Эмигранты (повесть) 1 и 2 глава
- Подробности
- Категория: Наталья Вареник
- Дата публикации
- Автор: Kefeli
- Просмотров: 931
Эдуард Фальц-Фейн и потомок Александра II Ганс-Георг Юрьевский
Г Л А В А П Е Р В А Я
I
Москва. Аэропорт "Шереметьево". 18 августа 1991 года.
Мужчина в черном плаще с дорожной сумкой через плечо, оглядываясь, пробирался сквозь толпу пассажиров.
По ту сторону таможни его уже давно поджидала, томясь от скуки, группа юрких киношников - маленький, нагловатый на вид коммерческий директор, неряшливый кинооператор с косицей спутанных волос и две кинодивы в балахонах пугающего цвета.
Тот, ради кого собралось это общество, помахал им издали тонкой рукой
аристократа - рукой, которую невозможно подделать и которая достается по наследству от предка в десятом колене.
Пока он пересекал разделявшее их пространство, встречающие успели разглядеть, что
он "фирменно упакован", а выглядит лет на сорок, не больше, что возбуждало недоверие к его истинному возрасту. Девицы встрепенулись, как пара гончих. Видавшая виды черная "Чайка", поменявшая своих прежних хозяев на последний приют в студии "Мосфильм", зарычала, готовясь сорваться с места. Заработала камера, схватывая первые шаги по московской земле...
Что-то наигранное и ненастоящее было в этой сцене, и только глаза гостя - изумительно голубые и умные - жадно всматривались в улицы, мелькавшие за окнами машины.
А Москва жила своей повседневной жизнью большого города, одуревшего от небывало
знойного лета. Прохожие грезили дачей, спеша по своим делам.
На улице Горького, ныне Тверской, лениво слонялись туристы из числа иностранцев
и провинциалов.
Казалось, что все застыло в ожидании - как перед дождем. Природа замерла, угадав момент, стрелки часов приближались к невидимой, но ощутимой черте.
И острее всех это чувствовал он - потомок древнего рода русских дворян, немецкий
барон Эдуард фон Фальц-Фейн, глядя на улицы Москвы из окон автомобиля, летящего
к восточному крылу гостиницы "Россия"...
II
...К вечеру ветер переменился и подул с моря, запахло водорослями, как это бывает на побережье.
С мачты, установленной на подворье имения Скадовских, победно затрепетал императорский флаг - это значило, что хозяин самолично прибыл из Одессы и наблюдал, как у длинного дощатого причала шла погрузка зерна на баржу.
Громко переругивались бурлаки, надрывалось от крика портовое начальство, а чуть дальше от берега, в море, сновал взад-вперед катер пограничной службы.
Недавний шторм загнал в Джарылгачскую бухту множество мелких парусных судов, к тому же, ожидалось прибытие иностранного парохода с грузом.
В эти предвечерние часы берег был особенно неуютным и диким.
На пляже важно прохаживались, разгребая ракушечник, огромные чайки, которых
называют в народе "мартынами". Продрогшие курортники, ежась от ветра, спешили пить чай...
Но спустя какой-нибудь час, словно по волшебству, на город опускались сумерки, включали свои граммофоны сверчки, а хозяева выходили из домов, усаживаясь на пороге,
чтобы выкурить трубку и покалякать о том, о сем. Хозяйки гремели посудой, ревели дети,
укладываясь спать.
Вдруг опять налетал ветер, донося звуки духового оркестра с приморского бульвара,
но это был последний порыв. По тополиной аллее в центре города жеманно фланировали дамы в пышных белых платьях и широкополых шляпах. С треском захлопывались ставни и вешались амбарные замки на дверях аптеки, кондитерской и бакалейной лавки.
В сумерках белели над морем стройные башенки дома Скадовских...
Там только что отужинали. Нынче гостей было непривычно много - немецкий консул Метельштейнер из Херсона, домочадцы помещика Вассал из экономии "Софиевка" близ
западной оконечности Джарылгачского залива, помещик Подпалов с супругой, дочерьми и родственницей из Петербурга. Присутствовали также командир отдела пограничной стражи, Земский начальник третьего участка Днепровского уезда, священник, директор частной школы и еще несколько гостей из числа отдыхающих.
