Александр Раткевич. Четыре стихии
- Подробности
- Категория: Александр Раткевич
- Дата публикации
- Автор: Kefeli
- Просмотров: 892
Из новой книги "Четыре стихии", которая выйдет в свет в 2020 году
* * *
Когда на собственном лице
я начинаю замечать
морщины в радужном венце, –
старенья строгую печать,
как хочется вернуться вспять,
теченье времени нарушить:
что недосказано – сказать,
что недослушано – дослушать,
чтоб перед финишным холмом
не мрела жизни половина...
Быть пройденным, но целиком,
не это ли – вершина?
* * *
Представь, любимая, что часовые стрелки – это мы,
и ровно в полночь наша встреча.
И руки лягут неожиданно на плечи
под мягкие мелодии зимы.
* * *
Поэтов мало любят,
с поэтов больше спрос,
когда струёю лупит
моральный сброс.
Когда стоит потеха:
монеты бы стяжать,
поэтам не до смеха –
слезу б сдержать.
Поэтовая гордость –
падучая звезда,
что, сбрасывая скорость,
скользит в уста.
Не скажется проклятье,
а скажется: прости,
когда лица измятье
у всех в чести.
И дни краеугольны
поэтовых смертей,
и лица безглагольны
среди чертей.
И вздрогнут, словно икры,
дремотные грачи.
Поэты – это искры
костра в ночи.
МЕДНЫЙ ЧАС
Одинаково рождаясь, умираем разно мы,
говорим об утре жёлтом вечерами красными.
Пьём из бьющихся бокалов первый и последний раз,
обсуждая напряжённо долгожданный медный час.
Наслаждаясь этой жизнью, о другой не думаю;
вспомню я иль позабуду вновь и вновь судьбу мою?
Не себя ли, не тебя ли забываю я подчас,
приближая-удаляя роковой и медный час?
Колокольчик мы не слышим – уронили колокол;
что нам блещущая трасса – обожаем волоком.
Отстрадали – дотянули; слава богу, можно в пляс,
словно не было и нету… и не нужен медный час.
Снова небылью словесной разорву молчание:
вечер красный, иглы стёкол – мило их венчание.
Я не буду… и не надо – не рубин и не алмаз,
а судьба моя – минутный… нет, секундный медный час.
ГОРСТЬ
Мне бы горсточку взглядов твоих,
хоть безмолвных, хоть малозначащих,
чтоб во мне на мгновенье утих
ветер горестей, в сердце плачущих.
Мне бы ясности буйной твоей
в выраженье мысли взлохмаченной,
чтобы в говоре горсточных дней
не жалеть немоты растраченной.
Мне б твоих откровений лихву,
пусть надрывней, пусть опрометчивей,
чтобы горстью признанье: живу
я, твоей любовью отмеченный.
ЧЕТВЕРОСТИШИЕ
Поэт не оценивается количеством изданных книг,
как море – шипеньем, волнами и пеною в миг штормовой;
и если однажды сквозь камни наружу пробился родник,
то он не чистейшею ценен водой, а водою живой.
* * *
Мне муза – мать. И в миг рожденья
она в меня вдохнула свет,
не тот, сгорающий на нет,
а что для сердца – вдохновенье.
Она, когда уже ученья
я не был пламенем согрет,
по-матерински, без сует
внушала мне сердцесвеченье.
О, муза, и годам вдогонь
не допускаешь ты ни грамма,
чтоб истый свет во мне зачах,
как чахнет он, когда огонь
пришёл в негодность, и в очах
зола блестит, как амальгама.
* * *
Паскудна зависть – это мне известно.
Известно также, с кем бы я ни вёл
беседы откровеннейший глагол,
но если вижу: яркостью словесной
и логикою мысли интересной
меня мой собеседник превзошёл,
то я завидую ему, как вол
завидует быку породы местной.
Не в зависти, конечно, золотая
струя поступков, помыслов, но и
она пытается, на личность не взирая,
мне диктовать условия свои.
Так что я, рухну прямо в жижу?
Не знаю. Поживу – увижу.
ТЩЕСЛАВИЕ
Поэта творит тщеславие;
словно пламя икон,
оно овевает во здравие
поэзию испокон.
Оно же, когда поэт
мыслит надменно,
сбрасывает на нет
поэта мгновенно.
