Поэзия
- Подробности
- Категория: Татьяна Жилинская
- Дата публикации
- Автор: Kefeli
- Просмотров: 1279
Знакомство
Не получилось взять нахрапом,
Да и с годами – не сошлось...
Вот и сидел, заткнувшись матом,
Досадно хмурящийся гость.
Неприглашенный, нелюдимый.
Попавший дегтем в майский мед.
Вокруг с восторгом Раи, Димы
И проч.
да черт их разберет…
И поздравляют! (Тосты креном)
Поют, желают и жуют…
Берёт и он руляду с хреном,
Забыв на несколько минут,
Что не к нему поток восторга,
А вон к тому, кто так же сник
За кучей ломаного торта,
Упрятав шею в воротник.
Глаза – так вовсе на затылке
От церемонии похвал.
Противно звякают бутылки –
Почти с намёком на скандал.
С физиономиями близких,
Чуть сморщив чёрточку в бровях,
Вы попрощались по-английски,
Случайно встретившись в дверях.
А после – в старенькой пивнушке,
Сломав последний карандаш,
Другу-другу вешали на уши
То, что не купишь, не продашь…
Пивную дурь, лапшу пустую
О том, что всё вам трын-трава:
Удача, бьющая вслепую,
Людская зависть и молва.
«Цель творчества – самоотдача», –
Орали громче, чем коты.
И в ночь, шатаясь, может, плача.
Да вроде – перешли на «ты»:
– Чужие лавры – не присвоить...
– Своих – отчетлив суррогат.
– Но если ты чего-то стоишь…
– Тебя посмертно наградят.
Страх
И кровь не свернулась,
И ласки – не те...
Не бесятся кони
В слепой темноте.
И тихи, что мыши.
Что ночи – тихи,
Распущенной мыслью
Стекают стихи.
С тоскою по чуду,
С восторгом к «авось»…
Стучится повсюду
Неназванный гость.
Он хуже Мамая
Страшней, чем орда…
Ему отдана я
Страдать да рыдать
С его псевдонимом,
гонимым.
Боюсь –
Засну нелюбимой,
Да мёртвой проснусь…
Прислонись
Каждый день
Мучительно, несносно
Про себя твержу одну строку:
«Прислонись ко мне!»
Повсюду осень
На траву, на крыши, венценосно
По листку роняет, по листку.
Оголяя ветви, просьбы, жесты,
Распластав по небу сотню «ах!»,
Прислонись…
Не слушая протесты
И призывы жалобной челесты
На моих простуженных губах.
Отрешись от имени и спеси,
От притворных взглядов с хитрецой.
Помнишь, мы во сне стояли вместе –
Несовместны, глупы, неуместны,
Прислоняясь страстно.
Боже мой.
Откажись от планов, дел и целей,
От погонь за вымышленным злом.
Прислонись.
В манящем страстью теле,
Совладелец множества безделиц,
Ты – ведущий, ведом и ведом.
Прислонись…
От умных мало проку.
А от сумасшедших – боль и бред.
Извини, со мной одна морока,
Да и та истлеет раньше срока.
Ни вопросов, ни ответов нет.
Только стон осеннего настоя
На основе горсти ячменя.
Прислонись ко мне… и все такое:
Крепостное, дикое, мужское…
Прислонись…
и вылечишь меня.
Молилась сини…
Молилась сини: «Хочу быть сильной».
Клялась свободой, бранила похоть.
А он явился – во всём стабильный:
«Привет, мерзавка, ну, дай потрогать».
А он ворвался в моё – жилое.
В мою рутину, тепло и тело.
И показалось – оно живое,
И оказалось – оно хотело.
Такое чувство сродни разврату.
А вот не стыдно. Легко и сладко.
Я наслаждалась его посадкой,
Его рассветом, его закатом.
А летом…
Лето печётся вольно:
«Остынь, гордячка. Очнись, рабыня!»
Он камень бросит, а мне не больно.
Он дарит камень, а мне – святыня.
Не в свои сани
«Не садись в эти сани, девочка, не твои» –
Убеждали врачи после теста на эстриол.
Это горе, поверь, не делится на двоих,
Да сегодня не страшно – всего лишь один укол.
А мужчины бегут, увы, от таких проблем.
Твой – не хуже, не лучше, нормален и без затей.
Глупо, ранние вы. Подумай, рискуешь всем!
Нарожаешь попозже здоровых для вас детей.
Улыбалась блаженно, хмурила резко бровь.
Восемнадцать всего, чем тут веру убьешь в любовь…
«Не мои были сани, Господи, ну зачем
На красивые сказочки юности поведясь…»
Начинается утро жестко, без лишних сцен.
Ведь за стенкой мычит двадцать лет человек дождя.
Это в фильмах он мил, спокоен, в болезни – крут.
И пешком – пол страны, и не надо ему коня.
