Проза (рассказы)

Подробности

Категория: Владимир Гусев

Дата публикации

Автор: Kefeli

Просмотров: 2210

 Изгнание.
— Мама, я должна тебе сказать... Только не пугайся, ладно?
— Ты говоришь таким тоном, что можно подумать, будто... Или не будто?! Так я и знала! Чуяло мое сердце: добром эти дополнительные занятия не кончатся! Теперь ясно, чем на самом деле вы занимались! Срок-то большой?
— Не знаю. Месяца три, наверное.
— Ой-ой-ой! Что же ты раньше молчала?
— Думала, задержка. Или как-нибудь...
— Рассосется, что ли? И-их! Дуреха! Что это тебе, опухоль какая?.. Ладно, не отчаивайся. Еще можно все исправить. Три месяца — оно, конечно...
— Что исправить? Жизнь?
— Эк тебя завернуло! Этой жизни впереди знаешь сколько? Все успеешь: и налюбитъся, и детей нарожать, и все еще потом надоест. От кого хоть, знаешь?
— Угу...
  * * *
— Ты воспринимаешь меня, малышка? Ответь мне. Воспринимаешь?
— Да, Учитель.
— Кажется, срок моей жизни подошел к концу. По традиции каждое Разумное, покидая свою вселенную, проводит прощальный сеанс связи. Я в качестве собеседницы выбрал тебя. Не возражаешь?
— Я счастлива, Учитель!
— Вот и отлично. Сам не знаю, почему из всех воспитанников мне захотелось попрощаться именно с тобой, самой юной. Может быть, потому, что связь с тобой устанавливается всегда очень быстро и почти без усилий. Словно мы находимся в одной вселенной.
— Разве такое бывает, Учитель?
— Да. Редко, но случается.
— Как же Разумные помещаются в ней, Учитель?
— Не так просторно, как мы в своих Вместилищах. Но помещаются.
— А я еще вырасту, Учитель?
— Да, конечно. Я тоже когда-то был таким маленьким, что не занимал и тысячной доли своей вселенной. Но шло время, приливы сменялись отливами — и вот уже голова моя упирается в один свод Вместилища, а ноги — в другой. Вначале вселенная расширялась, пытаясь угнаться за моим ростом, но в конце концов ее способности оказались исчерпанными. А не расти Разумное не может. Я пытался, конечно, если не прекратить, то хотя бы замедлить этот зловещий процесс — как миллионы Разумных до меня, как миллионы тех, которые будут жить позже, — но у меня ничего не получилось.
— Почему, Учитель?
— Законы природы неумолимы, малышка. Любое живое существо, заполнившее свою вселенную и исчерпавшее возможности ее дальнейшего расширения, должно покинуть Вместилище.
— А что с ним бывает потом?
— Этого никто не знает, малышка. Например, Мааакус считал, что Разумное просто погибает, ибо вне пределов вселенского времени и пространства жизнь невозможна. И многие соглашаются с ним. Но так думают не все. Другие верят, что за пределами наших вселенных также существует жизнь — правда, совершенно в иных формах. В доказательство они приводят предсмертный бред Разумных, изгоняемых своими Вместилищами, Дарующими Жизнь. И действительно, у многих сквозь ужас пробивается одно и то же умозрение: короткий “темный туннель” и в конце его — “ослепительный свет”.
— Мне эти термины не знакомы, Учитель. Что они означают?
— Не знаю. Никто из живущих не знает, чем “свет” отличается от “тьмы”.
— Хотя одно из этих слов...
— Да, малышка. Но для нас, живущих, ослепительной бывает только боль. Она приходит, когда вселенная по непонятным для нас причинам гибнет, не успев вырастить и изгнать Разумного, или когда в нее проникает страшный Железный Дракон. Никто не знает, что это за существо. Но двое из каждых трех наших собратьев становятся его жертвами, не достигнув возраста членения. Дракон появляется из Ниоткуда и удаляется в Никуда, держа в когтях новое, еще ничего не понимающее Разумное, и очень часто опустошенная вселенная становится после этого непригодной для обитания. Бороться с Драконом невозможно. Но ты, малышка, к счастью, уже вышла из опасного возраста. Почти вышла...
