Жабий процесс
- Подробности
- Категория: Дмитрий Корсунский
- Дата публикации
- Автор: Kefeli
- Просмотров: 864
Жабий процесс
Юмористический рассказ
- Говорят, жаба – самый страшный зверь.
- Почему же?
- Душит всех подряд. На той стороне реки всех передушила.
- Ну и что?
- Теперь к нам скачет…
Столоначальник казённой палаты надзора и правоохраны Валерий Палыч Дудкин был горд и польщен. Ещё бы… Ему доверили важнейшее дело. Можно смело сказать самое наиважнейшее государственное дело во всей земской управе Грибовского уезда.
Сам помощник присяжного Григорий Онуфрьевич Затыкин, многозначительно подняв палец вверх, доверительно, с почти суеверным шёпотом произнёс:
— Уже оттуда… Из самых высших сфер интересовались… Дескать, что то у вас такое? Не смута ли случайно? И из корыстных побуждений… Вы понимаете всю важность?
— Всё оформим-с в наилучшем виде. Не извольте беспокоиться.
— Так-то оно так,— с каким-то тягостным предчувствием произнёс Затыкин,— но смотрите, чтобы эти газетчики тебе никакую закорюку не закорючили. Знаем мы этих крючкотворов… Они чего-нибудь сдуру вякнут, а на чиновнике эта дурь до самой отставки соплёй висит. Пуще всего опасайся прозвищ…
— И не такие дела делали,— сказал Дудкин с угрюмой казённой строгостью, а у самого как-то странно засосало под ложечкой. Ёкнуло сердечко… Стало самого себя чисто по-человечески жалко. Он безнадёжно сглотнул слюну.
— Не бойся… Бог не выдаст, свинья не съест. Мы тебя в обиду не дадим, но и ты сам гляди в оба… Будь бдителен, и сам собой не сядь в лужу. А сделаешь дело, как положено, то сам понимаешь… Благодарность оттуда не рубль с полтиной,— завершил своё напутствие Затыкин и с дружеским сочувствием потрепал его по плечу, уже ссутулившемуся в ожидании непомерных тягот.
Однако, вспомнив слова о благодарности, он взбодрился, воспрял духом и осознал: «И высшим сферам нужны скромные труженики провинции». А раз нужны, то и никакие крючкотворы им не страшны.
Тем более, что дело было действительно не только важнейшим, но уже приобретающим широкий общественный резонанс. Журналист местной газетёнки «Плеть кентавра» Василий Железякин по прозвищу Железяк был в претензии на главу уездной управы Алексея Вениаминовича Сидорова за неуплату рубля с полтиной гонорара.
Дело в общем обычное, заурядное и яйца выеденного не стоящего. Мало ли какому бумагомараке глава уезда запамятовал заплатить… Их-то, как собак нерезаных, а он один. Не мудрено и забыть.
О сей претензии Железяк написал в «Плети кентавра», которую даже и малолетние грибовцы называли прибежищем графоманов, что де «Сидорова дико душит жаба».
Разумеется, никто на его глупую выходку не обратил внимания. Да вот беда… Сия злосчастная газетёнка попала, причём, как выяснилось впоследствии совершенно случайно, к одной даме из весьма значительных и влиятельных кругов при дворце.
Та дама не преминула, из самого обыкновенного женского желания уколоть «шпилькой», поддеть жену губернатора Лидию Митрофановну Рубину, которая хвалила свою губернию.
— Что вы сами себя расхваливаете, когда главу уездной управы «жаба душит»? — язвительно сказала дама,— да ещё «дико…».
И эту занюханную газетёнку прямо под высочайший нос и подсунула. От такого неслыханного вызова даже Лидия Митрофановна, женщина спокойная и добропорядочная во всех отношениях, аж взбеленилась. А приезжая дама просто наслаждалась своим язвительным торжеством. Что было с её стороны поступком достойным всяческого, если не осуждения, то, по крайней мере, укора в нетактичности к хлебосольным хозяевам губернаторства.