Причиной столь многочисленного собрания была помолвка дочери Скадовских, Марии, с Константином Фальц-Фейн, племянником одного из самых богатых и влиятельных людей в Таврическом крае.
Брак между этими молодыми людьми предполагал нечто большее, чем просто союз двух
любящих сердец: два могущественных клана, владеющие бескрайними землями в южной
части Малороссии, решили объединиться, чтобы дружно, совместными усилиями превратить этот пустынный и дикий край в цивилизованный цветущий оазис.
Долгие пятьсот лет шла Россия к черноморским берегам, некогда изгнанная отсюда,
и только немка Екатерина II смогла воплотить в реальность чаяния россиян, освободив
причерноморье от турок.
Между тем цвет русского дворянства не спешил покидать обжитые поместья близ Москвы
и Санкт-Петербурга, чтобы заселить безлюдную степь: имея крепостных и земли в России, помещики неохотно ехали в новые места. Тогда дальновидная и расчетливая Екатерина начала приглашать иностранцев.
Приехало немало немцев, итальянцев и греков.
Кто знает: не было ли лукавого умысла в желании царицы привлечь в Россию своих
соотечественников? Но Россия никогда не чуждалась инородцев, если они работали для блага отечества.
Старый Фальц-Фейн, приехавший из Германии, купил много земли по неслыханно дешевой цене: 6 копеек с десятины, земля продавалась под пастбища и считалась для землепашества непригодной. Вскоре о нем заговорили, как о короле овцеводства - разведение тонкорунных овец приносило баснословные прибыли.
Примерно в то же время из России прибыл Яков Яковлевич Скадовский, служивший
в Петербурге в Министерстве иностранных дел под началом известного графа Мордвинова.
За большие заслуги граф получил земли в Малороссии и предложил место
управляющего Скадовскому, которого очень ценил за деловые качества. Тот быстро развил поместье и хозяйство Мордвинова, и сам начал скупать землю на юге. Граф подарил управляющему большую часть своей земли, и, соединив ее с купленной, Скадовские сами стали крупными помещиками.
Шло время, и вот уже внуки первых поселенцев дружили между собой, что, впрочем, не
мешало им отчаянно бороться за сферу влияния в Таврической губернии.
Последней каплей, переполнившей чашу терпения Сергея Бальтазаровича Скадовского,
стал приезд в 1914 году самого Государя-Императора Николая II, (правила придворного этикета запрещали коронованным особам останавливаться у частных лиц, однако было сделано беспрецедентное исключение - царь стал личным гостем соседа-соперника).
Причиной такой особой милости был уникальный заповедник Фридриха Александровича
Фальц-Фейна, давно обрусевшего и именуемого в тесном кругу просто дядей Федей.
Сергей Бальтазарович, имевший не меньшие заслуги, но не удостоившийся пока такой чести, решил капитулировать и дать согласие на брак своей дочери Машеньки с племянником Фридриха или Феди - бес его знает, как величать?!
...Между тем, гости потянулись на террасу, заросшую виноградом, и расселись в плетеные кресла, а шумная молодежь отправилась к морю.
Стояла полная луна, небо было звездное и низкое, какое бывает только на юге.
Сестра помещика Подпалова, приехавшая накануне из Петербурга, с любопытством
разглядывала публику.
- Скадовск это такая провинция! - шептала она родне - До вас и добраться невозможно, живете на краю света!
- Почему же невозможно? - обиделись Подпаловы - У нас регулярно ходит омнибус и дилижанс до Голой Пристани, а недавно открыли пароходное сообщение с Севастополем и Одессою. В прошлом месяце мы ездили катером на пикник - так это просто чудо! До Джарылгачской косы залив тихий и мелкий, а пройдешь эту косу в узком месте по песочку: батюшки! - перед тобой открытое море, грохочет настоящий прибой, брызги, солнце и ракушки перламутровые переливаются в пене... А тишина там, какая особенная - будто ты один во всем мире, даже жутко стало! Сергей Бальтазарович добился от дирекции лоции установить створные шведские огни, а позже построил на острове маяк, чтобы все суда из Одессы, Николаева и Херсона доходили в Крым без крушений...
