей.
- У нас это делается заранее, за несколько суток.
Варя медленно опустила трубку, представила, как разбудит мать среди ночи. Что она ей скажет? Мама, меня избили и ограбили?
Внезапно она вспомнила про ключ от номера, который остался в пропавшей сумке:
значит, тот человек может зайти сюда в любую минуту и довести свое дело до конца?!
Опустившись на кровать, она завыла, заскулила, как раненный зверь: "Господи, почему я?!"
Слова отчаяния сами срывались с ее губ, улетая в узкое пространство гостиничного номера, а оттуда - к Господу богу, покинувшему и презревшему ее в трудную минуту.
Так она сидела на постели, пока тихий стук в дверь не вывел ее из этого транса.
Бандит? Уж он-то не станет стучать! Следователь? Но на часах было только пять часов утра.
Набравшись храбрости, она распахнула дверь: на пороге стоял заспанный мужчина, близоруко щурясь на нее добрыми глазами.
- Простите бога ради! Но здесь такие тонкие стены, что я невольно стал свидетелем Вашего монолога...
Он откинул со лба прядь темных волос и решительно двинулся в ее номер.
- Мне кажется, что здесь что-то произошло? Я Ваш сосед по коридору, вернулся ночным поездом из Петербурга и только начал дремать, как услышал Ваш голос...
Может быть, Вы успокоитесь, и расскажите, что случилось?
Неожиданно для себя, Варя прониклась доверием к этому высокому нескладному человеку в очках, который уже удобно устроился в ее кресле. Она начала говорить. По мере ее рассказа лицо незнакомца стало приобретать застывшее выражение.
- Вы позволите воспользоваться Вашим телефоном?
Она растеряно кивнула. Он набрал номер, но трубку долго не брали - видимо хозяин телефона видел десятый сон.
Наконец, послышалось хриплое: "Хэлло!"
Варин посетитель заговорил по-английски - требовательно, настойчиво. Окончив разговор, еще раз позвонил - на этот раз тон был более мягким и просительным.
- Сейчас к Вам прейдут гости, не возражаете? - наконец, спросил он ее.
Варя изумленно смотрела на нового знакомого.
Через несколько минут в комнату протиснулся почти двухметровый швед, не знающий не слова по-русски.
- Это мой друг Питер, он ученый, как и я - представил великана Варин сосед.
Мужчины оживленно заговорили между собой, поглядывая на Варю, видимо разговор шел о ней. Спустя еще немного времени в комнату вошла пожилая дама, лицо которой выражало крайнее возмущение: она немедленно пожелала услышать о причине ночного происшествия. Когда все точки над "и" были расставлены, Варин сосед весело улыбнулся, поглядывая на часы.
- А теперь будем ждать Вашего "милого" визави - пояснил он.
Внезапно ей стало смешно и если бы не боязнь сорваться в истерику, она бы расхохоталась - таким нелепым показалось ей создавшееся положение.
Без пяти шесть в дверь постучали - на пороге возник следователь с неподвижными зрачками. Его тонкие губы сжались, а голубые глаза стали серыми, когда он увидел полную комнату людей.
- Вы готовы ехать? - вкрадчиво спросил он.
- Она никуда не поедет - парировал Варин сосед.
- С кем я говорю?
- Позвольте представить - это Питер Толстой, ученый из Швеции, мадам Надин Беляева, профессор Нью-йоркского университета, я - профессор Лондонского университета, все мы участники конгресса. Мы готовы поручится, что эта женщина не пьяна и не употребляла наркотиков, а, кроме того, к врачу она обратится сама в удобное для нее время.
Варя взглянула на следователя: что-то сорвалось...
- Но был сигнал и протокол - не хотел он сдаваться.
- Мадам забирает назад свои претензии, она отказывается от дальнейшего расследования.
Яростно глянув на них, следователь хлопнул дверью.
Гости начали расходиться - потрепав ее по плечу, подбадривающее улыбаясь, в номере задержался только Варин сосед.
- Забыл представиться: Владимир - он протянул ей руку, которую хотелось крепко пожать.