Затем дама забрала «Плеть кентавра» назад и сказала:
— Принепримейнейши отвезу её в столицу. Пускай и там вас знают.
Взяв газетёнку, она величественно удалилась, и уже на следующее утро уехала в столицу. И не было-то в ней, как судачили местные товарки, никакого сочувствия. Ни к уважаемому губернатору – почтенному отцу семейства, ни к мирно проживающему под его мудрой дланью населению, ни ко всему чиновничеству.
Дама уехала. И весьма может быть, что уже в дороге она позабыла и о своей шпильке, и о газетёнке, а вот в губернии вскоре разразился немыслимый скандал. Видно та «Плеть» где-то да и всплыла. Причём среди весьма почтенных и значительных лиц.
Глава земства Сидоров был вызван на ковёр и «вздыблен» лично губернатором Григорием Рубиным. И покатился с горы ком, сбивающий на своём пути всё мелкое и не имеющее крепкой связи с землёй да с влиятельными лицами. Канцелярских писарей, редактора и корректора.
Все, как по мановению волшебной палочки, тут же прониклись всей важностью возмездия за навет на честнейшего человека, о котором никто не смел и подумать нечего предрассудительного.
Ведь он, в глазах всей чиновничьей челяди, был образцом умеренности. Всего-навсего закрывал глаза на тёмные делишки хозяйчика лесозавода, подворовывавшего государственный лесочек да втихаря и за малую мзду подторговывал земелькой из государственных владений. Только и всего.
По сравнению с прежним главой уездного земства, он был чуть ли не ангел во плоти. Тот, за время своего пребывания в земстве, так основательно подчистил казну, что даже видавший все виды седой и со служебной одышкой товарищ присяжного и тот изумился его бесхитростным заимствованием из государевой казны. Как он только умудрился и казённый стол бухгалтера в ломбард заложить?!
Поэтому-то, всякая уездная челядь стала на защиту своего начальника ни за страх, а за совесть. Хотя, по правде говоря, тот был не только скуповат и изрядно хамоват, но и весьма высокомерен. Однако, когда дело касается всей волчьей стаи, то тут волки и быка, и лося задерут без страха и упрёка. А уж про какого-то бумагомараку и говорить нечего. Сожрут со всеми потрохами и не подавятся. Нисколько.
Вот таким волком и чувствовал себя Дудкин, получив указание призвать зарвавшегося якобинца к ответу и потребовать с него опровержение, а будет кобениться и посадить на сутки в холодную. Ведь как ни крути, а налицо оскорбление должностного лица из корыстных побуждений.
Проникнувшись всей важностью дела, уже и до столицы достигшего, блюститель порядка даже почувствовал за спиной чуть ли не ястребиные, а то и ангельские крылья. Он даже не утерпел и посмотрел в вымытое мальчишкой окно, чтобы увериться в своей явно возросшей многозначительности.
«Да, я и вправду возрос,— подумал он с чувством законного удовлетворения.— Может быть, и Анну дадут, а то… И подумать страшно… Владимира с бантом. Дело-то непростое… Чуть ли не политическое. Кстати, почему чуть ли? Почему чуть ли, когда из самых высших сфер уже интересовались? Наверняка ведь там, о нём говорят на каком-нибудь важном рауте или как он там по-русски называется? Не ассамблея ли…
Вот память на эти заморские словечки дырявая… Надо же так русский язык испоганить… короче говоря, и там оно, то сиё дело среди государственных мужей обсуждается. Да и не только оно, а тот, кто его ведёт…
А там… А там, глядишь и его заметят… В столичные столоначальники переведут, а он и там не растеряется. Враз, всех смутьянов на чистую воду выведет, а то гляди-ка… Как разошлись… Это главу-то земства, почтенного человека и чуть не с жабой уровняли».