- О каком Джарылгаче здесь все говорят? - поинтересовалась любопытная родственница.
- Да Вы и острова еще не видели? - удивились Подпаловы - Присмотритесь во время отлива - у самого горизонта, словно фигуры выходят из тумана, это и есть остров. По Джарылгачу бродят дикие лоси и браконьеры постреливают...
- Что за романтическая история связана с постройкой Скадовска? - спросила столичная гостья, разглядывая хозяина дома, худощавого мужчину с изумительной осанкой.
- Значит, и до Вас слухи дошли? - оживились Подпаловы - Сергей Бальтазарович подавал большие надежды в науке, но когда скончался его отец, он был еще студентом,
все бросил, приехал домой, чтобы наследовать родительское дело. В двадцать три года его избрали предводителем дворянства в Таврической губернии, так его ценили!
А ведь он был моложе, чем самый младший член собрания, туда и принимали только старше двадцати пяти лет.
С самой юности он был ужасный охотник. Как-то отправились целой компанией на охоту с ночевкой, развели костер, а Сергею Бальтазаровичу не сидится, взял ружье и отбился от всех, забрел неведомо куда. Вдруг смотрит: перед ним чудесная бухта и вокруг - ни души. Что это за место? Почему никто не знает? Чуть рассвело, а Сергей Бальтазарович уже был на ногах. Отыскал тамошних рыбаков, а они ему говорят: мол, место это особенное, здесь ветры не дуют и всякие мелкие суда в шторм прячутся.
Замерили фарватер - глубоко, можно строить порт.
Сергей Бальтазарович и раньше мучился: что делать с транспортом, ведь возить продукцию на телегах в Одессу не выгодно. И вот, не требуя подмоги от государства, он своими силами начал строить порт, а за ним и город...
Родственница не унималась:
- Что за седая внушительная дама все время смотрит в мою сторону? Прямо не по себе...
Подпаловы многозначительно переглянулись.
- Да... это известная фигура в наших краях, бабушка жениха, Софья Богдановна Фальц-Фейн. Умна, держит всех в ежовых рукавицах, хотя самой без малого - восемьдесят лет. Народ ее любит, но побаивается. Поглядите: какой высокий лоб, твердые губы, а взгляд...прямо царица!
III
Родственница Подпаловых ошибалась: Софья Богдановна не смотрела на нее, мысли ее
были далеко отсюда, а смотрела она в ту сторону, потому что нужно же было куда-то глядеть. Весь вечер она молчала, хмуря брови, хотя сама пожелала приехать на обручение внука.
Гости, шум - все это было ей не по душе, потому и держалась незаметно, в сторонке.
Дети предпочитали не трогать ее, так и сидела она одна, лишь один раз лицо Софьи Богдановны просветлело, когда прибежала младшая внучка, Катенька, и привела с собой за руку Сережу, сына Скадовских.
Эти двое были младше других детей в обеих семьях и держались вместе, хотя Кате исполнилось всего семь, а Сережа был почти юноша, шестнадцати лет от роду.
Он немного дичился ее, подшучивая свысока, но не гнал прочь, а покровительствовал.
Девушки уже посматривали на Сережу, хотя он был долговязым и нескладным, как все
подростки, но Катя узурпировала все права на него и дико ревновала, один раз даже закатила истерику. Слава богу, кроме бабушки никто ничего не понял, а из той слова не вытянешь.
Софья Богдановна всем сердцем любила внучку - очень нервная, Катенька то вспыхивала, как спичка, то замыкалась в себе, наедине со своими фантазиями и мечтами, а в свой внутренний мир она никого не пускала, чем была очень похожа на Софью Богдановну. Старуха иногда пугалась импульсивных порывов Катеньки и еще недетского обожания, когда девочка глядела на Сережу.
