Поэзия
- Подробности
- Категория: Владимир Саришвили
- Дата публикации
- Автор: Kefeli
- Просмотров: 1745
***
Лорд Мальборо на вилле пил вино.
Дворецкий в ванной тер мозоли пемзой...
Сырой туман, склубившийся над Темзой,
Налип на треугольное окно.
Лорд Мальборо на вилле пил вино.
Гомер, меж ним и вечностью посредник,
Лил на душу бальзам, пока наследник
Ощипывал наследство в казино.
Лорд Мальборо на вилле пил вино.
В ногах собака верная заснула,
А лорд курил, почитывал Катулла,
Поскольку было так заведено.
Лорд Мальборо на вилле пил вино,
Как дед его и пращур – тоже лорды;
Лучи от свеч вытягивались в хорды...
Хоть в пирамиды – лорду все равно.
Лорд Мальборо на вилле пил вино,
В Париже дочь разделась с ленью светской
И спать легла. Темно и пусто в детской,
Поскольку дети взрослые давно.
Да, в детской лорда пусто и темно.
Лорд Мальборо на вилле пил вино.
Он заменил Герода «Мимиамбы»
На Байрона клокочущие ямбы
И хокку затененные панно.
Лорд Мальборо на вилле пил вино.
Похолодало. Он укрыл колени.
Сапфиры на обугленном полене
Рубинами сменялись, как в кино.
Лорд Мальборо на вилле пил вино.
По каплям жизнь отцеживалась в вечность.
Он знал – конец рождает бесконечность,
В чем убедиться людям суждено,
И снова пил червонное вино.
***
У свечи всю ночь голова в огне,
То замечется, то замрет она,
Оплывает воск на ладони мне,
Ночь кончается; нить замотана.
Что ж, меня вчера провели хитро,
Похихикали, позабавились.
Взглядом горожан в поездах метро
Звезды на меня поуставились.
Шалашей полно, в шалашах вино,
Чисты простыни, взбиты «думочки»,
Кто заметит вас, ночью все темно,
Светел только снег в переулочке.
У свечи всю ночь голова в огне,
То замечется, то замрет она,
Оплывает воск на ладони мне,
Ночь кончается. Нить размотана.
***
Дождь под вечер выплакался наспех,
Скользкий ствол орешины намок.
Гаснет небо. «Хорошо, где нас нет», -
Говорю, счищая грязь с сапог.
Поворот ключа. Задвижки скрежет.
На дорогу — пять крутых яиц.
Скоро поезд надвое разрежет.
Эту ночь без цели, без границ.
Вот он — красноглазый змей железный.
Кашляешь, глупыш. Накинь платок.
Ты напрасно вышла. Путь мой крестный,
Как и всякий крестный, одинок.
Лампочка-пузатик еле дышит,
Спящий сторож ничего не слышит.
И, чернея шкуркою крота,
Полустанок тает, тает, та...
Шекспир
Туманный Лондон – как стакан воды.
Он видел бури, поднятые сценой.
Юдоль забот, вместилище вражды,
Обитель горькой памяти бесценной.
Хороший друг! Мой прах не потревожь,
Дай выспаться царю своих видений.
Нет истины. Любая правда – ложь.
Прости цинизм последних наблюдений.
Мой гневный мир, как, впрочем, все миры –
Зачем ты был? – сердца заплыли жиром.
Герои, как бильярдные шары,
Столкнулись в мире, канули над миром.
И отхлебнуть из полной яду склянки
Не суждено изменчивой смуглянке.
***
Луны полугнилой лимон
Ползет по небу цвета чая,
И, плешью желтою качая,
Змеится искрами средь волн.
Лениво лязгает вагон,
Кренится год на край прохлады,
И листьев первые парады
Проходят строем вдоль окон.
Не разобрать во тьме погон...
Совы
Огромные совы летают над городом,
Тяжелые тучи нависли над совами,
Бреду, одурманенный жаждой и голодом,
Дома по дороге моргают засовами.
За каждым засовом, творятся события,
Все люди давно по событьям рассованы,
Но я вне событий.Я сделал открытие.
Всё в мире начерчено. Всё нарисовано.
А совы летают, а совы невидимы,
А совы хохочут над миром недвижимым,
Уверены совы, что все мы не вытянем,
Уверены совы, что все мы не выживем.
Не знаю – спасемся ль от позднего холода,
Примчатся ли новые беды за совами,
Но хищные птицы летают над городом,
А город моргает тугими засовами.
Сумерки
Не верю холодному свету, разлитому скупо;
Серебряно-серый, в орешнике прячется еж.
И мокрое поле, как будто размытый чертеж,
И блеклые в небе гибриды квадрата и куба.
В насупленной кроне сутулого старого дуба
Лениво качаются ветки. Вороний галдеж
Испуганно глохнет – и зябкая, мелкая дрожь
Хватает за горло природу надежно и грубо.
***
Ты видишь трещинку в хрустальном глобусе?
Я помню женщину с тоскою в голосе.
На этой трещинке, на старой лесенке,
Она эстонские певала песенки.
И грозди черные срывала с лоз она,
Дитя баюкала, в приметы веруя.
