Виктор Ильин. Рыцарство современной философии

Подробности

Категория: Статьи

Дата публикации

Автор: Kefeli

Просмотров: 1945

Шеллинг, утвердивший постулат: «Да будет вражда между философией и наукой», был не прав.

Взятая в ракурсе «гноссеология», антропосфера доктрины «Славянский выбор» предстает как в высшей степени оригинальный симбиоз законсервированной архаики и активно влияющего модерна.

Это не управление сознанием «без совести и тормозов», а выявление базовых понятий «без страха и упрека». В этом усматривается рыцарство, точнее богатырство, «идущего на вы» (то есть, одного на тысячу) славянского воина.

Вызревание социальности научной доктрины С. Савицкой «Славянский выбор», изложенное в виде научно-популярного текста, исходит из вполне объективно независимого от людей существования мира как совокупного уни­версума вещей, форм, процессов, удовлетворяющих собственной предметной логике развития и осваиваемых человеческой деятель­ностью. Главное здесь — разведение rescogitansи resextensa, бы­тия предметно-вещного и духовно-мыслительного, выстраивание некоей иерархии существования: дабы символы воспринимались как заместители, а не элементы управления грешными душами.

 В основе любой из глав главенствует, прежде всего, психофизика – преодоление прихофизического дуализма, выработка адекватных описаний паранормальной пси-реальности, от наличия которой нельзя отмахнуться!

Идейный базис доктрины  – постулат мистической априорности, - в силу которого «Я...  ничего не нашел, чего бы не помнил о тебе» (Августин[1]), - причастность божескому каждому из нас. 

Свет неожиданных но прямых жизненных «усмотрений» сокровенных значений в наблюдаемых явлениях, - от любви в сердце: с любовью сознается многое, - «нет истины, где нет любви» (Пушкин).

Правда легенды в экзистенции теснит правду истории: в данной работе важен не истиностный дискус, а ценностная презумптивность, не «протоколы», а полнота переживаний, духоподъемность.

Перефразируя Уальда, скажем: естественная функция человека – предвосхищая, «из грубого материала действительности создавать новый мир, более чудесный, более длительный и более верный, чем мир, который видят вульгарные глаза[2]».

Сверхъестественное наделяет смыслом, означивает нечто лишь для субъекта, потерявшего вкус к разуму. «Живешь, смотришь на людей, и сердце должно либо разорваться, либо превратиться в лед», — печалился Шамфор. Те же, на кого не действует фидеистическая установка, принимают в расчет мир не как фантазм, но как данность.

Цивилизация вовлекла нас в процесс, где человек как существо самоценное есть предмет, бытие которого само по себе есть цель, он есть сущее для себя; остальное все — его обслуживающее. С данных позиций не человек — креатура бога, а бог — креатура человека. Вникнуть же в истинную судьбу человека позволяет не сакрали­зация, а взвешенная динамическая натурализация — прослеживание упрочения человека разумного. Подпочва единства истории — не священнодейство, задающее тривиально чудотворный ряд: творение — грехопадение — воплощение — искупление — воскресение; ось жизни в ином — достойном движении к материальной и духовной раскрепощенности, полноте самореализации через социальный и экзпотенциальный прогресс, восхождение к гуманитарно-высокому.

Пред нами глубокое исследование, способное вызвать бурю в стакане воды и имеющее претензию на новое фундаментальное знание в науке, как и всякая серьезная философия, он способен слагать глубокую историю: относительно бога — «теософию»; истории — «историософию»; рода — «антропософию»; общества — «социософию»; культуры — «культурософию»; космоса — «космософию». Предел мечтаний проекта С. Савицкой — представить серьезный сценарий смыс­ла, устремления, направленности, линий движения миро-жизне-социозодчества доступными для социума образами и смысло-символами.

Она корреспондирует «сверхэмпирическому», кристаллизуемому не во временном, а в общеродовом проявлении разума. Как подчеркивает Шелер, «мы вынуждены отнести сферы бытия, существующие независимо от кратковременно живущего человека, к актам единого надиндивидуального духа... который деятельно проявляет себя в человеке и по­средством него растет[3]».