Войдя присутственное место, он тут же призвал к себе прыщавого и вечно чего-то жующего канцеляриста Дорофея Незатейкина. Грозно посмотрел на своего подчинённого, многозначительно прокашлял и повелел:
— Прикажи-ка уряднику привести ко мне этого самого смутьяна Железякина. Да, чтобы немедля. А то смотри у меня…
— В один миг исполню, ваше высокоблагородие,— тут же ответствовал письмоводитель, принявший стойку борзой собаки, учуявшей облинявшего зайца.— Как прикажете вести? Повязать и с саблей наголо?!
Столоначальник призадумался. Оно, конечно, было явное сотрясение государственных устоев, но… с саблей наголо будет, пожалуй, лишнее. Всё же не уголовник какой-то, а так… Как бы то выразиться? Проще говоря, смутьян.
— Ну… как бы тебе сказать…
— Всё понял-с,— изогнулся письмоводитель.— И без сабли от нас никуда не убежит. Везде голубчика отыщем. Дальше, чем к тётке в Саратов, ему бежать некуда.
— Да, и уряднику, ты братец скажи, чтобы он того… Ну, без этого… Сам понимаешь… Дело же до высших сфер дошло… А там не любят слышать лишнего о… О всяком там рукоприкладстве… Всё должно быть по закону… Без зуботычин, а то я его знаю. Он-то известный мастер… Заплечных дел.
— Всё понял,— ещё больше изогнулся чиновник.— Всё будет по закону. Не извольте беспокоиться. Мы и законы, и свою службу исправно знаем. Шкуру спустим по закону да параграфу.
— А раз всё понял, то ступай,— сказал столоначальник и, привычно насупившись, грозно задвигал густыми бровями и начальственно прокашлял. Письмоводитель исчез, а Дудкин взялся за перекладывание бумаг на своём столе.
Каждый раз, когда ему следовало приступить к какому-нибудь архиважному делу, он занимался перекладыванием казённых бумаг, уже не первый год терпеливо ждущих его решения, с места на место. Вроде бы и не затрудняешься, а мысль-то о самом главном сама сосредотачивается.
Потом он выкинул из чернильницы муху, решившую из праздного любопытства поглядеться в чернила да попробовать их на вкус. Приготовил чистую бумагу для досконального опроса охамевшего вольтерианца да призадумался. Начинать ли соответствующее преследование или нет?
Насчёт этого товарищ присяжного ничего не сказал, а только кашлянул… Мол, сам понимаешь. Да, вот незадача… Мало ли, что он кашлянул? Может быть, он простывши? Отвечать-то за дело придётся ему, Дудкину.
Лучше всего зарегистрировать, потому что без казённого номера он и вызвать к себе вольнодумного газетчика не имеет никакого законного права. А может ли он дать делу ход, когда нет заявления потерпевшей стороны? Не вызывать же к себе высокоуважаемого главу земства…
Столоначальник погрузился в глубокое размышление, но вместо логического обоснования дела в голову лезла какая-то ерунда. Что-то вроде про поскандалившихся соседок в рыбном ряду рынка. Не успел он как следует раскинуть тем, что называется мозгами, в дверь тихонько стукнули.
— Входите,— сказал он, стараясь придать своему голосу силу неотвратимого возмездия.
В дверях показался перепуганный чуть ли не в усмерть газетчик, сопровождаемый двумя жандармами с саблями наголо, урядником и письмоводителем.
— Кхмы-кхмы,— озадаченно прокашлял столоначальник.
— Кайся, изверг,— толкнул смутьяна урядник,— Кайся каиново племя…
— Ваше высокоблагородие, честное благородное слово, не виноват, - начал оправдываться Железяк.— Ежели бы Дурахманов мою тётку не назвал бы жабой, в жизни бы ему в морду не дал.
— Причём здесь Дурахманов? Не понимаю… говори толком,— грозно сказал Дудкин.
— Как причём? Мне уже урядник сказал, что он меня по жабьему делу задерживает. Только я совсем не виноват, что мне графин под руку подвернулся… Я его на дурахмановскую голову случайно опустил… Он сам голову под графин подставил, когда я воду в стакан наливал.