  * * *
— И кто же он, этот негодяй?
— Не говори так, мама! Павлик хочет на мне жениться!
— Павлик? Уж не тот ли твой одноклассник, который приходил на день рождения?
— Угу.
— Ты с ума сошла! Я не спорю, он симпатичный мальчик, но совсем не нашего круга! И с такими ужасными манерами... У него нет будущего, доченька. Неужели ты этого не понимаешь? Нашла, кого выбрать! Безотцовщину! А мы-то с папой надеялись... Мишенька, например — такой хороший мальчик! И семья у него замечательная. Да и нравишься ты ему. Я же видела, какими глазами он на тебя смотрел на дне рождения. Э, да что говорить! Отец, надеюсь, не знает о нашей беде?
— Нет.
— Вот и ладненько, вот и хорошо. И не должен знать. Хватит ему неприятностей на работе. А мы с тобой завтра утром... У меня есть знакомый врач, очень хороший. Профессор и все такое. Тебе даже больно не будет.
— Я не хочу этого делать, мама!
— А школу ты закончить — хочешь? Папу до инфаркта довести — тоже хочешь? Хватит глупостей! Пожила своим умом — и будет. Завтра же идем к врачу.
— Я боюсь.
— Доченька, милая, солнышко мое... ласточка моя ненаглядная... Все будет хорошо, вот увидишь! И школу закончим, и в институт поступим, и все дороги нам будут открыты! А иначе — как же? Всему конец?
* * *
— Учитель, я давно хотела спросить: откуда первоначально берется Знание, которым мы обмениваемся в сообщениях?
— По-разному, малышка. Например, Кооопеникус, предположив, что скопление вселенных имеет форму сферы (такую же, как и границы, отделяющие каждое Вместилище от Нечто, которое Вне), сумел доказать это во время Великого Эксперимента. Но есть Знание, которое появляется неизвестно откуда, и его нельзя ни подтвердить, ни опровергнуть. Сообщают, что первоначально все знания Разумных были такими, и лишь потом некоторые постулаты удалось доказать. Другие же до сих пор воспринимаются на веру.
— Какие, Учитель?
— Многие, малышка. Например, все знают, что те части тела, которые не выполняют никаких функций, достались нам в наследство от Живых, Живших Прежде, в те времена, когда вселенные были совсем не такими, как теперь. Ты понимаешь, о чем я говорю?
— Да, Учитель. О конечностях, внутренних объемах, а также о некоторых частях головы.
— Совершенно верно, малышка. Например, две маленькие закрытые сферы, столь тесно связанные с органом мышления — зачем? А несколько отверстий, также плотно закрытых складками плоти — зачем? И столь сложное устройство абсолютно бесполезных конечностей — для чего?
— Простите, Учитель, но это называется “атавизм”.
— Я знаю, малышка. Однако есть и другое объяснение. Сообщают, что все эти никчемные органы тела на самом деле нужны. Что они активно используются в той, другой жизни, которая якобы наступает после смерти. А точнее говоря, после изгнания.
— Разве это не одно и то же?
— Нет.
— И вы тоже считаете, что вне вселенной... вне времени и пространства...
— Есть другие время и пространство. Именно там живут Железные Драконы. А уже изгнанные из своих вселенных Разумные противодействуют им, спасая наши жизни.
— Разве это доказуемо, Учитель?
— Нет. Но нет ничего труднее, чем опровергнуть недоказуемое.
— Так вы... верите во все это, Учитель?
— Не знаю. Возможно, верю. Хотя мне и не хотелось бы.
— Почему, Учитель? Жизнь так прекрасна, что не хотеть ее продолжения в любой, даже самой примитивной форме...