- А теперь собирайтесь завтракать, я не хотел бы бросить Вас тут одну. И постарайтесь весь день быть на людях.
Она влетела в ванную, глянула на свои ссадины и ушибы: крестик на тонкой цепочке, который подарил отец, как ни странно, уцелел.
- Я была несправедлива к тебе, Господи!
Старая церковь в Скадовске.
II
Между Австрией и Швейцарией, там, где возвышаются покрытые снегом Альпы, затеряно одно из самых маленьких государств мира - княжество Лихтенштейн.
Ныне процветающие и высокоразвитое, оно в те далекие годы было захолустною вотчиной князей Лихтенштейнских, чья резиденция много веков находилась в Вене.
Долго бы еще пришлось прозябать жителям княжества в нужде и забвении, если бы на заре ХХ века Франц-Иосиф, "народный князь", как окрестили его благодарные подданные, не обратил свой взор на плодородные земли и незавидную участь своих бедных вассалов. С тех пор в старинном замке Вадуц, среди скал и ущелий, находится резиденция князя.
Темной ночью по дороге к замку шла молодая женщина с мальчиком лет шести.
Приближалась гроза, вспыхивали отдаленные сполохи молний, и раскаты грома отдавались эхом в горах. Сильные порывы ветра рвали на женщине платье, первые капли дождя обжигали лицо. Прижимая к себе ребенка, она упорно шла вперед, хотя силы ее были на исходе.
Позади была дальняя дорога, смерть любимого человека, родина в огне гражданской войны. Огромные голубые глаза женщины светились отчаянием и надеждой...
Каким ветром странствий занесло ее сюда, в этот затерянный край?
В тот миг, когда она постучала в ворота замка, у нее уже не было сил стоять.
Упав на колени, она прошептала по-русски: "Ради бога, дайте приют мне и моему ребенку!"
III
Все могло бы быть именно так: Вера Николаевна Фальц-Фейн попала в Лихтенштейн благодаря странным обстоятельствам судьбы.
После смерти мужа единственной ее опорой в этом мире остался отец, прославленный генерал царской армии Епанчин. Близкое знакомство отца с князем Францем-Иосифом сыграло решающую роль - они получили подданство и приют в Лихтенштейне.
Шло время, Вера Николаевна хранила верность памяти мужа. Вся ее любовь принадлежала сыну Эдуарду, который незаметно превращался из мальчика в подростка.
Этот ребенок был так же не похож на других детей, как экзотический цветок на простенькие милые ромашки - казалось, стоит внимательно присмотреться, и через тонкую бледную кожу можно увидеть текущую по венам голубую кровь.
Он был неприлично красив, а единственным его кумиром был дед, состарившийся, но крепкий, как дерево, воин.
Генерал Епанчин был первым наставником Эдуарда, именно благодаря ему юноша принял православие - "эту удивительно теплую человеческую религию" - как скажет он сам через много лет.
Дед научил его иностранным языкам, и у Эдуарда не было проблем, когда пришло время зарабатывать на хлеб: прекрасный спортсмен, чемпион Франции по велоспорту, он работал спортивным репортером. Природная тяга к успеху, сенсациям, скоро сделала его знаменитым, а редкая красота подарила головокружительный успех у женщин.
Но единственной его подлинной страстью была тяга ко всему русскому, России, сделавшая его впоследствии меценатом и собирателем произведений отечественного искусства.
Едва ли он помнил себя пятилетним ребенком в девичьем платьице, как одевали маленьких мальчиков в старину, сидящим верхом на пони в имении своего дяди "Аскания-Нова"... Однако он чувствовал себя русским, он жаждал слышать русскую речь, особенно после смерти деда.
В тридцатых годах судьба неожиданно подарила ему друга: после странствий по свету в Лихтенштейн приехал талантливый художник Иван Мясоедов, известный за рубежом, как профессор Зотов. Бежавший из Полтавы в Крым, а оттуда во время немецкой оккупации - в Европу, Мясоедов приехал не один. Он привез с собой красавицу жену - итальянскую танцовщицу Мальвину Верниче и их маленькую дочь.