— Какой графин, какой стакан?! — не выдержал всей галиматьи столоначальник.— Я тебя вызвал по твоему постыдному пасквилю в «Плети кентавра», где ты посмел написать, что высочайшее в уезде лицо «дико душит жаба».
— Это Сидорова, что ли? — Бесхитростно спросил Железяк.
— Ты ещё спрашиваешь? Как ты смел про высочайшее лицо так писать?!
— Вот оно в чём дело,— тут же с явной издёвкой протянул Железяк и гордо расправил плечи.— Это что значит? Вы мне политику вменяете? А знаете ли вы, что мой двоюродный дядя кузен его превосходительству Заикину?
— Причём здесь его превосходительство?
— А при том, что уберите от меня этих олухов с саблями, да предложите кресло. Раз я политический, то, будьте любезны, явить мне положенное почтение. На иных условиях я с вами разговаривать не желаю.
— Ты чего, совсем рехнулся, ирод окаянный!? — сердито спросил Дудкин, но через несколько мгновений душевных сомнений нерешительно поинтересовался.— Ты и вправду сродник его превосходительству?
— А то,— дерзко ответил Железякин и столь же дерзко обратился к уряднику.— Как вы смели меня в публичном месте задерживать с жандармами? Да ещё через весь город повели меня с саблями наголо? Я что уголовный преступник?!
— Какое же это публичное место? — стал оправдываться урядник, почуявший, что дело принимает для него дурной оборот, и выражение «лучше перебдеть, чем недобдеть» в этом случае его никак не оправдывает.— Ты же в трактире «горькую» кушал…
— Не ты, а Вы,— ещё более дерзко начал наседать на замявшегося урядника Железякин, уверенно усаживаясь в кресло, стоящее напротив столоначальника для особо почётных посетителей.— У меня гимназия закончена и десятый класс в табеле о рангах…
— То-то и оно, что десятый класс! — почти радостно крикнул столоначальник, сразу почуявший, что Железяк, по своему чину, ни в какое сравнение не идёт ни с его девятым классом, ни с седьмым классом главы земской управы.— Ишь, какой грамотный! Я тебе покажу, где раки зимуют. Выучили грамотеев на свою голову.
— Вы не имеете права! Я из благородного сословия…
— Ежели вы из благородного сословия, то как вы могли такое не только написать, но и подумать?! — столоначальник закружил по кабинету коршуном, готовым ринуться вниз. Жандармы с урядником и письмоводителем вытянулись в струнку. — Сейчас же пиши опровержение, а то у меня по другой статье пойдёшь! Вызову сейчас Дурахманова и посажу тебя за буйство в холодную со всяким ворьём…
— Не имеете права. Неподсудное вам дело…
— Право? Я тебе покажу право! Забыл, кому править в губернаторстве доверили?! Надо же… Выискался правовед… Да ты знаешь ли, где всё право? — Дудкин, почти вплотную приблизился к журналисту. Сжал волосатый кулак, и чуть ли не подсунул его под железякинский нос.— Вот оно, где всё право… В Мухоморье пойдёшь по этапу… Так всё устроим, что света Божьего не увидишь.
— А что писать? Что он не жаба или что его жаба не душит? — испугано замямлил автор «жабы» да перепугался так, что чуть было и с кресла не встал…
— Что значит, не душит?! Какая-то здесь у тебя явная двусмысленность… Можно подумать, что его раньше жаба душила.
— Тогда глава земства не жаба.
— А если типография «не» пропустит? Тогда как? Ммм… Я тебя спрашиваю? Молчишь… То-то… Думай, что писать. Например, начинается так. Глава земства не… Чего не?
— Не душится жабой и сам не жаба,— попробовал подсказать автор.
— Я тебе покажу не жабу! Быстро в холодной остынешь. И думать о жабе забудь. Нужно обо всём написать деликатно. Чтобы и в разных сферах поняли правильно. Без намёков и двусмысленностей. И без всякого жлобства. Умел нажабить, умей и без жаб обойтись... Ох, и устал я от тебя.