— Интенсионально:

а) философское оправдание абсолютного кладет себя на алтарь не «поэзиса» (сочинительство), но «диайрезиса» — рефлективной категорологии — уяснение содержательных кумуляций в понятий­ных схемах умственного развития;

в) способность постичь «предельное» — не оза­рение, но уловление принципов, законов созидания и устроения сущего в движении от несуществующего к могущему оказаться существующим и действительно существующему;

с) категоризация перехода возможного в действительное в объ­ективном процессе (природе и целеполагающей деятельности) протекает как установление вербального и субстантивного — пре­дикативного и абсолютного — значения в череде артикулируемых законов, отнесений к ценностям.

Как высказывает Виндельбанд, «тогда отпадает... незначительное, существование со всеми его интересами, основанными на временном ходе вещей, и нечто общезначимое, сверхиндивидуальное поднима­ется из глубин… жизни[4]»

Загадки, заданные автором  — загадки возрождения, и состоят они в забве­нии частного: «до тех пор, пока причины моего мышления, чувство вания, воления коренятся в определенной временем индивидуальности, они сливаются с шумом вещей; но как только их основой становится сознание общезначимости, они поднимаются из темного хаоса времени в эфир вечности[5]».

— Креативно:

а) «Бог ждет от человека творческого акта как ответа человека на творческий акт бога[6]», — говорит Бердяев. Человек как существо самосозидающееся, самопреобразующееся, самопреодолевающееся совершается в творчестве, проявляя «богоподобие[7]»;

в) «чтотость вещей, полагаемая в идее, есть сущность», — утверж­дает Гуссерль. Человеческое творение сущего сообразуется с идейно­символическим эссенпиальным, оказывающимся антиципирующим  будирующим реального;

с) «мысль есть самообнаружение реальности», — высказывает Франк.

Философ С. Савицкая по определению — не виртуоз, а представитель цивилизационного сверхнового человеческого разума. Будучи таковым, она вынуждена осваивать искусство преобразова­ний — уподобления сущего символически абсолютному. Ее философия вырастает из реальной жизни. Решая проблему «что есть мир», автор «Славянского выбора» развертывает не натурфилософскую, а антропо­софскую сценографию человекоразмерного мира, в котором — без побочных умствований — можно жить «по-людски» (каждый эпо­хальный отрезок существования взыскует аутентичной тематизации сути последнего). Прекрасно об этом — у Фета:

«Хоть не вечен человек,

То, что вечно, — человечно».

Открывательная человекообразовательная функция автора отдает ре­шительное предпочтение антропософии перед натурфилософией, задает исследовательский фронт «софии» как техники вычленения, «законченного ряда условий».

Consummatumest: смысл человечества выводится ею не извне, а изнутри его бытия — через фиксацию капитальных для человека ценностей. К ним, как минимум, относятся продление существования и обретение совершенного существования. Тематизация предмета подводит к убеждению: нетрадиционная метафизика оказывается не только антропологичным, но и аксиологичным знанием; inpunctopuncti, она является универсальной теорией ценностей жизни. Так как ценность человечна, лишь интенция на человеческую ценность делает жизнь ценной; ценность жизни — в воплощенности в ней фундаментальных социальных констант: гуманитарных символи­ческих абсолютов.

Цена, смысл, назначение человечества (истории, культуры, обще­ства) уясняются погружением в стихию актуального вершения жиз­ни, устроения сущего. (По С. Савицкой) Смысл бытия — само бытиё.

Не следует говорить мало о том, о чем нужно говорить много.

Мы наблюдаем тот самый случай, когда строки обретают плоть идейной фигуры «первоисточного абсолютного» с характерной атрибутикой: самодостаточность, самозаконность, са­мостоятельность, безосновность, безусловность, безразличность, ав­тономность, независимость, непосредственность, всеполагаемость, всепоглощаемость, отрешенность, завершенность, всецелостность, законченность, освобожденность, полнота.