Она придумала проклятье ворону –
«Да превратится он в голубку белую».
Она ждала его, давно ушедшего,
В иной обители любовь нашедшего,
Она ждала его, дитя баюкала,
В приметы верила, приметы путала.
Дом
Дом – сирота. Разгул блошиный,
Пустые блеклые кувшины,
За нитью нить паук плетет.
Дом, неумыт и непричесан,
На ребятишек смотрит косо,
Что разыгрались у ворот.
Вокруг лоза дика. И грозди
Склевали птицы. Ночью гвозди
Под ветром гнутся в позвонке.
В плену бессонницы давнишней
Живет и знает он, что лишний,
Ржав молоточек на звонке.
Дом утешается. Он стойкий.
И, гордый совестью постройки,
Отшельник с крышею кривой,
Внимает дружеской заботе,
Когда в полночный час приходит
Его проведать домовой.
Осень
Солнце теряет лимонный оттенок.
Ветер, деревья сгорбив,
Взвизгивает — ни дать ни взять – безумец
из дома скорби,
Сад – незадачливый, чем-то расстроенный
старый жонглер,
Яблоки все порассыпал из рук на ковер.
Дождь.
Скалы лоснятся, как стадо моржей,
Дождь,
Миновало немало дождей.
Сыро. Завтра воскреснет солнце.
***
Как неуютно ходить мимо прошлых домов,
Нервно курить и шаги убыстрять поневоле,
И, вспоминая звонков звуковые пароли,
Слушать раздерганный топот своих башмаков.
Взгляды от окон знакомых спеша отводить,
Гневно решать про себя, что ни в чем неповинен,
И понимать, как недужною фальшью подпилен,
В чем-то поклясться себе и скорей проходить.
Эти дома, как мушкеты, на мушку берут,
На подоконниках щурятся даже герани,
Совесть на грани, и что-то клокочет в гортани,
Только уже не вернуться туда, где не ждут.
***
В ту ночь морозную, когда мутнели стекла,
Похожие на пьяные глаза,
И рыба африканская издохла
В аквариуме, мы подняли за
Нее по рюмке черного бальзама.
Я врал, что ты, как женщины Бальзака,
Мила.
Но ты в ответ ни слова не врала.
Мороз душил родник, как мавр средневековый,
И, сталактитом замерев к утру,
Он равнодушен был к соседскому ведру,
Не шевелясь, в дугу изогнутый, суровый.
Таможня свет не пропускала в мир.
Стирал январь в снегу суконный свой мундир
И пуговицы ветром начищал до блеска.
Повидла вялый вкус, сварливый норов кресла,
Сноп искр от свитера, летящего к нему...
Что нас свело на эту ночь - не знаю,
Что сделало чужими - не пойму.
Я потерял себя. Теперь тебя теряю.
***
Ты меня разлюбишь не сегодня,
Но маячит рядом этот день.
Золушка! К тебе приедет сводня.
Меховые туфельки надень.
В королевский отправляйся замок,
Веселись, "Spumante" пригубя.
Там, среди красивых, гибких самок
Женщину - он выберет тебя.
Ты не утаишь - ты позабудешь
Рваный фартук, сломанную печь,
Речь прямую медленно остудишь
И освоишь косвенную речь.
Видно, этот принц - хороший парень
(Брызни по углам святой воды).
Я тебе премного благодарен
За терпенье, ласку и труды.
***
Не уверяй напрасно ты,
Что, может, завтра, может, к лету
Жизнь из кромешной темноты
Внезапно устремится к свету.
Я в сказки верить перестал.
Я избран. Изгнан. Опозорен.
Поэзию – на пьедестал,
Одну, с кем я еще не в ссоре.
Уходит ночь за облака.
Я оставляю в оправданье
Стихи. Иное мирозданье
Меня не приняло пока.
***
Всем хорошо - и неграм, и татарам,
В круизах обнимающимся парам,
И клеркам в банках весело кружить;
Крутить педали велосипедистам,
Гроссмейстерам хитрить, и петь баптистам,
И ворожеям лепо ворожить.
А я лежу на простыне измятой,
Бегущей жизни тихий соглядатай,
Создатель строк, не нужных никому.
В какой стране живу - не знаю точно,
Но люди здесь ленивы и порочны
И счастливы, бесспорно, потому.
Рыбная ловля на Тбиси
Жук был бирюзовым, изумрудным,
Молодым, упругим и беспутным.
Жук имел прекрасные рога.
Жизнь ему казалась дорогою,
И была воистину такою –
Жизнь на самом деле дорога.
Жук ворвался в рябь недавней глади
Озера, где мы забавы ради
Порыбачить собрались с утра,
Но мальки приманкою зажрались,
И к полудню мы не сомневались,
Что сегодня к ним судьба щедра.
Жук тонул. У нас была закуска.
Иностранец: "Говорить по-руска?" –
У меня застенчиво спросил.
Я ответил, выпив: "Мала-мала",
И подумал: "Если б у причала
Я тонул и Господа просил:
Господи, услышь меня, Всевышний,
Неужели я на свете лишний,
И во цвете лет пришел черед
Мне расстаться с этим солнцем, небом,
Садом невозделанным, и хлебом,
За который проливаю пот?"