Да и Сережа был не похож на других Скадовских, чопорных и высокопарных. Бог знает - чем была забита его голова? Говорили, что он наотрез не хочет поступать в
Сергиевское военное училище и водит дружбу с сыном плотника Степой, который прослыл, чуть ли не революционером. Все попытки Скадовских прекратить эту вредную
дружбу кончались ничем: Сережу опять ловили вместе со Степой где-нибудь в порту,
где они развивали идеи о всеобщем равенстве и братстве.
Софья Богдановна не принимала этого всерьез - дураки, перебесятся. Особенно любила
она в Сереже глаза, которые он обычно прятал, глядя себе под ноги, но когда вдруг вскидывал, Софью Богдановну морозило от их пронзительно - щемящей голубизны и странного выражения, будто на роду ему было написано нести страшный крест...
Глубоко - глубоко внутри каждого из людей таится душа. У Сережи она смотрела прямо на мир глазами мученика, ничем не прикрытая, заставляя окружающих испытывать неловкость и смятение...
- Эти двое подходят друг другу! - думала Софья Богдановна, глядя на Сережу с Катей -
Но мое дело стариковское - молчать, не дай бог, старой дурой назовут.
Она перевела взгляд на старшего внука, Константина, сидевшего возле своей невесты,
Машеньки Скадовской.
Маша была хороша собой, как всякая невеста в девятнадцать лет. Косте исполнилось двадцать один год, он был добродушен, недалек и выглядел как большинство молодых людей своего времени: коротко остриженный, с усиками и выправкой офицера.
- Воркуют! - усмехнулась про себя Софья Богдановна - А через пару лет его не загонишь домой с охоты, таких девиц и молодых людей полон уезд. Ну, да не мое дело, пусть женятся!
Снова возвращалась Софья Богдановна мыслями к детям, но теперь уже к сыновьям... Любимый - Фридрих, ее Феденька, так и не женился, хотя стукнуло уже сорок пять. Красавец, умница, ученый, сколько женских голов вскружил, а своего гнезда нет, живет бобылем! Властным характером и деловой сметкой Фридрих пошел в мать.
Жаль, ох как жаль! А все виновата та страшная история, о которой старались не говорить даже дома...
Средний сын Николай, отец Катеньки и Кости, овдовел и быстро потерял интерес к родительскому делу.
Младший сын Александр женился на неровне себе - потомственной дворянке, аристократке. Ничего не скажешь - Вера хороша собой, умна, да только не от мира сего, воздушная, не идет, а парит! У них любовь. Из столицы к матери редко приезжают, разве что на лето погостить в свое имение, Гавриловку, и маленького Эдуарда редко привозят...
Не так все идет, не так!
Сухая цепкая рука Софьи Богдановны стиснула подлокотник кресла...
Сладок плод, а внутри - червоточина.
А как хорошо начинали - с размахом, с задумкой на будущее! Не для себя, для людей...
Нынче соседи завидуют, слава идет, невдомек, что дела не в гору, а с горы катятся,
и чем дальше, тем быстрей.
В народе смута. Железную дорогу в Донбасс начали строить в 1904 году и за одиннадцать
лет не продвинулись. Федя со Скадовским сцепились из-за нее - кому строить?
С ходатайством до правительства дошли, а теперь все стоит, хотя зимой море замерзает, и продовольствие нечем возить.
Сергей Бальтазарович основал чудный город, ожидалось, что курорт будет мирового значения и тут, как обухом по голове - война. Все иностранцы разбегаются, а ведь брали землю в аренду, вкладывали капитал. Неужто опять не вперед, а назад - к дикости, голоду, разрухе?
...Звучный голос Сергея Бальтазаровича оборвал горькие думы старухи.
- Так Вы, Елизавета Антоновна, нынче из Петербурга? Как там столица? Говорят, неспокойно?