Не нарушая прав истины, со всей определенностью утвердим: adnotam— история философии есть история поиска абсолютов. Невзирая на многооттеночность цветовой гаммы философских исканий «Славянского выбора», в нём позволительно выделить некий сплачивающий лейт­мотив, каким оказывается охота за «устойчивым и надежным[8]». Под­крепим высказанное многозначительными сентенциями Канта: «...то, что необходимо побуждает нас выходить за пределы опы­та и всех явлений, есть безусловное, которое разум необходимо и вполне справедливо ищет в вещах самих по себе в дополнение ко всему обусловленному, требуя, таким образом, законченного ряда условий[9]»; и Шелера: «У человека нет выбора — формировать или не формировать у себя метафизическую идею и метафизическое чувство, то есть идею о том, что в качестве сущего, которое существу­ет лишь посредством себя... и от которого зависит все иное сущее, лежит в основе мира и самого человека. Сознательно или бессозна­тельно, благодаря собственным усилиям или из традиции — человек всегда необходимо имеет такого рода идею и такое чувство. Выбор у него только в том, иметь ли ему хорошую и разумную или плохую  и противную разуму идею абсолютного[10]». Aliainitiafine— всякий конец кладет начало чему-то другому — во избежание regressusadindifinitum. Доктрина располагает богатыми традициями как генерации, так и тематизации подобной продуктивной точки:

Онтология: Лао-цзы (дао);

Гераклит, стоики, Филон (логос);

Филолай (беспредельное пределополагающее);

гностицизм, неопла­тонизм, пантеизм (учение о едином);

монадология (учение о всеоб­щей необходимости, исключающей возможности и вынуждающей ситуацию единственно возможного и наилучшего мира);

софиология (учение о всеединстве — В. Соловьев, С. и Е. Трубецкие, Флорен­ский, Булгаков);

христология (учение о первом лике Троицы — Боге-отце — изначальном первоначале — вседержителе).

Гносеология: Плотин, Порфирий, Прокл (экстатическое восхож­дение к сверхбытийному);

нативизм, интуитивизм, априоризм, транс­цендентализм (проскопия, интроскопия, фанероскопия, ревеляция, дивинация). Здесь же — учение о премудрости божией как опосред­ствующем начале между богом, миром и человеком, приобщение к которому позволило тому же Булгакову высказать: «Человеческое творчество в знании... хозяйстве... культуре... искусстве софийно[11]».

Кроме всего прочего, мы имеем счастье наблюдать пропитанные пафосом философии тождества.

Оставляя за рамой анализа архаично-мистические, всецело обан­кротившиеся перед лицом реальности вариации, оттолкнемся от той интригующей установки Канта, согласно которой «безусловное должно находиться не в вещах, поскольку мы их знаем, (поскольку они нам даны), а в вещах, поскольку мы их не знаем, то есть как в вещах самих по себе[12]».

«Славянский выбор» - некое объединение трех дисциплин: рациональной онтологии (космологии) — всеобъемлющее учение о мире в себе; рациональ­ной психологии (пневматологии) — всеобъемлющее учение о душе в себе; естественной теологии — всеобъемлющее учение о боге в себе.

Лишать в целом ум поисков чего-то несоизмеримого с конечными определениями познавательных устремлений недопустимо, «искусственно вытеснить ясное осозна­ние этой сферы, уцепившись за чувственную оболочку мира: тогда направленность на сферу абсолютного со­храняется, сама же сфера остается пустой, лишенной определенного содержания. Но пустым тогда остается и центр духовной личности в человеке, и пустым остается его сердце[13]»^.

Человек, внимающий главам данного повествования должен научиться двум вещам: «посредством самоанализа осознать своего «идола», занявшего... место абсолютного бытия...»; «разбить вдре­безги этого идола, то есть вернуть... чрезмерно обожаемую вещь на ее относительное место в конечном мире[14]». Тогда мысль окажется разомкнутой, душевные предвзятости снятыми, странные сближения преодоленными — состояние духа человека позволит ему беспрепят­ственно открывать смысл абсолютного.