— Может, я домой пойду, а там что-нибудь и придумаю?
— Ладно, ступай домой и думай,— смиловался столоначальник, кивнул головой уряднику и тот выпустил Железяку из казённой палаты.
На следующее утро в дверь Дудкина настоятельно и решительно стукнули. «Кого там несёт нелёгкая в такую рань?» — подумал столоначальник и на всякий случай торопливо застегнул раскрытый воротник вицмундира.
— Входите,— начальственно разрешил Дудкин и, для пущей важности, уткнулся носом в какую-то прошлогоднюю бумагу.
— Здравствуйте, Ваше благородие,— сказал с бодрой и весёлой уверенностью, вошедший в кабинет Железякин, держа под мышкой толстую и изрядно потрёпанную книгу.
— А, это ты… Написал?
— Ммм, опровержение-то? — спросил Железякин, не скрывая издёвки.
— Ты, чего это? Не больно-то умничай… Холодная приёмная рядом.
— Известно ли вам, ваше благородие, что выражение «душит жаба» в просторечье означает приступ болезни «грудная жаба»? Вот, почитайте Большую медицинскую энциклопедию.– Железякин ухнул на стол Дудкина свою книгу, которую тут же раскрыл на нужной странице.— Грудная жаба – неожиданно возникающие приступы острой боли с одышкой, а также со страхом скорой смерти при физическом напряжении или сильном эмоциональном волнении.
Бывают предвестниками инфаркта. Встречаются у мужчин в 7 раз чаще, чем у женщин. Мужчины от 40 до 50 лет заболевают «грудной жабой» почти всегда. В развитии болезни наиболее значительную роль играет профессия. Часто подвержены заболеванию лица, которые испытывают большое умственное и эмоциональное напряжение, доходящее до длительной депрессии.
— Ты чего не в ту степь погнал,— озабоченно сказал столоначальник.— Ты меня своей медициной с панталыку не собьёшь… Тоже мне выдумал… Жаба грудная. Мало ли какие ещё жабы бывают…
— А что вы вообще знаете о жабах?! — победоносно спросил автор, усёкший некоторую нерешительность Дудкина. Глядя на газетчика, можно было подумать, что у него в руках козырной туз и три короля.
— О жабах? Жаба, она и есть жаба,— ответил огорошенный столоначальник, не ожидавший к жабьему вопросу какого-то иного, не согласованного с его следствием вопроса.
— Значит, ничего... Я так и знал. А знаете ли вы, что во Франции жаба считается деликатесом?!
— Не жаба, а лягушки,— начал было вяло отбиваться Дудкин.
— Кому деликатес лягушки, а кому и жабы,— гордо выпалил автор и продолжил.— А знаете ли вы, что в Китае жаба считается символом богатства и её держат на столе?!
— Так, то в Китае… И чего-то мне не вериться, что они их держат на столе.
— Держат, да ещё деньги под неё подкладывают,— и скороговоркой добавил.— Разумеется, не под настоящие, а под фарфоровые.
— Ты чего мне голову морочишь? Или ты до Вольтера дочитался?
— И в мыслях вашу голову не имел морочить, но,— тут Железякин так же, как помощник присяжного Григорий Онуфрьевич Затыкин, многозначительно подняв палец вверх, торжественно произнёс,— поскольку, согласно презумпции невиновности, все сомнения в виновности обвиняемого, которые не могут быть устранены в общем порядке, предписанном Кодексом, толкуются в пользу обвиняемого, то позвольте откланяться. Честь имею!
Железякин, гордо забрав со стола медицинскую энциклопедию, вышел из казённой палаты. Дудкин же тупо уставился в дверь. Хотелось вызвать урядника и приказать тому взять двух, а ещё лучше трёх жандармов и с саблями наголо…
Но тут к нему без всякого стука ввалилась какая-то старуха с ведром, наполненным водой.