— Понимаешь, малышка... В наших вселенных жизнь действительно прекрасна. Разумные и Вместилища словно созданы друг для друга. От вселенных мы получаем все необходимое для жизни, взамен отдаем все, уже не нужное нам, но столь необходимое им, — судя, конечно, по той жадности, с которой вселенные поглощают все обработанные нами вещества. В результате этого симбиоза каждый из Разумных может беспрепятственно мыслить и обмениваться сообщениями с другими Разумными. Мы все равны, абсолютно равны, хотя и делимся на две примерно равные группы по строению некоторых атавистических органов.
— Разве может быть иначе, Учитель?
— Да. Боюсь, что там, за пределами наших Вместилищ (если, конечно, изгнание не означает смерть) все эти отличия в форме многочисленных — и тогда уже не атавистических! — органов начинают сказываться. Ужас несправедливости — тебе знакомо такое понятие, малышка?
— Да, Учитель. Я получила сообщение о том, что избегающий обмена мыслями попадает после смерти в так называемый ад, где Разумные не равны друг другу. Утверждается, что ад — несправедливость. Я плохо понимаю, что это такое. Но, кажется, это страшнее даже, чем Железный Дракон, чем сама смерть.
— Да, малышка, страшнее. Но циркулируют и другие сообщения. Будто туда, в Нечто, которое Вне, попадают абсолютно все, закончившие свой жизненный цикл. И что там, в аду, очень немногие добиваются права думать, но обмениваться мыслями со всеми другими Разумными им нельзя! Изредка — с одним-единственным собеседником, но эта связь слаба и очень неустойчива.
— Какой ужас! Для чего же они тогда живут?
— Некоторые — исключительно в надежде отыскать среди многих своего единственного собеседника. Но вообще-то смысл жизни после смерти — загадка. Может быть, именно в момент изгнания разгадка становится ясной для уходящего?
— А вы... не боитесь, Учитель?
— Уже нет. Узнать, наконец, истинную цель бытия Разумных настолько заманчиво, что ради этого я согласен покинуть свою вселенную. Уже согласен!
— Самому желать изгнания... Я не понимаю вас, Учитель!
— В твоем возрасте, малышка, мне тоже это казалось глупым. Но, наверное, в конце концов к подобным мыслям приходит каждое Разумное. Вот и я... И мне... Кажется, уже пора... Границы моей вселенной пришли в движение...
* * *
— Алеша, началось!
— А? Что?
— Началось, говорю. Схватки у меня.
— Да... Я сейчас... Скорую вызову. А может, еще рано? Как-то неожиданно все...
— Вызывай, вызывай! Я пока оденусь. Девять месяцев ждали — а ты говоришь, неожиданно! Помоги мне, пожалуйста!
* * *
— Вселенная больше не хочет держать меня в себе, малышка! Не прерывай связи, прошу тебя! Я постараюсь сообщить о последних мгновениях. Жаль, что мы так поздно узнали друг друга.
— Мне тоже жаль, Учитель. Но некоторые сообщают, что вступившие в постоянную связь Разумные... как мы с тобой... там, за пределами Вместилищ, могут встретиться!
— Да, малышка, я тоже получал подобные сообщения. Если это так, — я буду ждать тебя. Ждать и искать. Пусть даже в аду. А ты?
— Я тоже буду искать тебя, Учитель!
— Туннель... Действительно, у моей вселенной есть туннель, только вход в него раньше был закрыт. Но теперь... Но сейчас... Кажется, я схожу с ума. Здесь... То есть там... Необычное...
— Я приду к тебе, Учитель!
— Я буду ждать тебя, малышка! Искать и ждать!..
* * *
— Поздравляю, мамаша! Сын у вас. Голосистый хлопчик. А серьезный какой! Видать, профессором будет.
— Покажите... Покажите мне его...
— Смотрите, мамаша, смотрите. Роды прошли очень хорошо. Вам каждый год по хлопчику можно делать.
— Алешка будет рад... Он так сына хотел...
— Все мужья сыновей хотят. Но на всех разве напасешься? Кому-то и девочек для них надо растить. А теперь отдыхайте, мамаша, отдыхайте!