Щуплая особа напротив Софьи Богдановны приосанилась, почувствовав себя в центре внимания:
- Высший свет из Петербурга бежит, кто за границу, кто в имения, террористы совсем распоясались, опасно выйти на улицу. Народ совершенно сбит с толку. Война ощущается сильней, чем у Вас, в провинции, да и вести с фронта плохие...
Софья Богдановна с досадой глянула на говорившую: и эта сюда, раскаркалась, без тебя тошно! Лучше уж с детьми, при них хоть забываешься.
- Катя! Сережа! Подите сюда! - позвала старуха.
Прибежала, запыхавшись, Катенька.
- Бабушка, почему к гостям не идешь? Скучно так сидеть, одной - прощебетала любимица Софьи Богдановны.
- А я не скучаю, миленький ты мой, я в небо гляжу, звездочки пересчитываю.
- Шутишь! - Катюша недоверчиво насупилась.
- Вовсе не шучу. Я свою звездочку ищу, как бы не пропала!
- А моя звездочка в небе есть? А Сережина?
- У нас у всех есть одна звездочка - общая, нужно только ее знать.
- Покажи, бабуля, покажи!
Пришел Сережа, уселся на перила, сделал вид, что ему не интересно.
- Я, Катюша, на своем веку много повидала, разные страны объездила - лукаво улыбаясь, сказала Софья Богдановна - Приметила, что только в нашем небе есть одна звездочка, голубая, яркая. Ни в Париже, ни в Берлине этой звезды не видать, даже в Италии ее нету.
Стало быть, это звезда наша, родная, и пока она светит и мы живы на свете.
- Что-то не пойму я Вас, Софья Богдановна - с усмешкой заметил Сережа - нам в гимназии про такую звезду ничего не говорили.
- Значит, дурак твой учитель. Гляньте - вот она светит, на самом краю неба.
Катя с Сережей вытянули шеи, пристально глядя вверх.
- Есть, есть! - захлопала в ладоши Катенька - А ты не верил! - кинулась она на Сережу.
- Бабуля, а эта звездочка всегда будет светить, даже когда я взрослой стану?
- Будет, милая, будет. Только светит она нынче не так ярко, как прежде, или это я старая стала?
Как зачарованные, смотрели они в небо. В просветах между созвездиями покачивались на
якорях шхуны, баркасы и фелюги. Трепетали паруса и гордо реяли флаги.
И казалось, что небо - это перевернутое море, а море - перевернутое небо, в котором
отражается звезда - светлая, путеводная...
Эдуард Фальц-Фейн и автор книги Наталья Вареник
Г Л А В А В Т О Р А Я
I
Владимир фон Шлиппе, талантливый физик, преподаватель Лондонского Университета,
проснулся от непонятного чувства тревоги - так случается, когда просыпаешься в незнакомой комнате.
Было утро 19 августа 1991 года.
Туманным, рассеянным взглядом он обвел серые стены, широкое окно, через которое скользили яркие солнечные лучи, и вспомнил, как накануне допоздна оформлял документы в вестибюле гостиницы "Россия". Стало быть, он в Москве и сегодня - открытие конгресса эмиграции.
Часы показывали половину восьмого.
Пока он умывался и пил холодную чашку кофе, возникла рискованная идея: идти в Кремль пешком, опередив участников конгресса, которые должны ехать автобусами к началу службы в Успенском Соборе.
Нынче был Спас. На мгновение зажмурившись, Владимир ощутил на губах сочный вкус и спелый запах яблок, из далекого детства возник полузабытый расплывчатый образ сельской церквушки и серебряный колокольный перезвон...
Неужели он сейчас увидит Красную площадь и Кремль?
Много лет назад они с матерью ездили в Москву из засекреченного подмосковного поселка "тридцатка", ныне известного, как левобережная Дубна. С ними был "сопровождающий" - зловещая для маленького Володи фигура, присутствие
которой было обязательным. Вспомнилась нескончаемая очередь в Мавзолей, бледное мамино лицо, смена почетного караула... как давно все это было!
Спустившись к подъезду "России", он увидел нечто невообразимое: возбужденные люди выкрикивали в мегафоны: "Просьба при посадке запоминать свой номер автобуса!", бестолково толкались участники конгресса, шумели моторы десятков "Икарусов"...