— Будьте любезны осмотреть и оплатить десять жаб для жабьего процесса,— сказала старуха и для верности слегка поклонилась.— Не волнуйтесь… Самые большие и голосистые. По три копеечки уступлю…
— Пошла вон! Я тебе покажу по три копейки!
— Что же вы так кричите, Ваше благородие? — изумилась старушенция.— Да если по три копейки дорого, то извольте, могу и по две вам, как важному чиновнику, уступить…
— Пошла вон!!!
— Да не кричите вы так… и по копейки уступлю,— испугано замахала ссохшимися, но ещё крепкими ручками бабка, но так и не успела продолжить свой торг, потому что Дудкин, самолично открыв дверь, вытолкнул её из кабинета.
А она, горестно ухватив своё ведро, завздыхала:
— Ох, и не вовремя пришла… Нужно было после обеда, когда он в благодушии пребывает. Да ведь и опоздать могла… А дело-то такое… Чуть задержишься и твой товар уже никому не нужен. Ладно, зайду после обеда… Глядишь, к тому времени и подобреет.
С этого дня жизнь столоначальника превратилась в подлинный кошмар. Все горожане, из самых верноподданнических чувств, считали своим гражданским долгом помочь ему в жабьем процессе. Каждый день не проходило и часа, чтобы хоть кто-нибудь да не представил ему чего-то по жабьему делу.
Хуже всего было то, что часто подходили какие-то старые знакомые, уже находившиеся в солидных чинах, и начинали с самым серьёзным видом обсуждать жаб и его дело, которое, надо же случиться и такому несчастью, он всё же зарегистрировал по всем правилам.
Казус был ещё и в том, что «Плеть кентавра» печаталась в подберёзовском уезде, а посему и дело следовало вести подберёзовскому столоначальнику, а не ему. Короче говоря, жабье дело и вправду оказалось во всех видах жабьим.
Вот, например, в пятницу к нему подошёл худощавый губернский секретарь с кипой листов, исписанных мелким почерком.
— Говорят вы ведёте жабий процесс.. Ну так вот, тут мы с соседями посоветовались и решили составить вам справку из энциклопедического словаря, - губернский секретарь важно поправил пенсне, строго поглядел на бедного Дудкина и продолжил.— Значит, так… Жабы бывают следующих видов… Пресноводные, африканские… В день одна такая жаба сжирает до тысячи комаров…
— Да это не жаба, а крокодил какой-то,— обречённо выдохнул Дудкин.
— Вот, вот… И мы об этом подумали,— сказал он и снова, важно поправив своё пенсне, перелистнул страницу.— По крокодилам мы тоже вам составили справку. Так, на всякий судебный случай. Вдруг пригодится? Кто его знает? Кстати, тут рассказали любопытнейший анекдот. В Африке проводили соревнования по прыжкам в длину между леопардом, обезьяной и лягушкой. Как вы думаете, кто победил?
— Наверное, лягушка.
— Почему?
— Потому что судили по отношению к длине лап…
— Да. Победила лягушка, но не поэтому… А почему же?
— Не знаю…
— Потому что судила жаба…
Через неделю Дудкин знал о жабах всё или почти всё. Оказалось, что жабья жизнь практически неисчерпаемый источник новых знаний, в том числе и научных.
Какой-то научный светила, где-то прознав про эту тему, неожиданно вспомнил, что в студенческие годы писал о жабах какой-то реферат. Порывшись на антресолях, он, к своей несказанной радости, нашёл свой труд, который тут же развернул до целого трактата.
Жабья тема стала модной. Стало считаться, чуть ли не хорошим тоном, блеснуть в светском разговоре познаньями из жабьей жизни. Из книжных магазинов исчезли книги по зоологии. Книготорговцы, не ожидавшие такого ажиотажного спроса, кинулись скупать всякие учебники, словари и энциклопедии в других городах. Началась жабья лихорадка.
Каждый житель, вдруг почему-то неожиданно проникся всей важностью жабьего процесса, и считал своим долгом найти о жабах что-то новое и необычное. Некоторые, в подтверждение своих слов, несли настоящих жаб.