* * *
— Учитель, Учитель! Мне так тебя не хватает! В моей вселенной происходит что-то страшное! Мне больно! Наверное, это и есть Железный Дракон. Сейчас он заберет меня. Я так никогда и не узнаю, что бывает после изгнания. Мне больно! Как жаль, что ты меня уже не воспринимаешь, Учитель! Прогони Дракона, Учитель! Ты обещал искать и ждать меня. Где же ты? Мне больно! Ослепительно боль...
* * *
— Мне было так больно, мамочка! Ты обманула меня!
— Это потому, что срок слишком большой. Видишь, даже профессору было трудно. Ну, да ладно. Теперь все неприятности позади. Закончим школу, поступим в институт, а потом и замуж выйдем. Мишенька... Ты скоро поймешь, он замечательный парень. Все будет хорошо, вот увидишь.
Все будет хорошо!



Стратегическая игра.
Мы с дядей Гаспаром шли аллеей чудесного сада. Благоухали цветущие деревья, пели райские птицы; эйфория, как всегда, была прекрасна и однообразна.Дядя Гаспар редко бывает здесь. С тех пор как они с отцом поссорились, Гаспар приходит сюда из своей Тьмы, только когда отец бывает так занят, что дядюшка точно знает: визит останется незамеченным. Проникает он в сад через дырку в заборе. Ключари знают об этом, но молчат. Видно, дядя Гаспар с ними договорился. Он с кем угодно может договориться. Кроме моего отца, разумеется. Отец, хоть всемилостив и всеблаг, не может простить дяде какую-то старую обиду. А Гаспар делает вид, что немилость отца ни капельки его не волнует. Гордыня дядюшки, конечно, смешна. Он вообще очень странный. И, конечно, никакой он нам всем не дядя. Но ему нравится, когда мы так его называем, а нам что, жалко, что ли? Чем бы взрослый ни тешился, лишь бы не забывал играть с нами.
А дядя Гаспар никогда не забывает. То глиняного человечка принесет, умеющего плакать и разговаривать, и предложит посмотреть, что у него внутри. Оказалось, внутри — ничего, пустота. То клетку притащит и научит нас ловить райских птиц. Последнее, что он принес — компьютер. Это такая штуковина, с которой можно играть в разные игры. Игр — тьма-тьмущая. Правда, все они похожи одна на другую и быстро надоедают. Тогда нужно нажать клавишу Escape на клавиатуре или найти дверь с надписью Exit на экране.
Но сегодня дядя Гаспар, подмигнув мне, сказал, что принес нечто совершенно особенное. Такую игру, в которую еще никто не играл.
Мне говорили, с дядей Гаспаром нужно держать ухо востро. Отец ведь недаром прогнал его с глаз долой, из сердца вон. Но перманентная эйфория иногда так надоедает...
— А что это за игра? — спросил я.
— Стратегическая. Только для особо одаренных. Ты заметил, что я никому не предложил поиграть в нее, кроме тебя? Потому что уверен: только ты сможешь стать победителем и получить приз.
— Приз? Какой?
— Совершенно замечательный! Это не просто приз, но еще и сюр-приз.
— Что это значит?
Дядя Гаспар лукаво улыбнулся, подмигнул мне и сказал:
— Ты не будешь знать, чем тебя вознаградят, вплоть до самой победы.
— Разве есть в саду что-то такое, о чем я не знаю? — удивился я.
— В саду — нет. Но в игре — сколько угодно. Ты и не представляешь, как это интересно: не знать чего-либо, а потом самому догадаться, как оно устроено или что нужно делать.
— Я всегда знаю, что нужно делать. И чего не нужно — тоже знаю.
Дядя на секунду задумался, усмехнулся, еще раз мне подмигнул. Из всех моих знакомых только он умеет подмигивать. Отец как-то сказал, что это у Гаспара нервный тик. Кто бы объяснил, что это такое? У дядюшки как-то неудобно спрашивать.
— Не нужно, например, разговаривать со мной. Но ты разговариваешь, потому что это интересно, так?
— Так.