Никем не замеченный, Владимир зашагал в сторону Красной площади.
Было по-утреннему свежо. Сердитые женщины в рыжих безрукавках мели мостовую, перекликаясь зычными голосами, солнечные лучи окрашивали Кремль в золотисто-розовые цвета, дрожали бликами на куполах соборов.
Воздух был прозрачен и чист. И неведомо было никому, что это тихое утро станет переломным в судьбе целой страны, изменив судьбы миллионов людей.
Двор возле Успенского собора был заполнен верующими, а на ступенях храма гудела сердитая толпа жаждущих проникнуть внутрь. Плечистые служители церкви сдерживали эту лавину, пропуская в собор участников конгресса по специальным приглашениям.
Перешагнув порог, Владимир оказался в совершенно ином мире: было сумеречно, несмотря на тысячи горящих свечей, люди переговаривались украдкой, шепотом. Постепенно собор заполнялся эмигрантами, мелькнуло несколько знакомых лиц.
Впервые за годы советской власти Патриарх Московский и всея Руси Алексий II
вершил таинство службы не где-нибудь, а в самом сердце Кремля, храмы которого давно стали заповедными.
Отливали золотом парчовые одежды высших иерархов церкви, сверкали камни на массивных крестах, пахло ладаном...
Вступили певчие, и Владимир поймал себя на том, что беззвучно вторит их хрустально-чистым голосам: недаром он слыл одним из лучших певчих лондонского церковного хора, которым руководил знаменитый отец Михаил Фортунато.
Очнувшись, он смущено огляделся вокруг: величественные старики и зрелые мужчины,
сухопарые старушки и элегантные по-европейски женщины, беззвучно плакали, не замечая своих слез... Свершилось! Прими, родина, пасынков своих - старых и малых, обездоленных разлукой с тобой, вечных странников на этой земле...
А между тем странный шум за стенами Кремля становился все громче.
К Владимиру протиснулся малознакомый эмигрант, с которым довелось встречаться в Париже.
- В Москве переворот, на улицах танки - зашептал он, озираясь с испугом по сторонам.
- Какой переворот? Что за чушь? - удивился Шлиппе.
Махнув досадливо рукой, тот кинулся дальше, оставив Владимира изумленно обдумывать услышанное.
Зловещий слух распространялся по собору, бледнели лица, кое-кто вспомнил семнадцатый год, приписывая своему приезду такие ошеломляющие события. Богослужение близилось к концу. Хлынув на площадь, эмигранты мгновенно оказались оторванными друг от друга, смешавшись с толпой. Владимир оставил тщетные попытки протиснуться вперед.
На площадь вышел Патриарх и обратился с речью к народу.
От волнения Владимир плохо понимал его слова. Какая-то сердобольная старушка, вынув из узелка яблоки и сливы, сунула их в руки Владимира - негоже в такой праздник быть с пустыми руками. Совсем растерявшись, Владимир поблагодарил старуху, да так и остался стоять с зажатыми в ладонях спелыми дарами. Вдруг его понесло куда-то потоком людей и выплеснуло за ворота Кремля.
Прямо перед ним стояли танки. Люки были распахнуты, на броне сидели молодые веселые солдатики и грелись на солнце, некоторые смачно чем-то угощались, другие лениво переговаривались с группами возбужденных москвичей, буквально облепивших военную технику.
Москвичи были настроены агрессивно.
- Эй, соотечественники...- до ушей Владимира долетел отборный русский мат.
Поспешно спрятав на груди карточку участника конгресса соотечественников, он кинулся прочь: автобусы бесследно исчезли, а брошенные на произвол судьбы потомки знаменитых фамилий пробирались, как партизаны, к Красной площади, которая
была перекрыта оцеплением. Прохожие вывели Владимира закоулками к гостинице "Россия". Щеки Владимира пылали, а легкая батистовая рубашка приставала к потной спине. Задыхаясь, он распахнул дверь своего номера...
Наступил первый день правления ГКЧП.