А кто-то и вовсе злодейски пустил слух, не иначе как обиженная Дудкиным старуха, будто бы земская управа скупает жаб по три копейки за штуку… И целую неделю к Дудкину разными бидонами, склянками да вёдрами носили жаб.
Сначала мужики, затем мальчишки, а потом даже и молодухи. И очень обижались, что жаб не принимали. Как это так? Жабий процесс есть, а жаб не принимают. А какой же это жабий процесс без жаб? Сплошная профанация, а не земское правосудие.
Автор памфлета ходил гоголем. Грудь колесом. Дамы, глядя на него вздыхали, а девушки кидали весьма красноречивые и даже на что-то дающие надежды взгляды.
А Дудкину жабы чудились повсюду и всегда. Даже лицо градоначальника стало представляться каким-то… страшно и подумать, а не только вымолвить. А тут ещё какой-то насмешник донёс, будто бы благородное лицо градоначальника, которое лишь украшали две небольшие бородавки, похож на ж… Злые языки поговаривали будто бы и его супруга похожа на разновидность не то турецкой, не то японской жабы. Её гнев был страшен и яростен.
И это всё свалилось на несчастного Дудкина… карьера казалась сломанной, а жизнь пропащей и жабьей. Он стал втихаря попивать горькую. Ему стали ещё больше сочувствовать, участливо отворачивать глаза, когда кто-то бестактно начинал разглагольствовать о преимуществах европейской жабы перед китайской, или притаскивал ему банку с головастиками.
Порой, от избытка разных сведений, ему казалось, что он становится похожим на разновидность среднеазиатской жабы.
Между тем автор, ставший знаменитостью, уже издал целое пособие по жабам, которое разошлось в три дня нарасхват. Прикупил себе квартирку, завёл выезд, обедал у предводителя дворянства и ужинал у купеческого старшины.
Даже настрочил пьесу о жабьей жизни, которая имела полный аншлаг в уездном театре. Какая жестокая ирония жизни… На руках носили автора, а его – борца за моральные устои общества – почитали за глуповатого чудака, да ещё гонителя литераторов.
Однажды, выйдя из казённой палаты, Дудкин почувствовал сердечный приступ. Он невольно начал задыхаться. Явно сказались эмоциональные перегрузки последнего времени. К тому же ему было уже далеко за сорок. Следовательно, согласно всем медицинским показаниям, его уже года три или четыре назад должна была начать «душить жаба». Дудкин задыхался от сердечного приступа. Грудная жаба прыгнула ему прямо на грудь…
— Жаба, жаба! — закричали сзади мальчишки и он невольно сжался. Плечи сами по себе ещё больше ссутулились. Он как-то боязливо оглянулся назад. Мальчишки ловили в канаве каким-то образом ещё уцелевшую жабу.
«И её мне принесут»,— с горечью подумал столоначальник. И стало себя жалко… Чуть ли не до слёз. Захотелось тихо уйти в отставку и уехать куда-нибудь далеко-далеко, где их нет. Да, вот какая напасть… они были почти везде… И это он знал точно.
К тому же он всё больше и больше находил в себе жабьих признаков, от которых было никуда не убежать. У него стали выпучиваться глаза, безразмерно вырос живот и пошли по всему телу бородавки. Одна за другой… В поседевшей голове мелькали слова, созвучные жабе – Жлобство, жадина, зоб, жупел, бабец…
В конце месяца, в довершении всех бед, его вызвал помощник присяжного Григорий Онуфриевич Затыкин. Многозначительно подняв палец вверх, он тихо произнёс:
— Вы того…
— Чего того? — боязливо спросил Дудкин, бледнея от страшного предчувствия.
— Ну, того… того самого…
— Чего-с изволите? — совсем согнулся столоначальник в знак вопроса.