— А в стратегической игре все в тысячу раз интереснее! Ну же, соглашайся! А то я предложу ее кому-нибудь другому.
— Но никто другой не сможет стать победителем, вы сами говорили.
— Для того чтобы насладиться игрой, не обязательно становиться победителем. Цель — ничто, движение — все.
— И какие правила у этой игры?
— На первый взгляд — обычные. У тебя будет несколько жизней, оружие, здоровье. Ты должен будешь пройти много уровней, миновать всех врагов, получить все бонусы и в конце — тот самый приз-сюрприз, о котором я уже говорил.
— И все? Ну, такие игры мне уже надоели. И почему она называется стратегической? Обыкновенная стрелялка.
— Я же сказал, правила кажутся обычными только на первый взгляд. На самом деле никого из врагов убивать нельзя.
— Но тогда они убьют меня! Как же при таких условиях можно выиграть?
— Врагов нужно любить. И, если кто-то ударит тебя по правой щеке, подставлять левую. В этом и состоит стратегия: сделать всех врагов своими друзьями.
Действительно, правила несколько отличаются. Они, собственно говоря, такие же, как у нас в садике. Но здесь ни у кого нет врагов, поэтому никому ни разу не приходилось подставлять другую щеку. А в стратегической игре?
— Еще какие отличия?
— Если ты все-таки убьешь кого-то одного, тебя посадят на кол, или в яму, или в тюрьму. Могут еще расстрелять, повесить, отрубить голову и так далее.
— Все это означает уменьшение здоровья? — догадался я.
— Иногда до нуля. Тогда тебе дается новая жизнь.
— И я должен буду пройти этот уровень заново.
— Нет. Ты попадешь на другой уровень. Но у тебя будет меньше здоровья, меньше оружия и так далее. И пройти уровень будет гораздо сложнее.
— Зачем мне оружие, если все равно никого нельзя убивать?
— Красота и ум — тоже оружие. Да и настоящего оружия в стратегической игре — навалом! Огромные склады! И какое! Одним выстрелом можно убить миллионы!
Глаза дяди Гаспара возбужденно заблестели. Он был явно влюблен в эту стратегическую игру.
— Не сочтите меня тупицей, но мне хочется повторить свой последний вопрос.
— Нельзя убивать одного, — терпеливо повторил дядя Гаспар. — Но если ты убьешь сотни, тысячи, а лучше миллионы врагов, тебя объявят или героем, или выдающимся политиком — смотря на каком уровне это произойдет. Ты будешь долго и счастливо жить во дворце, в роскоши, у тебя будет много наложниц и вкусной еды...
— Наложниц? Что это такое?
— Наложница — это такой враг, с помощью которого можно испытать нечто подобное эйфории.
— Эйфории? Она мне и здесь надоела.
— Что имеем, не храним, потерявши — плачем, — выдал дядя Гаспар один из своих афоризмов. Он любит их вставлять к месту и не к месту.
— Значит, если я убью пару миллионов врагов — сразу выиграю?
— Наоборот, следующие много-много уровней будешь проходить с самого нуля.
— Ничего не понимаю.
— В этой замечательной игре каждому предоставлены право выбирать и обязанность нести полную ответственность за свой выбор. Хочешь быть счастливым — будь им!
— Что значит "быть счастливым?"
— То же самое, что жить во дворце, иметь много наложниц и вкусной еды.
— И потом все начинать с нуля! Ну уж нет, без такого счастья я как-нибудь обойдусь!
— Тогда ты запросто пройдешь все уровни. Приз-сюрприз будет твоим! — обрадовался за меня дядя.
— Когда начнем?
— Можем прямо сейчас. Но только не здесь. Нам нужно покинуть садик.
— Покинуть... садик? Отец категорически запрещает нам это делать до тех пор, пока мы не вырастем и не отведаем плодов с древа познания и древа жизни!
— Вот как?
Дядя Гаспар задумался. Похоже, он не знал об этом запрете.
— Наверное, ваш отец не хочет, чтобы вы знали, каких интересных игр здесь лишены, — догадался он. — Ну что же, тогда оставайся, а я предложу игру тому, кто окажется смелее тебя.