Я подумал: "Для жука сегодня
Я могу быть милостью Господней,
Радостью Вселенской озарить,
Большею, чем Данте Vita Nova,
Ну а что вернуть я без улова,
Так не всем же в выигрыше быть".
Жук работал лапками, боролся,
О крючок упавший укололся,
Отнесло теченьем поплавок.
Ну, лови последний шанс. И жук мой
Перед самой рыбьей пастью жуткой
Зацепился, взмыл - и на песок.
Жук подсох, очухался. Не веря,
Что ему открылись жизни двери,
Лапками песчинки потолок,
Вполз на ветку, прыгнул, слился с высью.
Господи, в часы прощанья с жизнью
Брось и мне Небесный поплавок!
***
Осенний лист, усталый стайер,
Беги, твой финиш недалек.
На ветер жизнь свою поставив,
Ты проиграл, но точно в срок.
Напряжены твои прожилки.
Бугор. Взметнись – перевернись.
Должно быть, весело пожил ты
Среди зеленых, желтый лист.
Теперь пора, черты достигнув
И не заботясь о другой,
Перенестись через долину,
И там рассыпаться трухой.
Ее копытом втопчет ослик
У прошлогодних лисьих нор.
Нигде. Никем. Теперь и после
Не повторится твой узор.
Накануне
Усталой крови постыли вены,
Сомкнулись стены чернее ваксы.
А в мыслях образ старинной Вены,
А в сердце польки, мазурки, вальсы.
Как я допрыгнул до спелой груши,
Испачкав соком манжет опрятный...
С годами скрипки тускней и глуше,
В шкафу пылится мундир парадный.
В летящем танце звенело платье,
И были струны, как меда струи...
Мои объятья, твои объятья,
И поцелуи, и поцелуи.
Как странно вспомнить о вашей свадьбе
Средь этих мисок и зерен прелых,
В забытой Богом пустой усадьбе,
В приюте темном для престарелых.
И где теперь вы, полвека с лишним
Спустя - быть может, в последнем доме?
Как странно вспомнить цветенье вишни,
И кроме вишни, и вальсов кроме.
Пейзаж для двоих
Смеркалось. Над рощей костлявой
Летел запоздалый вальдшнеп.
И озеро пахло отравой,
Разлитой, по трубом сошед,
Из онкологических башен,
Раскинувшихся по холмам.
Как бежевый отсвет их страшен.
И что мы посеяли там,
Где смерть, веселясь, по несжатой
Гуляет косою траве,
Где ветер придирчив и шаток,
Как пьяницы возле таверн.
Уйдем - в близком городе ужин,
И смех, и тепло, и уют,
И звоны дождя - что жемчужин
Отскок от серебряных блюд.
Несметные искры в искусах
Пылают в агонии дня.
Ты, вся в комариных укусах,
Ложишься, смеясь, под меня.
И листьев иссохшие сети
Летят на пейзаж для двоих.
Луна. Крепость медленной смерти
И ранки на бедрах твоих.
***
Когда сползает ночь по этим горным склонам,
Хлестая листопад чешуйчатым хвостом,
Хвастливый город мой во тьму с покорным стоном
Уходит на покой, измученный постом.
Свисая со скалы, как черные кораллы,
По дну шершавому разбросаны дома,
От мутных коньяков рожденные кошмары
Лишают город мой последнего ума.
И тяжело плывет откуда-то из бездны
Ненужный никому и сам себе рассвет,
И просыпаюсь я, смешной и бесполезный,
Озлобленный, беспомощный поэт.
***
Со скрипом открывается окно,
И время мне становится послушным.
Старинное испанское вино
Закапало парчовую подушку.
"Прощайте, дон Алонсо. Серенад
Не петь вам больше на аллее лунной.
Как беспощаден этот серый яд,
Крупица, еле видная под лупой...
Прощайте, дон Алонсо. Сколько шпаг
Повергли вы без видимых усилий...
Остался вам до цели только шаг,
И все же, все же вас опередили.
Опасно бегать золотым ослом,
Тайком ночные вылазки свершая...
Теперь мой брат отправится послом
Под своды вам сулимого Версаля...
Прощайте".
Ночь. На тонком полотне,
Впервые возле дамы неподвижен,
Лежит Алонсо головой к стене.
Что блеск дворцов ему, что скудость хижин?
Когда же это было? Все равно
Не вспомнить в лабиринте суесловья.
И с любопытством я смотрю в окно,
Распахнутое в ночь средневековья.
***
Гармония тонов на краешке заката
Беспечности рассветной лишена.
В соцветье сумерек от смертных Бог запрятал
Смысл сущего - и только Тишина,
Надежный страж необоримой истины,
Владеет Откровения ключом.
Он повернется скоро под единственным,
Последним солнечным лучом.
***
Появился некстати
И уйду невпопад.
Ночи белое платье,
За окном – снегопад.
Было сразу же ясно,
Со вчерашнего дня,
Что на праздник напрасно
Вы позвали меня.
Я, забившийся в угол,
Никому ни к чему, –
Этих пляшущих кукол
Не люблю, не пойму.