При жизни человека мы не обременены пониманием, на что он в принципе может быть способен. Лишь когда кристаллизуются две даты с элегическим тире между ними, — по оценке (всегда неполной) наследства (от индивида) и наследия (от личности) позволительно квалифицировать прожитое. Также — в отношении структур соци­ально-исторических. Иными словами можно утверждать, что Римской империи нет — по замыканию миро­вой линии на две крайние точки возможно версифицировать «что Рим дал миру». Но ничего похожего недопустимо делать по поводу России, которая есть (да будет!) и которая непредсказуемым образом способна изменить и свои, и мировые линии.

Еще в большей степени дело усугубляется применительно к чело-вече-еству (по С. Савицкой). Если человек для истории завершаем всегда, то чело-вече-ество — никогда. Оно есть ничем не лимитируемый имперфект, ура­зуметь смысл, понять значение, вывести предназначение которого возможно postfactum. Но никакого postfactumв случае человечества нет. Мы встроены в историю, и лишены способности выйти вовне: позиция стороннего наблюдателя для представителя человечества по отношению к человечеству, к чему призывает автор, практически недостижима. Она возможна лишь исключительными личностями.

Здесь, как видно, не избежать вопроса вопросов: возможно ли логически безупречно, идейно внятно кон­цептуализировать сверхопытное?

Вопросы человеческого миростроения: что есть бытие и небытие, смерть и бессмертие, высокое и низкое, корыстное и беско­рыстное, греховное и праведное, человеческое и псевдочеловеческое?

Сущностная природа пути от «Аза» до «Ятя», смело высказанная в доктрине, сказывается в участии, установлении мостов взаимности. «Аз» не автаркично, живет с публикой, для пу­блики, за счет публики, раскрывается в отношении к «своему иному» в двухтактном цикле присвоения и отдачи. «Аз» организация много­этажная, цементированная сознанием, что «Я» превратится в нечто большее, чем его пребывание «Аза» в малом натуралистическом времени. Обретение личностного в утрате биологического: это «нечто большее» — от сознания пребывания в большом времени культуры, социальной памяти, наследия…

Символ  (по С. Савицкой)  управляет бытием. Однако, не будучи подкрепленным вы­соким духом понимания жизни, некое управление посредством символа в угоду «рациональному» схемотворчеству, возводя хрустальный дворец, роет котлован. Образ зари Нового Дня повергает на дно социальной Ночи. Возникает несообразное: начинают действовать жернова войны, откуда-то из подспудья темной лавой вытекает племенной национализм, чистый воздух гражданского мира отравляется угарным газом социально­классовой розни. Приходит кто-то и говорит: «Это вы... не можете, а мы... все можем». Жизнь переходит в стадию тлетворного ското-пригоньевска. Последний благородный становится парией.    

Без своевременного распознания символа в жизни многое непонятно, но не потому, что ум слаб, а потому что это не предмет ума. В вопросах жизненно-человеческих фено­менов нет места линейным рациональным классификациям: человеческая жизнь постигается человеческой жизнью.

Повседневность, превращая «норму» в персонально значимую задачу, делает из жизни жизнь. Поэтому жизнь не подарок, которым надо наслаждаться. Жизнь – задание, долг, требующий исполнения (мысль Шопенгауэра).

Какая же ответственность ложится на политика! «Хотите вовсе не бояться власти, делайте добро», - назидает апостол Павел.

В социальности недопустимо уподобляться олигархам, произносящим клятву: «Буду врагом народа и сделаю ему се то зло, на которое способен».

Управлять людьми – бремя. Близлежащие «чем гуще трава, тем легче ее косить» - со всех точек зрения сомнительно. Лучше проповедовать как Лютер, и завоевывать мир, как Магомет. В любом случае прав Кьеркегор, утверждающий: «Возрадуемся, ибо находятся люди, желающие нами править, тогда как мы можем остаться свободными».

«Дух реален, как наше тело, только бесконечно сильнее его», утверждает Гумилев. В конце концов, человека над животным поднимает «не палка а музыка: неотразимость безоружной истины, притягательность ее примера», продолжает тему М. Булгаков.