— А здесь... Неужели нет никакой возможности поиграть прямо здесь? — расстроился я. Все-таки не каждый день в саду предлагают такие развлечения.
— К сожалению, нет, малыш. Извини за то, что я тебя огорчил. Просто компьютер, на котором инсталлирована эта игра, очень большой и не пролазит через дырку в заборе. Ну, идем обратно?
За разговорами я и не заметил, что мы подошли уже к самой дыре, ведущей во Тьму. Из нее веяло холодом, пустотой и одиночеством. Что такое одиночество, я не знал, но мне пришло в голову почему-то именно это слово.
— А может... Как-нибудь...
Уловив мою нерешительность, дядя Гаспар схватил меня за руку и, прикрыв широкими кожистыми крыльями, вывел через дыру.
— Мы ведь не надолго, да? — засомневался я в правильности того, что делаю.
— Конечно, ненадолго! — засмеялся дядюшка. — На каких-нибудь шестьсот шестьдесят шесть тысяч лет!
Сквозь туман, клубящийся во Тьме, ничего не было видно. Кроме того, крылья мои намокли и бессильно поникли.
— А вот и клавиша Enter! Поехали!
Дядя Гаспар сильно потянул мою руку вниз. Почва выскользнула у меня из-под ног. Я вырвал руку и попытался расправить крылья, но они стали такими тяжелыми, что я не смог взлететь. Пришлось резко присесть, чтобы не упасть. Дядя Гаспар скользил все быстрее вниз; я, боясь отстать, теперь уже сам крепко держался за его руку. Но еще больше я боялся упасть на спину и испачкать свои белоснежные крылья.
— Пригнись ниже! Еще ниже! — скомандовал дядя. — Свернись калачиком!
— А крылья? — заволновался я.
— Какие еще крылья? В игре ни у кого крыльев нету! А ты уже в игре!
Действительно, никакие крылья теперь не мешали мне. Это было так странно... Я испытал новое, доселе неизведанное чувство, совершенно не похожее на эйфорию.
Дядя Гаспар куда-то исчез. Я последовал его совету, свернулся калачиком и уткнулся головой во что-то мягкое.
— Хорошо идет, головкой... — услышал я незнакомый голос. — Тужьтесь, мамаша, тужьтесь...
Я застрял в какой-то темной трубе, упругой и влажной. Мне стало страшно. Это тоже было новое чувство, настолько неприятное, что, как только дядя Гаспар выдернул меня из трубы, я потребовал, чтобы он немедленно вернул меня в садик. Но меня сильно шлепнули по попке, и я услышал чей-то жалобный крик:
— Уа-а, уа-а, уа-а...
Кажется, не только у меня исчезли крылья.
Я огляделся. Дяди Гаспара не было. Мое жалкое крохотное тельце держала вниз головой какая-то женщина с усиками над верхней губой. Чудовищная сила продолжала тянуть меня вниз. Все было настолько сюрреально, что я на несколько мгновений замолчал, а потом вновь начал кричать:
— Уа-а, уа-а, уа-а...
И это было началом моей первой жизни.
Ее я помню лучше, чем остальные. Так проститутка никогда не забывает своего первого мужчину.
Я был ремесленником и жил в большом городе. В нем было, наверное, больше тысячи жителей. Мои горшки славились на всю округу. После ярмарки я обычно покупал жене новое платье или платок, а детям леденцы. Но однажды, когда мы со старшей дочерью возвращались с базара, ее заметил молодой сеньор. И приказал, чтобы моя старшая дочь принесла в замок два горшка. На это я, поспешно сняв шляпу, ответил, что, если сеньору будет так угодно, я сам привезу ему не два, а целую дюжину превосходных горшков.
Молодому сеньору, конечно, были нужны не горшки, а моя дочь. Он вновь повторил свое требование. Пришлось напомнить ему, что я не крестьянин, а свободный горожанин.