Постук скачущих ножек
Отражается вдруг
Отголоском бомбежек,
Угнездившимся в слух.
И, сужаясь, пространство
Зажимает в тиски.
И ни баба, ни пьянство
Не спасут от тоски.
В полутемной прихожей
Я пальто отыскал.
Был бы чуть помоложе –
Не поддался б тискам.
Извините. Прощайте.
И не ждите назад.
Ночи белое платье,
За окном - снегопад.
***
Неведомый доселе алфавит
Лес начертал, в безветрии застывший,
И кроны-буквы складывались в вирши.
Что это Бог стихами говорит?
***
Человечек мой ласковый,
Я вчера перепил,
Руки-ноги колбасками
Я тебе прилепил.
И уродцем коричневым
Ты стоишь на столе,
Нет фигурки комичнее
На кровавой земле.
Человечек мой, греющий
Мира мерзлую суть,
Я твой бог, не умеющий
Душу в тельце вдохнуть.
От бессильного отчества
Ждать не стоит добра.
На твое одиночество
Евы нет из ребра.
Человечек мой, слепленный
Сикось-накось, в канун
Воскресения светлого,
В звоне ангельских струн,
На фольге и закончится
Бренной жизни тропа.
Но бессмертно сотворчество
Божества и раба.
***
Когда я вам понравлюсь (первый снег
Так мил, пока не станет гололедом),
Проглатывая буквы – с Новым годом –
Произнесете вы, стесняясь всех.
Когда до света согласимся мы
Компанию кипящую покинуть,
Я вас спасу, я вам не дам погибнуть,
Не подарю ключей моей тюрьмы.
Я знаю, вам так хочется шагнуть
Ко мне во мрак, под своды подземелья,
Где ритмы, как отравленные зелья,
Где книги - как сочащаяся ртуть.
Но эту дверь минуем мы. Сюда
Не приглашу ни словам вас, ни жестом
И не замечу в любопытстве женском
Намека, плохо прячущего "да".
Когда я вам понравлюсь (вишни вкус
Приятен только без году неделю),
Вас провожу до дома. И с метелью
В пути обратном крепко обнимусь...
Молитва зародыша
Оставь меня, горошинку, в тепле,
Взрасти, взлелей меня в уюте лона.
Мне страшно возвращаться в мир теней,
Блуждающих безвольно и бессонно.
Спаси меня, не трогай эту дверь,..
Железный крюк, оскалившись, как зверь,
Мой слабый корень вырвет из укрытья...
Еще не поздно повернуть событья,
Я твой залог бессмертия, поверь...
Дай улыбнуться Ангелу в ночи,
Причмокивая, молока напиться,
Даруй и мне от Вечности ключи.
Беги! Беги! Я так хочу родиться!
Беги! Беги! Не бойся нищеты,
Ведь за добро сторицей воздается.
Неужто в целом мире Красоты
Мне и кусочка хлеба не найдется,
И солнышка весенние лучи –
Одной тебе, а мне пути закрыты.
Стой! Эту дверь не трогай, не входи ты,
Даруй и мне от Вечности ключи...
Полководец и бабочки
Туча бабочек вспорхнула. Я спугнул их ненароком.
Кое-где видны остатки римских тщательных работ.
Здесь прошли войска Помпея. Сам Помпей в плаще широком,
Сидя ночью на привале, слушал сальный анекдот.
Сам Помпей в плаще широком (или что там было в моде)
Поутру поход продолжил, о возлюбленной грустя,
И не знал великий воин о филологе Володе,
Тучу бабочек спугнувшем пару тысяч лет спустя.
Зной палил макушку Гнея, под которою роились
Планы будущих сражений и злокозненных интриг,
Дружно топали солдаты, ели, пили и рубились,
Но нашла коса на камень - Юлий Цезарь не шутник.
Впрочем, это к нашей теме не имеет отношенья.
Вот останки той дороги. Осыпь - труд солдатских рук.
А над ней порхает туча новогодних украшений –
Конфетти, гирлянды, бусы в хоровод сплелись вокруг.
Инфанта
В потертых джинсах рыжая инфанта...
Король-отец скончался от инфаркта.
Мать-королева в замке под Женевой
То правой ножкой мячик пнет, то левой,
И никакой надежды у врачей
Лишить ее возлюбленных мячей.
В душистой ванне рыжая инфанта
Бурчит: "Ни принца не найдешь, ни фарта
С наследственностью мерзкою такой.
Не мог отец жениться на другой!"
Инфанта капли стряхивает с кудрей,
Вздыхая: "Жизнь, куда еще паскудней.
Поди, древнейшей в мире крови мы,
А все равно бегут, как от чумы!
Ну хоть бы звякнул этот лысый Клаус...
Да ну его! Погряз в пучине кляуз,
И не самой же в гости дурня звать.
К тому же недолюбливает знать..."
На львиной шкуре рыжая инфанта.
Горит камин, шипит в бокале фанта.
(Король-отец до своего инфаркта
Корил ее за приземленный вкус).
Она по залу без толку маячит,
Сафьяновый отпихивает мячик,
Сама с собой беседует и плачет,
Расчесывая мошки злой укус.