А в реале – жесткий, бессильный, бессонный труд,
Чтобы завтра, возможно, он мамой назвал меня…
Размышляла устало. Просила себя – держись.
Тридцать восемь – не возраст, а мука длиною в жизнь.
Залезай в эти сани, деточка, и садись
Рядом с мамой. И пусть возмущенно потом галдят!
Небо звездами – в пояс, ветер, мятежность искр.
Мы поищем любовь, хорошо, человек дождя?
Да, сегодня не страшно – нужен один укол.
И весь мир – разноцветный, в нём мальчик умом берёт
На уроках! Позже – он будет гонять в футбол…
Залезай в эти сани, хороший мой, и – вперед…
Не поймут, осудят. Не надо, себе – не лги.
Хрупок лёд в полынье и круги по воде.
Круги…
Игрушки (триптих)
Летаргия по мячику
…Тысячное из писем
(разум от них зависим),
спрятанное в шуфлятку,
там же, где валерьянка с мятой.
И в унисон…
Иди и достань мой мячик!
Для неприхотливой бабки он многое может значить.
А знаешь, мне снился сон…
Деревню палило солнце.
И тщетно рыдала Таня, пытаясь помочь тушить.
Ведь слез на всю жизнь не хватит у хрупкой её души…
А там, по речным червонцам, подаренный мяч не тонет,
Волнуется и пасется на этом трагичном фоне.
В тот день он один спасется
От солнца…
Ах, мальчик, достань мой мячик,
Который годами тонет, и шанса не даст – пожить.
В ладонях – твоих ладонях застыла бездарно жизнь.
С огромными синяками – подставками век и слёз.
Мне снилось, мой славный парень, ты сам мне его привез.
Ни радостей не просила, ни праздников – боже мой!
Ах, мячик… упругий, стильный, пронзительно голубой,
Взвивался, летал, смеялся, кружился, просился в синь.
Подарком пришелся в руки – подальше его закинь…
Деревню накрыло снегом. Кто выжил, тот жил пропажей.
И мячик ещё был виден замёрзшим. К окну прильнуть –
И громко, большим ребенком, прижившись на старой барже,
кричать: «…ну когда же в путь…»
Но баржи в снегах не тонут, ржавеют, скрипят и стонут,
потеряны до весны.
А волос у бабки – цвета невымытой седины.
Привычно нащупав ручку и мятых бумажек сонм,
Она начинает снова: «… мне снился всё тот же сон…»
Ах, мальчик, мой милый мальчик!
Зачем ты, вихраст, запальчив, метнулся его спасать?
И снится ей этот мальчик
лет, может быть, сорок пять.
Бычара
Нет, он не в детстве утонул. Ошибка, право…
Сперва мечтал достать луну – вмешалась мама.
Сначала с досточки сняла, чтоб не убился,
Потом под задницу дала –
«Учись!»
Учился…
У двух залетных блатаков – ругаться матом,
Шманать карманы стариков, унизить взглядом.
Хамить, плеваться вслед тому, кто любит дело.
Растить копыта да клыки, чтоб щёлкать девок.
Деревню … это он спалил, возможно, спьяна…
Кричали избы, блатари, молчала мама.
Ревела девочка в соплях, давясь угаром…
Он отвалялся на полях.
Он стал – бычара…
На пепелище подсобрал пять-семь цепочек,
Продал, рванулся за Урал.
Тут – много точек.
***
Он воротился, весь в перстнях, мол, строю храмы,
Достали бабы на сносях, и снится мама.
Мол, это озеро купил – хорош суглинок!
Курил, чесался у перил – вдруг выстрел в спину.
Бычара падал в пелену, хрипел упрямо.
Мычал, брыкался, шел ко дну
И видел маму.
Хозяйка потерянных зайчиков
Мокрых заек побросали на скамейках при вокзале,
В роддомах, на пепелищах. Их никто уже не ищет.
Приглядевшись к ним однажды, расселив на старой барже,
Просушив хвосты и уши, тем, кто более послушен,
И, задобрив вермишелью, надоумили к веселью.
Зайки высохли, поели, отоспались и запели:
«Ой, подайте, Христа ради, тити-мити, тёти-дяди...»
Подавалось им немного, но хватало для налогов,
Для машинки нужной масти.
Ну а что еще для счастья?
И квартирка, и мужчинка, и на выход пелеринка
При блатной дороговизне. Вот такой хороший бизнес.
Зайки тоже не в обиде − ведь живут! Да кто там видит...
Что там видим? Незадачу – в ресторане дама плачет...
Дядька наглый, незнакомый, прикупил все водоёмы.
Уговаривал смириться, наливал опохмелиться,
Улыбался, сволочь, мило... Но она его убила.
Ай, короче, все – пустое в этой гадкой из историй.
Что там дама? Посадили, откупилась, отпустили.
Собрала багаж однажды и сбежала от сограждан.
Бросив заек...
Блин, хозяйка!
Под дождем остались зайки...