Между тем, в мире происходили важные перемены: рядом с Лихтенштейном, в Австрии, работал еще один, покуда неведомый миру живописец, имя которого скоро впишется в историю огненными буквами: Адольф Гитлер.
Он проявлял живейший интерес к искусству и подолгу стоял он в австрийском музее подле витрины с копьем, пронзившим, по преданию, грудь Иисуса Христа и дающего власть над миром. О чем он думал тогда? О путешествии в Тибет, где великие Ламы приоткроют ему завесу тайн человечества?
Именно личная встреча князя Франца-Иосифа с Гитлером, возможно, уберегла Лихтенштейн от вражеского вторжения, когда соседняя Австрия становилась уже третьим Рейхом. Князь прямо спросил Гитлера о его истинных намерениях и Фюрер заверил Франца-Иосифа, что не имеет захватнических планов в отношении его маленького государства. Позднее Франц-Иосиф отметил, что Гитлер так и не смог посмотреть ему в глаза.
Понимая, что слова фашистского вождя не являются гарантией, князь вверил свою судьбу, своих близких и свой народ Деве Марии, о чем свидетельствует мемориальная доска на старой часовне Вальфар.
Неожиданно в Лихтенштейне оказалось очень много соотечественников Эдуарда - это были бойцы 1-й русской национальной армии под началом бывшего царского генерала Смысловского, которые хотели освободить свою родину от сталинского режима.
Сражавшиеся сначала на стороне нацистов, смысловцы вскоре поняли истинные намерения Гитлера в отношении России и смогли с помощью немецкого сопротивления остановить движение гитлеровских войск возле самого Лихтенштейна.
Об этом еще и сегодня напоминает памятный камень на границе с Австрией.
Русские солдаты едва держались на ногах от голода.
Жители Лихтенштейна, которые сами были страшно бедны, собирали картошку по всей стране, чтобы прокормить своих спасителей. Два года они давали кров солдатам.
Так неожиданно был перекинут звездный мост человечности между маленьким Лихтенштейном и далекой бескрайней Россией...
Слева направо князь Владимир Кириллович Романов, барон Фальц-Фейн и князь Ганс-Адам Лихтенштейнский
Г Л А В А В О С Ь М А Я
I
Как известно, плохие новости распространяются быстро.
Все утро Варя ощущала на себе взгляды - любопытные, испуганные, ободряющие. Совершенно неожиданно она стала самой популярной фигурой на конгрессе - к ней подходили незнакомые люди со словами поддержки, некоторые предлагали помочь деньгами.
Оказалось, что она не единственная пострадавшая - у многих пропали ценные вещи, документы, валюта, но по жесткости ее случай не имел равных.
Были и такие, кто шарахался от нее, боясь навлечь на себя неприятности...
Несмотря на то, что в толпе то и дело мелькало доброе лицо Владимира, Варя чувствовала себя несчастной.
Она вздохнула с облегчением, когда внезапно оказалась на втором плане: приближался кульминационный момент конгресса - поездка в Белый Дом на встречу с Борисом Ельциным. Ехать хотели решительно все - за каждое место в автобусе шла ожесточенная борьба.
Варя поехала из страха остаться в пустой гостинице.
На подступах к Белому Дому громоздились остатки баррикад, еще не убранные до сих пор, а может быть, оставленные на обозрение иностранцам. Эти баррикады казались фрагментами лунного пейзажа: рулоны колючей проволоки и прочий хлам, неизвестно откуда взявшийся в центре города-героя Москвы.
Все это выглядело настолько невинно и по-детски в сравнении с тем, что случится возле Белого Дома через три года! Еще будут выгоревшие дочерна этажи, горы трупов, пушки, расстрелявшие в упор парламент величайшей страны мира...
Уже не любительский спектакль, а грандиозное шоу, которое транслировалось на весь мир.
Расклад сил тоже будет иной: не "живое кольцо" вполне благополучных защитников прав человека против мальчиков-солдат из глубинки, а голодные изможденные люди против наемников из спецназа.
Но тогда баррикады произвели впечатление.