***
У Франца Шуберта урок.
Он сел за клавесин.
На крышке рыжий кот прилег
По кличке Апельсин.
Сейчас войдет девица лет
Одиннадцати в зал.
Он передвинул табурет
И "черт возьми" сказал.
За сырость музыкальных фраз
Обязан допекать
Дочь графа Эстерхази Франц,
Которого нанять
Решились тут за стол и кров,
За кровный гонорар.
Служи, служи без лишних слов
У будапештских бар.
"Мария, грация плена" –
Мелодия щемит,
Из толстых губ вознесена
В Небесный храм, в зенит.
Но начинается урок,
И Франц уверен - ей
На блюдце сахарный удод
Нужнее и важней.
Она с ладами не в ладах.
Он сдержан, терпелив.
Лишь бакенбарды иногда
Щипками теребит.
Когда же вызреет луна –
Поужинать и спать.
"Мария, грация плена" –
Молитву прошептать...
В чужие воплотившись сны
О славе мировой
И в пополнение казны
Для малых с головой
Через пространства, времена
Дух ангельский летит.
"Мария, грация плена,
Мария..." Шуберт спит.
Гамлет
Коммунисты? Я их не люблю. Я их боюсь.
(Из телефонного разговора автора с Эрнстом Неизвестным)
На четвертой странице, где раздавлена мошка,
Между строк иностранца в переводе плохом,
Мысли сжаты, как мышцы, и щербаты, как ложка,
Коей море черпают – много проку ли в том?
Вселенная существует, ибо создана Всевышним,
Или Бог существует, ибо он создал Мирозданье?
Может, я в этом мире единственный лишний,
Как понятие "стол" в справочном издании?
С приветом из древней... С приветом из Дании.
На десятой странице, где пирожного крошка
Прокатилась, собою завершив диалог,
Мысли ставятся жестко, как инсайду - подножка,
Но ползут, несуразны, как змея домино,
Исчезая в сознанье, как с деньгами чулок.
Стройным хором лягушек, бальной праздностью лилий,
Успокоенной рябью пруд встречает меня,
Ты уже за чертою всевозможных усилий,
Мягкой плавностью линий и улыбкой маня,
Как русалка, под эту прозрачную воду,
Но такую свободу не могу предпочесть;
Говорил же француз мне, что в такую погоду
И топиться противно – это надо учесть.
Дочитаю до сцены, где настанет возмездье
И убийце, и бляди, после пышных речей...
Но... звонок телефонный... «Здрасьте! Папа в отъезде,
Да, один. Нет, не вместе. Мы не вместе вообще».
Нищий в двери стучится. Ну и мода поперла.
На вот яблок. У принца наличными нет.
Топай, братец, не видишь – дел сегодня по горло,
В государстве воруют. Плохо с экспортом нерп.
Как слова надоели, как наскучили ноты,
Как приелись оттенки, опостылели сны...
Скоро призраки влезут, обутые в боты,
Гимнастерки вонючи, и знамена красны...
Эмигрант
Куда стучать прикажете теперь
Потресканной, истершейся игрушке?
Знакомец южный выставил за дверь,
Дров на зиму не надобно старушке.
Пол вечер, крякнув за чужим столом,
Хлебаю суп с куском коровьей жилы.
Был дом – не мой, но был какой-то дом,
Не жизнь была, но все-таки мы жили.
Как плод в утробе, от стальных щипцов
Надежда укрывается, но тщетно,
Один конец у света всех концов,
Но светел свет, а ночь моя бесцветна.
***
Уже наступает прозренье закатное,
И время колосья созревшие сжать,
Но если ты в силах объять необъятное,
Тебе неизбежного не избежать.
Юдифь
Что море посыльным ветрам закричало?
Узнаем, узнаем в веках.
Я вижу тебя, ты одна у причала,
Сиреневый веер в руках...
Угрюмые тайны, блаженства рабыни,
Насуплены лица рабынь.
Я знаю – с тобой говорят на латыни,
Но напрочь забыта латынь...
И колокол в небе висит без опоры,
И чайки сомкнули кольцо...
Мелькают в волнах раскаленные шпоры,
Брезгливо кривится лицо.
Отчаянный всадник, поводья, поводья
Назад, осади скакуна!
Волна за волной, как семья бегемотья,
Она у причала одна.
Ну что же ты, всадник, не смей задержаться,
Скачи по тяжелой воде,
Великий злодей превратиться в паяца
не может никак и нигде...
Выходит, паденье сильнее полета,
Отравлены пастбища серн.
И меч зависает. И слышно у грота:
"Как звали тебя?"
"Олоферн"...
***
Что зависть Париса, что боль Менелая,
Что ложе из листьев и мхов?
Я бренные ласки охотно сменяю
На вечные ритмы стихов.
Но плоть похитрее прожженного лиса,
В любви – начинанье корней.
И боль Менелая, и зависть Париса
Поэзии высшей сильней.