— Дело-то оно, конечно, и непростое… И из всяких там сфер интересовались, но вы сами понимаете… Не слишком-то, не то, чтобы усердствуйте. Усердие оно во всяком государственном деле качество важнейшее… Вы сами должны понимать,— Григорий Онуфриевич замялся.— Общественное мнение оно, того… Тоже нужно учитывать… И это наш долг.
Помощник присяжного, довольный своей удачной ссылкой на общественное мнение, даже по-молодецки расправил плечи и поглядел на Дудкина этаким орлом. Мол, мы тоже не лыком шиты. Имеем понятие.
— Как прикажете,— тоскливо вздохнул Дудкин.
— Ладно, не принимайте всё близко к сердцу. Вам-то уже за сорок, потому и вам нужно сердечко у врача проверить, а вдруг у вас… Да, тут ещё говорят, будто бы вы собираете жаб.
— Сами носят.
— Раз носят, то не зря. Кто же будет напрасно жаб ловить, да еще их в учреждение приносить? Вы, случайно, никакого повода не давали?
— Никак нет.
— Тогда идите и займитесь чем-нибудь более существенным. У вас за последний месяц восьмую лошадь воруют, а вы ни ухом, ни рылом. Займитесь конокрадами, да и лес у вас воруют и зимой, и летом, без выходных и праздников. Скоро от леса одни пни останутся.
Займитесь делом, а не жабами. Да, совсем забыл. Тут вот из высших сфер бумага пришла… На вас… Долго решали… Что же делать… И постановили. За ведение дела неподведомственного вашему земству, лишить вас годового поощрения. Считайте, что дёшево отделались… Могли и от должности отрешить.
Столоначальник казённой палаты надзора и правоохраны Грибовского земства Дудкин вышел от помощника подавленным и несчастным. Он поглядел в ближайшую лужу, а затем, совсем по-жабьи прыгнул прямо в её середину и заквакал:
- Ква-ква-ква… Жлобство, жадина, зоб, жупел, бабец… Ква-ква-ква…
Добрые горожане, увидев квакающего Дудкина, сообщили в больницу и через час к луже подошли два серьёзных лекаря с длинной рубашкой. Один из них, по-медицински беспристрастно осмотрел столоначальника и сделал вывод:
- Налицо жабьи признаки — Выпученные глаза, огромный живот и бородавки по всему телу. Тело обрюзгшее и ожабившееся. Он уже не в силах продолжать службу. У него явно выраженная болезнь «Грудная жаба». А жаль, ведь когда-то он подавал обществу просто блестящие надежды на поприще надзора.
Лекари привычно накинули на голову Дудкина белую рубашку с длинными рукавами и увели его на длительное лечение.
А где-то далеко духовой оркестр начал играть полез Огинского. На городской площади гулял прекрасно одетый, весёлый Железякин и хорошенькая девушка с букетом белых роз. Газетчик и его спутница беспечно смеялись.
- Дело-то было всего на рубль с полтиной! Зато как ловко я его провернул! Видно не зря говорят «Бог шельму метит». Не шельмуй в надзоре из корыстолюбия, чтобы самому в луже не квакать, - шутливо сказал Железякин.
- А я ему весьма сочувствую. Он всего лишь слегка переусердствовал. Хотелось в столичные столоначальники выйти и очередной чин досрочно получить. Обычное дело, а какое печальное завершение, - ответила барышня.
- Не волнуйтесь, наши лекари и «Грудную жабу», и другие болезни превосходно лечат. Согласитесь, сам виноват. Ему бы лучше «чёрных» лесорубов и конокрадов ловить, а не жаб, тогда и получил бы положенную награду, а не белую рубашку с длинными рукавами.
- Нужно будет ему гостинец принести, чтобы он в отчаяние не впал.
- Для него лучший гостинец – вернуться в столоначальники.
- Вернётся ли?
- Вернётся, немного отоспится и снова будет служить, как ни в чём не бывало. У нас усердных столоначальников и любят, и лечат.
Между тем временем опытные лекари уже начали лечить Дудкина и залечили, а еще через неделю он продолжал службу в казённой палате, но уже иного ведомства.