Через три года Варя увидит по телевизору, как расстреливают ее соотечественников в Москве. Тщетно будет она листать страницы газет, ожидая ноту протеста хоть одного парламента мира, хоть одну демонстрацию или пикет...
А пока на гребне революционного романтизма - герой Афганистана Александр Руцкой, первый президент России Борис Ельцин и его ближайший сподвижник Руслан Хазбулатов. Так и запомнятся они - тесно стоящие рядом, прикрытые щитами телохранителей, горячо любимые и возвеличенные народом.
Глубоко в тени, за их спинами, видны другие лица, которые пока не спешат показываться на свет...
...На сцену вышел Борис Ельцин. Защелкали фотовспышки, нацелились телекамеры, напряглись телохранители нового поколения, сменившие горбачевских - молодые, самоуверенные, жующие жвачку.
Многих эмигрантов разочаровало выступление Ельцина - ждали чего-то нового, впечатляющего, кардинально-поворотного.
Оказалось больше общих фраз - о том, что флаг станет трехцветным, Россия - единой и неделимой державой, а церковь зарегистрирована в министерстве юстиции, как юридическое лицо.
Эти дни станут для Ельцина переломными: постепенно трансформируясь, уйдет в прошлое народный трибун, сокрушающий своих оппонентов, но еще не пришел ему на смену скованный, подбирающий с трудом слова человек...
Варя встретила Владимира в фойе Белого Дома, гудящего от шума голосов.
- Вам поменяли замок в номере? - заботливо поинтересовался ее сосед.
- Нет, это можно будет сделать только завтра.
- Экие негодяи! Нужно что-то придумать. Знаете, у меня появилась одна мысль, Вам нужно продержаться только одну ночь, верно?
- Да.
- Я точно знаю, что часть участников Конгресса еще в Петербурге и вернется завтра днем, почему бы Вам тихонько не перебраться в один из таких пустых номеров?
- Вы с ума сошли?
- Напротив, я в полном здравии. Ждите меня после ужина в своей комнате и соберите все самое ценное. Об остальном не беспокойтесь, я все устрою.
Когда за окнами наступили сумерки, Варе стало очень неуютно в ее ненадежном жилище.
Она радостно кинулась навстречу Владимиру, когда он постучал к ней условным стуком.
По черной лестнице они добрались до восьмого этажа, где очень милая горничная, охая и причитая, вручила им ключ от чужого номера с непременным условием "уйти оттуда до приезда хозяина".
Варя не знала, как и благодарить Владимира.
- Запритесь, а еще лучше пододвиньте к двери что-нибудь тяжелое. Да, вот еще - поставьте возле постели телефон. Можете звонить мне в любое время - сказал ее новый друг.
Варя заперла дверь, волоком подтащила к ней журнальный столик, на него взгромоздила массивное кресло. Получилась внушительная баррикада. Пока она занималась всем этим, на лице ее возникла сама по себе какая-то новая улыбка. С этой улыбкой она легла в постель, набрала номер.
- Алло, это я. Вы еще не спите?
- Не сплю. Ну, как Вы там?
Варя представила Владимира на противоположном конце гостиницы.
- Я не помешала Вам?
- Знаете, нет, за эти дни случилось столько всего...иногда мне кажется, будто я прожил здесь целую жизнь и не жалею об этом. А Вы?
- Как это ни странно - тоже, хотя мне здорово досталось. По-моему, эти дни самые значительные в моей жизни и я их никогда не забуду.
- Я думаю, что у Вас, Варя, все будет очень хорошо.
...Она представила, как он улыбается ей.
- Только, пожалуйста, не проспите. Наши коллеги возвращаются из Петербурга в десять утра. А теперь - доброй ночи!
Она еще долго не могла уснуть - думала о нем, о себе, о России и все это сплеталось в странный причудливый клубок...
Ее разбудил громкий стук в дверь - похоже, стучали уже давно. Варя с ужасом глянула на часы: одиннадцать! Накинула халатик, кинулась сдвигать самодельную баррикаду.