***
Когда, поколесив по миру,
(То перелет, то переезд),
Захлопнешь дверь в свою квартиру,
И эхо сотрясет подъезд,
Никто тебе горячий ужин
Не приготовит, и в постель
Не поманит. Ты им не нужен,
Ты здесь один. Ты здесь отдель¬-
но от семьи, бежавшей
От рюмок, от статей, поэм,
Тебя спокойно провожавшей,
Тебя не встретившей совсем.
Что ж, разогрею сковородку
И сам поджарю колбасу,
И вето наложу на водку,
И утро доброе спасу.
И утром, обнаружив кофе,
И бодро становясь под душ,
Увижу в зеркале свой профиль –
Ни дать ни взять - ахейский муж.
***
Я пил античное вино,
Ручная мельница скрипела,
И и ней кофейное зерно
Мельчало, прыгало, хрипело.
Меня смешил Аристофан,
Учил Сократ, Сапфо губила.
"Неужто Хлоя так любила?" –
Подумал я, устав от ран,
И вдруг почувствовал, что пьян.
Любовь
В ученой пустоте обители
Обосновался тихий бражник.
С ним – книги, мертвые сожители,
И тощий кожаный бумажник,
В углу – постель, всегда измятая,
Подушка, втиснутая в стену...
А на столе – настойка мятная,
Табак в умеренную цену.
Весь день по зданиям, где, свитые,
Ютятся гнездышки приличий,
Его слепили щеки бритые
И раздражали байки птичьи.
Среди призывов (для чего и чьих?)
В одной из сумрачных редакций
Заметил он в глазах чиновничьих
Клочки своих погибших акций.
Как вдруг под сквозняком взметнувшимся
Цветок пластмассовый качнулся,
И, вслед за боссом обернувшимся,
Он поневоле обернулся.
Взлетела, хлопая, мохнатая
Коричневая занавеска.
Среда. Столетие двадцатое.
Вошла воскресшая Франческа.
Фата-моргана? Наваждение?
В ушах гремит каменоломня.
"Паденье Трои... Да, падение..." –
Подумал он, себя не помня.
И, не владея жестом сдержанным,
Как недобитая лысуха,
Рванулся он движеньем бешеным
И попрощался слишком сухо.
А ночью, в обществе мыслителей,
С покойниками разругавшись,
В чернильной пустоте обители
Курил табак, в постель забравшись.
Был сон молитвою очищен, как
Печаль - церковными свечами,
А ночь ссутулившейся нищенкой
Брела с луною за плечами.
***
Проходишь походкой медвежьей
По набережной вечерком,
И юности прожитой, прежней
Уж не различаешь ни в ком.
Тебе непонятны и странны
Сомлевшие пары в кафе,
Фальшивые струны гитары,
И солнца аутодафе.
Усталость пятнистым питоном
В могучие кольца берет.
За ужином поздним, законным
Пользительный скушаешь мед.
И сон увлекает сознанье,
И шепчутся где-то в глуши
Счастливые воспоминанья –
Священные рощи души.
Рубаи
Я прожил под луной уже немало лет.
Цель в жизни есть и смысл. Покоя только нет.
На свете том покой нам обещал Всевышний.
Но где там смысл и цель? Молчание в ответ.
***
Цветет июнь. И юная И-юнь
Выходит в сад. В траве поют цикады.
В пруду резвится красноперый вьюн,
Хвостом чертя из Бо-цзюй-и цитаты.
Сегодня небывалая жара,
Любезная лишь ящерицам юрким,
И одиноко облачко с утра
Томится в легкой белоснежной юбке.
Она идет в бамбуковую тень,
Потом под мост к обрыву, к водопаду.
Цветет июнь. Ленивый, зреет день.
И-юнь гуляет по родному саду.
В такую марь не хочется и есть,
Вот разве что взяла с собой печенье...
Пора, пора уж солнцу знать и честь,
Плыви к закату, на покой вечерний.
Усталым, непружинистым шажком
Бредет И-юнь среди цветочных арок.
А вот и весть по возвращеньи в дом –
Пришел от бонзы свадебный подарок.
Звездное небо
Логос дня превращается в ночи затейливый миф,
Плачут новорожденные звезды в огне распашонок,
Судомойка – Медведица, желтый поднос отскоблив,
Опирается, глухо ворча: «Где же мой медвежонок?»
Полнолуние нынче. Уже предвкушая барыш,
У заставы Экватор коней запрягает Возничий,
Украшенье Волос Вероники, комета, как стриж,
Рокоча и пыля, заплетается в кудри девичьи.
И преследуют Зайца поджарые Гончие Псы,
И на Жертвенник падает Голубь, Стрелою пронизан,
И никчемные стрелки пытаются сдвинуть Часы,
Но Творенье - вне времени, разве закон вам не писан?
Райской Птице вольготно гнездиться на Чаше Весов,
И Орфеевой Лире внимают вакханки покорно.
Волоокая Дева спешит из туманных лесов
К Волопасу, хлыстом отогнавшему Гидру с Драконом.
Ворон спрятался в черной дыре и укрылся крылом,
А Лисичка и Муха себя развлекают беседой
На Столовой Горе, у Креста, где стоит со Щитом
В вечной славе Персей с вожделенной своей Андромедой.