Именно музыка мысли отличает «Славянский выбор» от других подобных доктрин, обозначающих управление посредством важнейшим оружием, от которого зависит Госбезопасность страны, как максимум и как минимум, личный комфорт души свободолюбивой личности.  Иначе стройка превращается в ломку; жизнь становится бурлящим кратером борьбы...

С любознательностью постороннего наблюдать за состоянием российской души в час эпохального перелома более не хватает ни сил, ни средств, ни совести. Что же нужно? Как утверждал в  «Бывших людях» Горький, нужен очистительный ливень, смывающий всю грязь с нашей несчастной, измученной, печальной земли. Как знать, может быть именно эта работа и станет очистительным ливнем для душ, жаждущих истины, понимающих глубинную философию разума.

На всей истории России лежит флер пророчества, предвестья  «неслыханных перемен» (Блок): очередной правитель — очередное упование — «рациональный» расчет — революционный перевод утопии в реальность — крах — «всеобщая исповедь» (К. Аксаков). В такой замкнутой символической цепи и «дом ни один не стоит, ни город, и не колосится поле» (Цицерон). Используя мысль Дюр­ренматта, можно вывести: мир, в котором мы живем, оказался не столько в кризисе символического познания, сколько в кризисе осуществления своих символических познаний.

Одни поддельные цветы дождя боятся. Испрашивая у всевышнего дара премудрости для избавления от ни к чему не ведущей бессмыс­ленной активности в устроении, мы, «вышедшие из ряда вон» (по С. Савицкой), требуем очистительного ливня, смывающего просвещенческую страницу гражданско-политического бестиализма, лишающего мировую и отечественную историю ее темного, негуманитарного, символического второго дна. Дабы цвели живые цветы жизни.

Творец создал лучший из возможных миров, где, к величайшему недоумению, отсутствует совершенство, - земля превращается в пустыню, дети – в сирот, ум – в безумие, если GomoSimvolikum, сотворенный богами из Pitekantropusперестает понимать символ!

Cодной стороны может показаться бессмысленным стремление доктора философии С. Савицкой в новой доктрине «Славянский выбор» лампой осветить солнце — при диссонирующем: мир «запятнан болью, злом, страданием» — чем, собственно, снять острейшую двуединую проблему «творение — искупление» (в вариантах физическом — «муки», моральном — «порок», метафизиче­ском — «несовершенство»), избавить от недоумения, почему правед­ные претерпевают, а неправедные избавлены от лишений; почему зло безнаказанно, а добро безнадежно; прояснить, когда наступит возмездие, — захватывает многочисленные проекты теодицеи.

Не стремясь к систематичности, обозначим генеральные линии док тринации, делая упор на базовые идеи.

Идея воздаяния (махаяна, древне-египетские верования, позд­ний иудаизм, зороастризм, христианство, ислам): индивидуальная и всемирная эсхатология — модель «страшного суда» с приходом «грядущего мира» — воскресение праведников в потустороннем «будущем веке» после второго пришествия мессии.

Идея перерождения (сансара, карма как системообразующие когниции брахманизма, буддизма, индуизма, джайнизма; орфизм постулирование связи персонального капитала (сумма поступков, устанавливающая баланс — «заслуга — вина») с характером после­дующих материализаций, инкарнаций-воплощений.

Идея многомерности сотворенного (эстетико-космическая космодицея — Плотин, Лейбниц): недостатки мироздания предзаложены креативным проектом всевышнего, подчеркивают совершенность творения, — наилучший из возможных миров вмещает наибольшее разнообразие градаций совершенного, где зло оттеняет вселенское разнообразие, диссонанс делает более прекрасной гармонию.

Не будем строгими к воззрениям предшественников, признаем перед лицом проблем, по какой причине зло «совершается без желания, невольно и незаметно, и даже тогда, когда человек напрягается в совершении добра другому человеку[15]».