На пороге стоял немолодой мужчина в мокром плаще: на улице моросил серый обложной дождь. Он посмотрел на нее с каким-то странным изумлением, и Варя почувствовала, что этот взгляд никак не связан с ее появлением в чужом номере, а с какой-то другой, гораздо более серьезной причиной, о которой она еще не имеет ни малейшего представления...
II
...Сегодня опять бомбили.
Катя встревожено посмотрела на часы: пора на дежурство в госпиталь, а Сергея Бальтазаровича нет до сих пор! Каждый раз она волновалась, когда старик уходил из дома и подолгу не возвращался, ведь кроме него, у нее никого не было на всем свете.
Сережа...Нет, об этом думать нельзя, надо гнать эти мысли прочь...
Зазвонил звонок. Катя облегченно вздохнула: смущенный Сергей Бальтазарович вошел в кухню с тощей кошелкой в руках.
- Опять не повезло. Вы уж извините, Катюша, встретил знакомого, заговорился...
Катя сразу поняла, что нынче он "не в своей тарелке" - рассеянный, вздыхает без причины.
- Я сегодня дежурю всю ночь, обед на плите - сказала она старику.
- Спасибо, что-то не хочется.
Сергей Бальтазарович молча сел на стул.
Переживает - подумала Катя, писем от Сережи нет уже больше года, надежды почти никакой. У нее внезапно задрожали губы: что это я?
- Катюша, мне сегодня опять снился странный сон - Сергей Бальтазарович нарочно смотрел мимо нее - Снилось мне, будто я умер, и хоронят меня в Скадовске. Народу собралось полное подворье. Из дома меня выносят на плечах четверо мужчин и несут по тополиной аллее, которую я когда-то посадил в центре города. Дети бросают под ноги васильки, представляете? - вся дорога синяя от васильков. Впереди гроб несет Костя, молодой, красивый. С другой стороны - Николенька, а позади - Федя, весь седой. А вот четвертого разглядеть никак не могу! Сначала думал - Александр, но нет - не его фигура, походка. И вдруг мысль - это же Сережа, живой - среди мертвецов! Кричу ему: "Сережа!", а он не слышит, я ведь тоже, вроде как неживой. Вдруг поворачивается, а вместо лица - пустое место, нет ничего...
Голос Сергея Бальтазаровича сорвался.
Катя почувствовала, как у нее обмякли колени, села, закрыла глаза.
- Катюша! Как Вы думаете: это хорошо, что я не видел его лица? Это все-таки какая-то надежда?
Катя кинулась к старику, обняла его, наговорила каких-то слов, сама не помнила каких?
Вышла на улицу, вдохнула полной грудью прозрачный воздух - весна!
Совсем незаметно появились почки на деревьях, показалась первая трава.
Война заканчивалась, это было заметно по переполненным госпиталям и участившимся воздушным налетам.
Мы проиграли войну или выиграли? Катя не знала, как ответить на этот вопрос, потому что работала сестрой милосердия в Берлинском госпитале, где каждый день умирали немецкие солдаты, и потому что чувствовала себя русской. Сережа оказался прав - она не смогла забыть Россию.
Глупая, глупая девчонка! Через несколько дней после встречи в Париже опомнилась, кинулась его искать...
На фабрике сказали - уволен. Хозяйка квартиры, Елизавета Николаевна, развела руками - уехал, кажется, в Алжир...
Катя почувствовала, что не может оставаться в Париже, она задыхалась.
Совершенно неожиданно у нее нашлась родня в Берлине, там, где жил Сергей Бальтазарович. Перст судьбы или случайное совпадение, но для Кати отъезд в Германию стал последней надеждой узнать что-нибудь о Сереже, поэтому, не раздумывая, она собрала чемоданы.
Катя смутно помнила свою кузину, жившую в их имении с весны 1918 года: молодая Софья Дмитриевна Набокова большую часть своей жизни провела в Петербурге.
После революции - бегство в родовое гнездо в Таврию, где семья оставалась до эмиграции в 1919 году.
Именно там, в имении Фальц-Фейнов Преображенка, состоялось знакомство Софьи с Виктором Фазольтом, офицером германской армии, баварским королевским уланом.