ЦВЕТЕНЬЕ
Каштаны набухли – цветеньем полны,
напору любви и тепла уступая,
вступают в права полноценной весны
соцветья блаженного мая.
Каштанами полнятся все города,
как люди цветеньем, когда голубят
своё возвращение с войн и когда
не убивают, а любят.
ПРЕВРАЩЕНИЯ
Люди превращаются в мышей,
если – даже без огня цинизма –
как в нору, в свой дом тягают вшей
зависти, гордыни, эгоизма.
Люди превращаются в волков,
если – пусть они хоть надорвутся –
несмотря на пышность кошельков,
постоянно ссорятся, грызутся.
Люди превращаются в свиней,
если – откровенны или скрытны –
в похоти, застолье и вине
вечно алчны, вечно ненасытны.
Люди превращаются в ослов,
если, жизнь всегда ценя как ценник,
мыслят со словами и без слов
только ради золота и денег.
Люди превращаются в людей,
если через кожу и одежды
видят, как в утробе матерей
зреет плод спасенья и надежды.
* * *
Пусть говорят, что смерть нужна –
мол, смерть приносит утешенья
не горькой пылью удушенья,
а легкокрылостью вина;
она приходит век от веку
не насмеяться на крови,
а сделать лучше человеку
в борьбе, в усталости, в любви;
она умело примиряет
врагов, что были на ножах;
ей скучен бой, где убивают,
не поразмыслив, впопыхах;
она внушает сквозь злорадство:
пусть тяжело, но надо жить,
пока я не приду испить
твоей энергии богатство…
Пусть говорят, что смерть нужна,
что смерть приносит утешенье…
Не верю я… Была она
и есть – единственно крушенье.
СТРАННАЯ ФИЛОСОФИЯ
А жизнь многогранна. Всех граней не счесть.
Отстаивай, друг мой, всегда и повсюду
свой взгляд на любовь, на неправду, на честь…
я свой несомненно отстаивать буду.
Наш спор может длиться как ветра струя,
но будет решение вновь неизменно:
ты прав безусловно, как, впрочем, и я
на столько же прав совершенно.
«Но как так?» – ты спросишь, вопросом смущён.
Вот тут-то ответ однозначный и есть:
мы смотрим на жизнь эту с разных сторон,
а жизнь многогранна, всех граней не счесть.
В ТОТ ДЕНЬ
В тот день, когда осыпались хризантемы,
цветущими хлопьями стол устелив,
мы были глухи, мы были немы,
обиду и боль на двоих разделив.
Мы думали: дом наш полон цветами
дарящими нам золотой аромат
любви, что годами цвела между нами
и наполняла наш жизненный сад.
И всё же в тот день мне было больнее,
с надрывом смотрел я на хризантемы,
вернее, на стебли, что ярче, полнее
отображали все наши дилеммы.
Казалось, эти опавшие лепестки –
уже окончательный наш приговор
за слов оскорбительных лоскутки
и утомляемость кухонных ссор.
Да, в тот день прошли мы, как сквозь потрясенья,
мучительный путь мучительной темы,
когда ещё в самом начале цветенья
осыпались нашей любви хризантемы.
СЕРДЦЕ
В моём неутомимом сердце
иной масштаб, иные измеренья:
в нём нет пространств, но есть движенья,
в нём ощущений килогерцы.
Рождаются и гибнут звёзды в нём,
галактики сливаются, огнём
друг друга прошивая враз;
Вселенные, окутываясь сном,
в небытие уходят, как фантом;
и больше в миллионы раз,
чем может вынести оно,
в нём раскалённого рассудка.
Так потаённое зерно
и в бездне зреет всё равно.
В моём горячем сердце нет
ни войн, ни ненависти жуткой,
в нём не бушуют предрассудка
и разногласий тьма и свет,
которые, как явный бред,
судьбы стирают амулет.
Нет в сердце у меня того,
что может породить уход в себя.
Ведь я живу, как должен жить живой,
всё сущее любя.
* * *
Тело моё, тело,
как тебя в гимн ни облечь,
если твоё дело
замысел мой беречь?
В каждой твоей клетке
звоном зерна в земле
зреют стихов метки,
чтобы взойти во мгле.
Тёмной страна стала.
Что ей тела в тиши,
если и звёзд мало
в небе сквозь барыши?!
Тело… ты снова плачешь.
В этом мире монет
ты хоть что-нибудь значишь
или… замысла нет.