Борис Сергеевич Скадовский и князь Юрьевский. Москва 19 августа 1991 года.
II
...За облепленными снегом темными окнами стреляли.
Вера Николаевна Фальц-Фейн, в девичестве Епанчина, давно потеряла счет времени:
прижав бледное лицо к стеклу, она пыталась рассмотреть улицу, но кроме мелькающих черных силуэтов и тусклого света фонарей ничего не было видно.
Как долго не возвращается Саша! Что-то случилось...Он ушел до обеда, а сейчас уже ночь. Рядом, в темной комнате, беспокойно метался во сне маленький Эдуард.
Слава Богу, кризис миновал, но он все еще был серьезно болен.
Вера Николаевна неслышно скользнула в коридор, прикрыв за собой дверь - никто из
постояльцев не выходил из номеров, может быть, они сидели, запершись, и разговаривали шепотом друг с другом? Или здесь уже никого не было, кроме нее и ребенка?
Неожиданно кто-то столкнулся с ней в полумраке, выбежав из-за угла...
- Господи! Вера Николаевна, голубушка! Вы еще здесь?
Это был сам хозяин гостиницы "Медведь" Алексей Степанович Спиридонов, у которого они не раз останавливались в Петербурге.
- Глазам своим не верю! Я уж, грешным делом, думал, что Вы где-нибудь в международном поезде на границе. Моя супруга с детишками отбыла еще в пятницу, а я вот задержался - дела...
Он грустно посмотрел на Веру Николаевну и как-то совсем уж безнадежно махнул рукой.
- А у меня сын заболел - неожиданно всхлипнула Вера - и муж пропал, ушел за билетами, и нет до сих пор.
- Разве можно так! Пойдите в номер, запритесь и не отворяйте никому, у нас тут такое творится! Не дай Бог - обыск...
Алексей Степанович стал неловко пятиться, бормоча извинения и озираясь по сторонам, пока не растворился в сумраке коридора. Она еще долго слышала его торопливые шаги, а потом наступила страшная тишина.
Если бы можно было закрыть глаза и вернуться на пять лет назад, очнуться от этого кошмара! Но она знала, что ничего этого уже не будет - прогулок с Сашей вдвоем по росистой траве в Гавриловке, золотых паутинок бабьего лета на волосах, кружевного летнего зонтика в крапинках солнца - все это вымарано из жизни, грубо и бессмысленно. Если бы папа был здесь! Он бы обязательно что-нибудь придумал, он такой сильный, он может все.
Она упрямо вздернула подбородок: я тоже сильная, я не буду плакать. Я буду думать об отце, пока не вернется Саша, а потом мы уедем...
Вера Николаевна безумно любила отца, совсем иначе, чем мужа и сына - она его боготворила. Генерал Епанчин был фанатично предан своей дочери, которую справедливо называли одной из самых красивых и утонченных женщин в столичных салонах. Одним словом, здесь имела место полная взаимность.
Грянул выстрел. На улице кто-то заголосил пьяным голосом. С крыши посыпался пушистый густой снег, закручиваясь маленькими вихрями.
Шел ноябрь 1917 года.
Как больно! Как жестоко! Почему я должна уехать и бросить все, что любила?
Словно приговор, прозвучали в ответ слова отца, сказанные однажды с неподдельной горечью: "Ох уж эта наша потомственная лень! Знаменитое - авось обойдется! Наше поразительное неумение защищаться и смешное нежелание смотреть правде в глаза, наше хваленое благородство и интеллигентность! Пока мы нежимся на диване и не хотим марать свои руки, другие - более сильные и живучие - занимают наше место под солнцем.
Мы постепенно вырождаемся, Вера, вся наша нация. В наших венах густеет и холодеет кровь, и вот теперь нас выметают прочь, как мусор, как ненужный хлам!"
Когда же это началось?
Вера Николаевна вспомнила рассказ отца о событиях 1 марта 1881 года, в то утро генерал Епанчин сопровождал императора Александра II в Манеж.