С марта по октябрь 1918 года его часть была расквартирована неподалеку от имения, и молодые люди могли часто видеться.
Пути Господни неисповедимы: вскоре после ухода немецких войск семья покинула Родину. Софья эмигрировала из Севастополя в Афины, затем - в Амстердам, Берлин.
И вдруг, в Германии - снова встреча! В 1920 году они стали мужем и женой...
Очутившись в семье, Катя почувствовала себя другим человеком: ее приняли, как свою, обласкали.
Но, несмотря на это, Катю не покидала острая тоска по Сереже.
Набравшись смелости, она отправилась к Сергею Бальтазаровичу. Тот несказанно удивился и обрадовался ее приезду.
Однако разговор с ним принес жестокое разочарование: последнее письмо от Сережи пришло несколько месяцев назад, он писал, что покидает Францию и даст о себе знать нескоро, когда устроится на новом месте.
Обратного адреса не было, так же, как и намека на цель его путешествия.
Это был тяжелый удар.
Катя устроилась на курсы. Она помогала Софье вести хозяйство, присматривала за детьми.
Набоковых в Германии было много, один из них, член Временного Правительства, издавал после революции эмигрантскую газету "Руль" в Берлине. В 1922 году во время выступления своего давнего политического единомышленника П. Н. Милюкова, он заслонил его собой и был застрелен монархистом-фанатиком. Кате довелось встречаться в Берлине с его сыном, знаменитым писателем Владимиром Набоковым. После гибели отца тот чувствовал себя чужаком, хотя именно здесь обрел громкое имя...
Первое письмо от Сережи пришло почти через два года:
"Дорогой отец!
Думаю, что я - очень скверный сын, потому что не нашел в себе мужества уехать в Германию, потеряв работу в Париже. Нас осталось двое близких людей на всем свете и мое место сейчас - рядом с Вами, но тогда, два года назад, мне казалось, что я буду Вам в тягость, без средств и без будущего. Теперь я понимаю - это говорил во мне эгоизм и ущемленное самолюбие.
Перед отъездом из Парижа я встретил одного человека, которого потерял потом навсегда. Мне было очень больно, а тогда казалось - все кончено.
Не буду описывать мое путешествие и то, как я оказался не в Алжире, а в Англии -
там я поступил на судно, которое разыскивает затонувшие корабли, пригодилось мое умение отлично нырять и подолгу находиться под водой, недаром еще мальчишкой я пропадал на море целыми днями.
Эта работа как раз по мне - все лето мы плавали в Средиземном море. Хочу рассказать Вам один интересный случай, который приключился со мной: наше судно обнаружило затонувший корабль, обычно на борту таких "призраков" находят значительные ценности.
В мою задачу входило нырнуть на большую глубину, проникнуть через отверстие в палубе внутрь корабля и осмотреть его. Но в этот раз случилось непредвиденное: когда я был уже внутри, прогнившие доски палубы рухнули, и я оказался в ловушке.
Темнота мешала мне осмотреть внутренность судна - разбился фонарь. Я понимал, что кислорода в баллонах хватит совсем ненадолго.
Напрасно я барахтался в темноте, поминутно натыкаясь на обломки и рискуя быть раздавленным. Постепенно я начал задыхаться, тело плохо слушалось меня.
И вдруг я увидел впереди светящееся голубое пятно - оно двигалось, мигая и словно маня за собой. У меня не было выбора, и я поплыл следом.
В детстве я слышал о рыбах, которые фосфоресцируют, но это была не рыба.
Это не мог быть фонарь спасателя, потому что никто не знал о случившемся со мной.
Все ниже и ниже я спускался в глубь корабля-мертвеца. Понимая, что не смогу найти обратную дорогу, я, как загипнотизированный, плыл за этой светящейся точкой.
И вдруг блеснул свет - в днище корабля зиял небольшой пролом. Не раздумывая, я выбрался наружу и начал всплывать. Вокруг меня колыхались водоросли, проплывали стайки рыб, а вверху, в туманном мареве робких солнечных лучей, качалась, как поплавок, маленькая голубая звезда. Вот она мигнула последний раз и исчезла.