Я смотрю в Телескоп, я читаю Небесный устав,
Словно в калейдоскопе картина сменяет картину –
И Павлин, распускающий хвост, и сапфирный Жираф,
И Летучая Рыба, и Лев, выгибающий спину.
И в минуту прощанья с Землёю, трясущей мошной,
И хрипящей в дыму, и пропитанной ядом возмездий,
Возликует душа, уносима бессмертья волной
В эту музыку Космоса, в эту пучину созвездий.
Поэзии
Проснуться. Понять, что потеряна. Взвыть.
Пуститься по улицам в поисках следа
С навязчивой мыслью – найти до обеда,
Забыть про обед, и про службу забыть.
Казаться прохожим не местным, чужим,
Отпущенным из сумасшедшего дома,
На грани истомы, на грани излома
Усесться под зонтиком с кофе плохим.
Толкнуть – извиниться – кого-то плечом,
Угрюмо бродить в вечереющем парке
И что-то выпрашивать, словно подарки,
У арки, оскалившейся кирпичом.
И выбрести в поле, к осенним стогам,
И душу представить гнездом разоренным.
Послушай, не ты ль возвращаешься к сонным,
Покинутым белых страниц берегам...
***
Не хочу
Ни богатства, ни славы,
Не хочу
Ни империй, ни царств.
А чтоб пахли
Осенние травы
В смертный час мой
Вот так, как сейчас.
И чтоб смерть
Предо мною предстала
Не на взлете,
Стремленья губя,
А чтоб старцем
Ушел я усталым,
На прощанье
Целуя тебя.
Хокку
Входит ночной вор.
Вмиг умолкают сверчки –
Будят хозяев.
***
Свидетель волшебства последнего заката,
Над морем дух летит, уже земле не мил,
И ждет его в ночи, накинув плащ, Геката,
А может быть, Плутон, а может, Азраил.
Не суть ли все одно: над миром смерть витает.
А имя ей - возьми любое из имен.
Под мелким снегом плоть, как мелкий снег, растает,
А племени чьего? – любого из племен.
Да, смерть – Сизиф, она, усталости не зная,
И ныне, и вовек печальный катит груз,
И если ты в раю – чего бояться рая,
А если ты в аду – чего бояться муз?
Колхидец в Риме
I
Катону мой привет. Вот кровь колхидских
лоз.
В опилках бережно я амфору довез
Через Эвсксинский Понт, минуя Византию.
В Эгейском море штиль неделю нас томил,
А в Ионийском шторм едва не потопил,
Но, милостив Нептун, я одолел стихию!
Во имя всех богов, во имя всех святынь,
Дай пыль пути стряхнуть, скорей зови
рабынь,
Горячие струи омоют пилигрима.
Письмо тебе, Катон. Всё завтра, в свете
дня,
Теперь же – отдыхать. Как утомил меня
Последний переход от Капуи до Рима.
II
Слава ларам и пенатам дома претора
Катона,
Чтоб недугам и утратам не найти
сюда тропы...
Панорамой Палатина мы любуемся
с балкона,
И готовят паланкины нам проворные
рабы.
В путь отправившись далёкий по велению
Ээта,
Прибыл я, посланник горной, непонятной
вам страны.
Так решили царедворцы - отрядить к тебе
поэта,
Потому что царедворцы справедливы и
умны.
Побеседуем в дороге. Не начать ли нам
торговлю?
От Фасиса к Трапезунду – сам подумай –
два шага.
А какие апельсины! Я, Катон, не
сквернословлю.
Апельсины - это фрукты. А лимоны?
Курага?
Много вод у нас целебных. Всё от
внутренних болезней.
Предлагаем с чистым сердцем. И недорого
возьмём.
Ты считаешь, для беседы темы есть
поинтересней?
Как угодно, но запомни, что богаты мы
вином.
III
Мимо театра Помпея, термы минуя
Нерона,
Выедем в Марсово поле. Дальше -
Лукулла сады.
Месяц уже наслаждаюсь гостеприимством
Катона.
В доме из водопровода можно напиться
воды!
Вечером ходим на Форум. Слушаем там
стихотворцев.
Редкие есть дарованья. Великолепен Катулл.
В цирке дают представленья. Парни умеют
бороться.
К радости вящей Катона, мой гладиатор
продул.
Женщины тут вольнодумны. Ходят в
свободных туниках.
Римлянка Туллия стала верной подругою
мне.
Варваром всё величает. Вас не хватало,
мол, диких.
С мужем в разводе. Такое в этой возможно
стране.
Хитро порой усмехнётся: «Всё-таки низко
я пала,
Если б не стих о Велабре - близко бы
не подошла».
Были в торговых рядах мы. Там ей
понравилась палла.
Ясно – не стал я скупиться. Очень уж
ей подошла.
IV
Через Капенские ворота
Мой путь на юг. Прощай, Катон!
Поклон мой Риму. И поклон
Тебе за ласку и заботу.
А что ни ты, ни твой сенат
К сотрудничеству не готовы –
Так это всё для нас не ново.
Не будем огорчаться, брат.
Я видел Рим. Пора домой,
В мои скалистые долины,
Где пахнут радостью давильни
Осенней щедрою порой.