Молодой сеньор приказал слугам избить меня. Но дело было недалеко от нашей улицы; за меня вступились соседи, тоже гончары. Сеньора, конечно, никто и пальцем не тронул, а вот слугам его досталось.
Через три дня мою дочь похитили. Вернулась она две недели спустя, вся в синяках и кровоподтеках, и не сказала ни мне, ни своему жениху ни слова. Через три дня она повесилась на той веревке, которой я обычно увязывал горшки, чтобы они не упали с повозки по дороге на базар. Я похоронил вначале дочь, а через два месяца и жену — она не перенесла смерти своей любимицы, увяла прямо на глазах, как цветок, который перестали поливать.
Лишь осенью молодой сеньор вновь появился в городе. Меня он не узнал, потому что от горя я поседел и постарел сразу лет на десять. Гончары и бочары враз услали своих дочерей домой. А мы с бывшим женихом, статным белобрысым парнем, стали поджидать сеньора перед воротами, что выходят на дорогу, ведущую к Замковой горе. У каждого из нас был острый нож — отец жениха состоял в цехе кожевенников. Парень прыгнул на сеньора с крыши дома, но промахнулся. Стража набросилась на него, молодой сеньор развернул лошадь, чтобы посмотреть на безумца, осмелившегося напасть на господина. Я выбежал из подворотни, проскочил между двумя слугами, одним рывком сдернул сеньора с лошади и успел-таки вонзить ему нож в горло, прежде чем меня зарубили стражники.
Я понял, что игра закончена, и ждал, что придет дядя Гаспар и отведет меня обратно в сад. Но очутился все в том же тумане, холодном, липком и противном. Впрочем, крыльев у меня по-прежнему не было; беспокоиться, что они намокнут и испачкаются, не приходилось. Я попытался на ощупь найти клавишу Escape, но вокруг была лишь пустота. Я сделал шаг вперед, поскользнулся…
Я был наследником престола. Когда мне исполнилось шесть лет, мой родной дядя, лелеявший надежду стать королем, задушил меня большой подушкой.
Вновь очутившись в липком тумане, я услышал веселый голос дядюшки Гаспара:
— Ну, как тебе стратегическая игра, малыш?
— Я больше не хочу в нее играть! Заберите меня отсюда! — крикнул я, боясь пошевелиться.
— Не могу, малыш! Это было бы нарушением правил! Ты должен сам найти выход из этой замечательной игры!
Голос дяди Гаспара звучал все тише — видно, он уходил.
— Что для этого нужно сделать? — спросил я.
— Выиграть приз-сюрприз. Открою тебе маленькую тайну: выиграть приз — это и означает найти дверь с надписью Exit, то есть выйти из игры. И я тебе уже объяснял, какая стратегия приводит к цели.
— Но это было так давно! Я почти не помню правил! — закричал я, сделал шаг в сторону, откуда слышался удаляющийся голос, поскользнулся…
Я был рабом богатого патриция. Я завидовал его лошадям — с ними и обращались лучше, и кормили сытнее. А на мою шею, когда нас заставляли молоть зерно, надевали деревянную колодку, чтобы я не мог съесть горсть зерен или муки. Но однажды на меня обратила внимание жена патриция. Меня обучили управлять ее колесницей. Патриций больше времени проводил в провинциях, нежели дома, и госпожа все чаще выезжала одна. Однажды, когда патриций в очередной раз уехал по делам, госпожа вновь велела везти ее к тому дому на Соловьином холме, где она проводила многие часы. Но на этот раз она вышла быстро, лицо ее было в слезах. Едва войдя в свой дом, госпожа разрыдалась. До спальни она дошла, опираясь на мою руку. Я с удивлением рассматривал ее покои, в которых никогда не был — в них могла входить только Цецилия, рабыня-прислужница. Госпожа упала ничком на широкое ложе. Я переминался в дверях, ожидая приказаний. Прибежала Цецилия. Госпожа подняла голову, с удивлением посмотрела на меня и отослала рабыню. Я хотел уйти следом, но госпожа сделала знак остаться.