Я вынырнул возле нашего судна, и руки моих товарищей втащили меня, полуживого, на палубу. Что это было? Галлюцинация? Боюсь стать объектом Вашего трезвого скептицизма, но у меня не выходит из головы история, которую слышал когда-то от покойной Софьи Богдановны: значит, существует она, эта звездочка, мой ангел-хранитель? После крушения "Остары" я второй раз встречаюсь с ней...
Но оставим эту печальную тему. Пишу Вам из порта приписки в Англии, откуда мы отплываем сегодня вечером. Думаю, опять надолго. Пишите мне на имя управляющего нашей конторы, по возвращению Ваше письмо найдет меня. Как здоровье? Высылаю немного денег.
Ваш любящий сын Сергей".
Десятки раз перечитывали Катя с Сергеем Бальтазаровичем это письмо.
- Давайте напишем ему, что Вы в Берлине? - Сергей Бальтазарович с надеждой смотрел на Катю.
- Не могу. Я должна увидеть его и объяснить все сама, иначе он меня не простит.
- Но ведь на это уйдут годы!
- Он скоро вернется, я это чувствую...
Катя горько улыбнулась своим воспоминаниям, шагая по искалеченным улицам Берлина.
Воронки в земле, обгоревшие дома, беженцы с самодельными тележками - все это стало привычным в последнее время.
Тогда, в двадцать девятом, она не могла представить Берлин таким, в последних отблесках войны. Мимо нее стремительно летели годы, но вместо шелеста листков календаря, о течении времени напоминали шелестящие страницы Сережиных писем.
Они приходили очень редко - долгожданные скупые строки.
Семья Набоковых разъехалась по белому свету. Софья с Виктором переехали в Мюнхен, потом - в Нюрнберг. Нужно было выбирать, и Катя осталась в Берлине.
В один прекрасный день она явилась с вещами к Сергею Бальтазаровичу - они держались друг друга, потому что ждали Сережу.
Через несколько лет Катя не выдержала и написала письмо. Ответа не было.
В результате настойчивых поисков пришла бумага о том, что Сережа заболел лихорадкой и был снят с корабля где-то в тропиках. И только перед войной он объявился в Париже, где Елизавета Николаевна рассказала ему о Кате, с которой вела переписку.
Сережа рвался в Берлин. Нужно было уладить кое-какие формальности и они, наконец, будут вместе.
Но жизнь распорядилась иначе - началась война.
Катя и Сергей Бальтазарович не смогли выехать во Францию, а Сережа не мог попасть в Германию. Через "десятые руки" они узнали, что он в Сопротивлении, а его новой специализацией стали диверсии на дорогах.
К середине войны весточки от него перестали приходить. Дважды чудес не бывает - Катя смотрела на жизнь глазами тридцатипятилетней женщины, которая больше ни во что не верит...
Сергей Балтазарович Скадовский
III
- Фройляйн Катя! - главврач госпиталя встретил ее на лестнице - Я Вас всюду ищу: очень много новых раненных, ночь будет тяжелая, нет перевязочных материалов, да еще эти бомбежки...Невозможно оперировать! Смените фрау Шульц, она просто падает с ног!
Катя поспешно накинула белый халатик и бросилась к больным. Перевязки, уколы, опять перевязки...к вечеру у нее кружилась голова от стонов, духоты и усталости.
Наконец-то можно присесть - больные, намаявшись, уснули - только вскрикивают во сне.
Внезапно Катя почувствовала на себе чей-то взгляд.
В дальнем углу за ширмой лежал человек и смотрел на нее. Ей стало не по себе.
- Вы что-то хотели, больной? - она подошла к его постели, пытаясь разглядеть лицо.
- Спасибо, фройляйн Катя, не беспокойтесь! - голос оказался приятным.
- Откуда Вы знаете мое имя?
Молодой мужчина улыбнулся, загадочно покачав головой:
- Вас все так называют, ведь Вы - не немка?
Поколебавшись, она все-таки ответила: "Нет".