Проблема зла. Тематизацию проблемы зла в, что называется, до- доктринальный — дотеологический — период практиковал при­митивный эсхатологический дуализм — зороастризм. Лейтмотив рассуждений образует допущение двойственной основы мира — дихотомии «свет — тьма», «добро — зло», «жизнь — смерть», одну из онтологических альтернатив в которых персонифицирует поло­жительное, другую — отрицательное сакральное начало (противо­стояние Ахурамазды — Анхрамайнью). С. Савицкая красиво уходит от этого вопроса, объясняя его с точки зрения Магнезера, Бога Космоса.

Глубь «Славянского выбора» не ищется на поверхности. Результаты попыток достичь аб­солютно сущего, открыть «окна в абсолютное» (Гегель). Исторически это уже обозначалось ранее, предъявим се­рию цитат из сочинений профессиональных теологов (метафизиков).

Фома: разбирая коллизию «... имя «бог» означает, что он есть бесконечное добро. Значит, если бог существует... не может быть никакого зла.

Зло не является идеей в боге ни как образец, ни как образ, - бог «дозволяет злу быть, и это благо[16]».

Хитиновый нарост дикости разбивается при переходе к собственному человеческому действию – действию не по инстинкту, но по ценностному выбору. Принадлежа трансцендентному, Бог свободен, вневременен, бес­конечен. Принадлежа эмпирическому, человек зависим, временен, конечен. Но это не трагедийно. Не имея удостоверяемых шансов до­стичь бессмертия ни тела, ни души, человек способен обессмертить себя в экзистенции и культуре.

Культурное бессмертие — кумулятивный вдохновительный эф­фект «дел человеческих», включаемых в совокупное богатство и вли­яющих на потомков.

Экзистенциальное бессмертие — не безвременность, а вневременность, приобщение к которой достигается переживанием полно­ты мгновения.

По Трисмегисту это звучит, ка проявление «малого» в «большом»: социаль­но-историческое, интеллектуальное подвижничество, первопроходчество, пионерство. Культуру делают «лучшие люди» — те, без которых «не живет и не стоит никакое общество и никакая нация, перед которыми и сам народ и сама нация добровольно и свободно склоняют себя, чтя их истинную доблесть» (Достоевский).

По Волошину — проявление «большого» в «малом»: мастерство обихожения частного локала, успех в управлении персонального существования. «Вечность рождает мгновение».

Жизнь — игра с неявным, непредсказуемым исходом. Преодолеть превзойти этот сущностный структурный момент жизни тщились многие — сионские мудрецы и кремлевские мечтатели, возомнившие о себе лишнее духовные жрецы, по недомыслию оракулы и миста­гоги, авантюрные устроители, укротители, лихие перестройщики мира. Имя им — легион коновалов истории, расширявших пределы трагедии от вмешательства обстоятельств и рока до вмешательства горемык по прихоти.

Систематическим невыверенным кавалерийским набегам должен быть положен конец. Технократистские, сциентист­ские хилиазмы, социотехнические манипулирования в их неспец­ифической жизнеустроительной функции есть элемент архаичного фидеистического сознания. От имени ratioв жизни до сих пор пло­дили варварство. От лица прогрессистского всеведения упрочали разрушительные предрассудки.

В смелом, свободном от управления символами эпох, труде «Славянский выбор» выявлен свод общих мест большой конструктивной силы. В числе их — непредсказуемость в развитии науки, социальных ситуаций, человеческих действий, вариативность интересов, импуль­сивность чувств. Из чего следуют принципиальная стохастичность, незарегулированность жизни, ее игровой статус.

Коль скоро это так, возникает радикальнейший вопрос, пред­посылок такого предмета как существующая для нас жизненная история, которая в свою очередь может быть также объектом реф­лективного исследования.

Истина, соединяющая всех по эту сторону расхождений, соткана из позитивных усилий, превозмогая пустоты, сочленяя куски рву­щегося созидания, продолжать жизнь во имя жизни — неделимого настоящего, изобильности, щедрости, очаровательности мгновения.

Виктор Васильевич Ильин - доктор философских наук, профессор. Известный специалист в области эпистемологии, политологии, макросоциологии. Автор многих работ по фундаментальным проблемам философии.

• < Назад
• Вперёд >