После парада и посещения великой княгини Екатерины царская карета отправилась в Зимний дворец. По дороге она была взорвана бомбой народовольца Игнатия Гриневицкого. Император, оставшийся невредимым, хотел выйти из кареты, чтобы узнать, в чем дело, но в это мгновение вторым взрывом ему раздробило ноги, он скончался час спустя.
За несколько месяцев до этого, 1 декабря, было совершенно еще одно - неудачное покушение: взрыв царского поезда на вокзале в Москве, организованный анархистами. Петербург был совершенно терроризирован слухами, на улицах можно было встретить лишь запуганных и растерянных людей.
Полиции удалось выявить несколько особенно опасных анархистов, выдававших себя за исполнителей воли народа. Они подготовили серию покушений, которые по своей жесткости и силе не имели равных. В те тревожные дни Россия стояла на пороге конституционной монархии, которая способствовала бы дальнейшему укреплению государства. Но предательский удар в спину опередил всего на один день обнародование манифеста.
Политическое завещание Александра II было уничтожено его приемником. Новый виток реакции, а затем политического террора привел Россию спустя тридцать пять лет к кровавым событиям этой осени.
Воспоминания, воспоминания...
В 1912-1914 годах генерал Епанчин был назначен военным комендантом Киева.
На одном из светских приемов отец показал Вере красивого мужчину с умными проницательными глазами.
- Вера! Посмотри, это Столыпин - шепнул он с восхищением - Этот человек многое сделает для России.
Спустя немного времени отец стал свидетелем убийства Столыпина.
1914 год, война. Вера вспоминала проводы на фронт: играл духовой оркестр, священнослужители, дамы из попечительского общества, родные молодых офицеров -
все это до сих пор стояло у нее перед глазами. Позже были другие поезда - оттуда, с искалеченными друзьями, которых увозили прямо с перрона в переполненные госпиталя.
Еще были гробы и списки без вести пропавших. Отец в это время командовал корпусом и выиграл сражение под Гумбиненом, за которое был награжден орденом Почетного Легиона.
Россия истекала кровью - капля за каплей.
Обманутый народ разорвал пуповину материнской связи с Господом. Народ без веры - все равно, что человек без почвы под ногами, страшная темная сила. ...
Громкий стук в дверь заставил Веру забыть обо всем.
Конечно, это Саша! Он принес билеты! Она кинулась отворять - доверчивая маленькая женщина.
На пороге, угрюмо озираясь, стояли господа революционные матросы.
Только бы не закричать, только бы не показать им свою слабость.
Она сухо спросила: "Что вам угодно?"
Отодвинув ее плечом, они вошли, как хозяева.
- Предъявите Ваши документы! - мрачно бросил старший матрос.
- Мои документы у мужа, он сейчас вернется.
- А в другой комнате?...
Подозрительно глядя на Веру, молодой матрос шагнул в комнату Эдуарда.
- Туда нельзя! Там мальчик, мой сын, он тяжело болен.
- Подожди барыня, дай поглядеть!
- Нельзя открывать свет, видите: окна завешаны? Это очень заразная болезнь!
Матрос попятился назад, похоже, он испугался.
- Ладно, придем в другой раз.
Главный недобро глянул на нее и молча вышел из комнаты, хлопнула дверь.
Что же в них такого страшного? Они такие же люди, как я, как мы можем ненавидеть друг друга? Почему я так испугалась? Я увидела в их глазах что-то такое, что не могу передать словами...
Прошло много времени, прежде чем опять раздался тихий стук.
- Вера, открой, это я!
На пороге стоял Саша. Вслед за ним в комнату ввалился человек в лохматой огромной шубе, снег лежал пластами на его плечах, искрились седые усы и волосы на непокрытой голове. Он сгреб Веру в охапку так, что она могла только выдохнуть: "Папа!"
- Собирайся! Где внук? - рявкнул он.
- Мы уезжаем сегодня ночью, Николай Александрович привез билеты - печально улыбнулся Саша.
- Надолго? - Она посмотрела отцу в глаза.
- Навсегда.
Продолжение следует