- Вы русская, я угадал?
Она испуганно глянула на него.
- Не бойтесь, фройляйн Катя, я ничего не имею против русских.
- Что Вы хотели?
- Посидите немного возле меня, я не могу уснуть, а это очень неприятная вещь...
Чем-то он ее заинтересовал - Катя принесла стул, села рядом.
- Кто Вы? Почему в госпитале? Ведь Вы не ранены?
- Боюсь, что разочарую Вас, но свою долю пуль и осколков я не получил.
- Вы больны?
- Угадали. Безнравственно обременять своей персоной госпиталь, когда не хватает мест для раненных защитников Рейха. Но у меня не было выхода - дома мое существование оборвалось бы гораздо быстрей.
Кате стало жаль его.
- Что-то серьезное?
- Уже много лет, это с рождения. Врачи говорят, что если бы не война, все могло бы быть иначе: при благоприятных обстоятельствах такие, как я, живут долго.
- А чем Вы занимались до войны?
- Взгляните: он вытащил из-под простыни удивительные кисти рук с неестественно длинными тонкими пальцами.
- Вы пианист?
- Точно. Причем довольно известный, последний отпрыск древнего немецкого рода.
- Как Вас зовут?
- Зовите меня просто Курт.
- Герр Курт! Вы такой молодой и уже нельзя помочь. Наверное, Вы ненавидите Германию из-за этой войны?
Его глаза, казалось, разглядывают Катю с какой-то жалостью и снисхождением.
- Милая фройляйн! Родину нельзя ненавидеть.
Катино лицо залилось краской: она вспомнила 26-й год, Париж, Сережа сказал ей тогда тоже самое. Теперь она знала - кого ей напоминают эти глаза.
- Простите меня, я давно потеряла Родину.
- Хотите, погадаю Вам? Говорят, у меня дар предвидения.
- И о чем говорят звезды?
Он взял ее ладонь в свою тонкую руку.
- Вы вернетесь в Россию, но это будет нескоро и не навсегда.
- А что станет с Россией и с Германией после войны?
- В Германии скоро наступит страшное время, но у нее есть будущее. У России все впереди - и радость победы, и горечь поражения.
- О каком поражении Вы говорите? Война окончена.
- Самая главная война еще не началась, милая фройляйн. Можно отобрать у людей их имущество, чтобы сделать его общим, это легко удалось комиссарам в вашей стране. Русские всегда с легкостью отдавали последний кусок и рубаху - не правда ли?
- Пожалуй...
- Но есть вещи, которые ни мы, ни русские не сможем отдать. Если явиться какой-нибудь иноземец и скажет, что у него больше прав на Гете или Шиллера, чем у меня - к черту такую любовь к ближнему! Если какой-нибудь набитый деньгами янки купит кусок земли, в которой похоронены мои предки - я возьмусь за оружие, и буду воевать!
- Герр Курт, о чем Вы?
-Я говорю о тех, кто купит ваше прошлое, вашу культуру, а если вы не захотите продать - отберет силой, и вы будете стоять, как нищий с протянутой рукой на обочине жизни...
...За окнами завыла сирена воздушной тревоги, но они ее не слышали. Они говорили до самого рассвета, и когда Катя сдавала дежурство, она не чувствовала безумной усталости, как обычно. Что-то новое ворвалось в ее жизнь, как сквозной весенний ветер - в первый утренний трамвай, пронизывая насквозь свежей радостью нового дня.
Продолжение следует...
Это слово нездешнее «сплин»,
Словно треснувший древний бокал,
Или строгость фамильных картин,
Или пики обветренных скал,
Или дюн сиротливая гладь,
Или вереск печальных равнин –
Все, что может язык передать
Словом странно-пленительным «сплин»…
Разоренных поместий следы,
Скакунов чистокровных галоп,
Шелест женских одежд у воды,
Гулкий выстрел, нацеленный в лоб,
Сплин о том, что вернуть не дано,
Сплин о том, что ушло в никуда,
Как пролитое в землю вино,
Как пронзившая сердце беда.
(стихи Автора книги)