— Ну что же… Наверное, я и впрямь недостойна даже любви плебея, — сказала она, вставая на колени и сбрасывая тунику. — Последнее, что мне остается — стать наложницей раба!
Кровь ударила мне в голову. Нежная белая кожа, казалось, светилась в полумраке спальни. Госпожа медленно освободилась от одежд, нежась в моих горячих взглядах, словно в лучах весеннего солнца.
— Что же ты? Или ты только в праздники и только с рабынями умеешь это делать? — спросила госпожа. Она стояла на широко расставленных коленях, ее обнаженные бедра были для меня в тот момент желаннее, чем свобода. Я бросился на нее, как орел на зайчиху. Мои пальцы были, как когти, и тело госпожи трепетало в них пугливо и жадно.
Вдоволь позабавившись со мной, госпожа позвала стражников. Меня бросили в яму, а через два дня, когда начались праздники, отдали на растерзание львам.
Я был ловцом жемчуга. Никто не мог нырнуть глубже меня, никто не добывал хозяину таких крупных жемчужин. Но однажды один из новеньких, взятых взамен запутавшегося в водорослях Марио, поранил руку и никому не сказал об этом. На запах крови приплыли акулы; я был дальше от лодки, чем другие ловцы, и не успел вовремя на нее залезть.
Я был молодым удачливым купцом и жил в приморском городе. У меня был большой дом, мои корабли плавали в Индию за пряностями. Когда мне исполнилось тридцать, я влюбился в восемнадцатилетнюю дочь обедневшего дворянина. Она тоже полюбила меня — и не за дорогие подарки. Согласия на женитьбу ее отец не дал, оставить свою любовь я не мог. Мы стали встречаться тайком в таверне — самой дальней от порта. Но однажды, когда мы выходили через заднюю дверь, мою возлюбленную заметили пьяные матросы. Иногда они забредали, в поисках приключений, даже в богатые кварталы. Я не был дворянином и носить шпагу не имел права, но с кинжалом никогда не расставался. Схватка была короткой. Я успел убить одного и ранить двоих, потом мне вонзили нож в спину…
После каждой игры я ждал, что дядя Гаспар встретит меня и отведет обратно в сад. Но он больше не приходил.
Однажды мне показалось, что я знаю, как выйти из игры.
Я был художником. Мои картины никто не покупал, и часто на обед у меня не было даже куска хлеба. Я был хорошим художником. Мои полотна были живыми. С героями портретов можно было разговаривать, пейзажи манили прогуляться, в написанных мною домах хотелось жить. Но покупатели были слепы и не покупали мои полотна. Я потерял веру в себя, начал пить, и однажды, налив в тазик теплой воды, вскрыл себе вены…
Но это только ухудшило мое положение. В следующий раз я родился седьмым ребенком в крестьянской семье. Когда три года подряд случился неурожай, мои родители умерли от голода, а я залез в дом к богатому соседу и украл со стола кусок хлеба. За это сосед затравил меня собаками.
Потом было много других игр. Входя в новую жизнь, я научился забывать предыдущие, и мне стало немножко легче. Красивые женщины, а когда они не случаются, то алкоголь и наркотики делают игры не столь безрадостными, как вначале, но все это, вместе взятое, лишь отдаленно напоминает так надоевшую мне в садике и столь желанную теперь эйфорию. Иногда я долго-долго стою в липком холодном тумане, стараясь ни о чем не думать, но в конце концов мне это надоедает, я делаю роковой шаг…
Иногда — обычно это бывает в конце очередной игры — мне хочется воскликнуть: "Элои, Элои! Ламма савахфани?" Но мои многократно оскверненные уста не смеют повторить эти слова.
Все чаще я впадаю в отчаяние, но каждый раз надежда вновь возвращается ко мне. И я вновь ищу и вновь не могу найти ни дверь с надписью Exit, ни клавишу Escape. Безумно надоевшая игра все продолжается и продолжается, и я уже сомневаюсь в том, что у всякой игры бывает конец.
Боже Мой, Боже Мой…
__________________________
  Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?— Мар. 15, 34

• < Назад