И вечером, у очага,
Любуясь отблесками в чаше,
Катон, пиры я вспомню наши
На Тибра дальних берегах.
Воспоминаний вьётся нить,
И вдруг блеснёт в цепи событий,
Как Туллию перед отплытьем
Я не решился разбудить.
***
Как добрые тётки с гостинцами из деревень
Приходят последние тёплые дни с
поволокой.
Отправимся к морю, где древнего
странника тень
Витает, не мысля уже об Элладе далёкой.
Всё тот же здесь ветер соленый вздувал
паруса,
И волны вес те же, и тот же дельфин-непоседа.
Но я в санатории. Скоро четыре часа,
И запах несётся из кухни - глашатай обеда.
Вином неразбавленным балуясь, бодро шутя,
Свинину едя, вспоминаю о добром Эвмее,
Но эта соседка, бензиновой гари дитя,
В ответ - о таком информации, мол, не имею.
Под звоны тарелок, что горками вынесли
прочь.
Жужжат телефоны, как пчёлы покинутых
пасек.
Не здесь ли шептала Калипсо в последнюю
ночь:
«Останься, останься, царя малодушье не
красит».
А может быть, вот из-за этой змеистой скалы
К нему выходила Паллада с благими вестями.
Не эти ль летали по тронному залу столы
В бою с женихами, незваными в доме
гостями?
А впрочем, пора уж, напялив казённый халат,
И чай свой допив, отправляться мне на
боковую,
Я сплю. Но горбатые волны, как древле, не
спят,
И между собой о забытой Элладе воркуют.
***
Понимаете ли, обыватели
Не опаснее, чем предатели,
Не подлее бандюг в ночку тёмную
Обыватели тихие, скромные.
Обыватели - исполнители,
Обыватели — работодатели.
Обыватели дети, родители,
Даже внуки порой обыватели.
Но страшней, чем наветы предателей,
Но страшней приговора гонителей
Слепота, глухота обывателей,
Немота обывателей-зрителей.
***
Белая ночь раскрошилась, как мел,
Вечность ослепла, и я онемел.
Вечность искала дрожащей клюкой
Дверь, за которой помогут слепой.
Я онемел. И молил Небеса
Дать ей глаза.
***
В черный день я купил золотого вина
И позволил, бокал осушая до дна,
Погулять залетевшей в окошко пчеле
На моем угреватом, на узком челе.
Черный день, черный год, сколько черных годов!
Я не занят ничем, ни к чему не готов,
Покружи, покружи, золотая пчела,
У чела моего, покружи у чела.
Путь
Долго ль мне гулять на свете?
А.Пушкин
Ездил в душных электричках
То поутру, то в ночи,
Я у черта на куличках
Лопал чертовы харчи.
И мелькали-мельтешили
Мимо мирные дома.
Где капусту в борщ крошили
Да, позевывая, шили,
Да читали А.Дюма.
Все бегут, бегут поселки,
Провода бегут, столбы.
По дорогам бродят телки,
Тащут граждане кошелки,
Да потеют густо лбы.
Зуб болел, нуждался в спичках,
Тыша верст, две тыщи лье,
Я у черта на куличках
Спал на чертовом белье.
Сигаретой неминучей
Небо чистое внутри
Затемнил, как ветер – тучей,
Влажной, грузной и вонючей
Затемняет – посмотри!
Позапутан в разных кличках
(Было даже Бельмондо),
Я у черта на куличках
Пропил ватное пальто.
И пошел пешком по шпалам,
И пошел куда-нибудь,
Кот голодный хочет сала,
Смертник - нового начала,
Я – закончить этот путь.
***
Слеза, чем горше ты и солоней,
Тем Господу любезнее, наверно,
Как заливался утром соловей,
Когда я плакал после ночи скверной.
Я каялся, прощая всех и вся,
Но не себя, погрязшего в гордыне,
И хмурились, золу и грязь меся,
Мои надежды и мои святыни.
Я в ожиданье милости Твоей
Готовым был на муки и на битву,
Но рядом славил утро соловей,
И слышал Ты одну его молитву.
Прогулка по городу
Брызгами огненных соплей
Сморкались троллейбусы.
Вороны писали глазурным пометом
Любовные гимны на бюсте Пушкина,
И все должно было кончиться яйцом.
Я заходил в ювелирную лавку
И требовал показать драгоценные перстни
С рубинами, похожими на залитые кровью
Лица мальчиков, гибнущих на войне.
А сам я себе показался счастливой приметой,
Какой-нибудь ниткой, пришитой к бикини
Уродливой девочки, мучимой диким эго
Немолодой уже матери-одиночки.
Было четыре часа летаргии.
Пили цыганки на кладбище одеколон.
Падали звезды в гудящую потную очередь
За сборником сказок Андерсена.
Осень, глубокая, как Марианская впадина,
И неопрятный старик с малиновой шишкою на затылке.
Кто подарил ему четверть домашнего торта,
Этому старику?
Чья-то невеста проснулась вопить в колыбели,
Нынешним вечером пить я не стану вина –
Слишком боюсь умереть, а чудес не бывает.
***
Чего добился я, старатель и кочевник?
Ни крошки на столе, в печи погас огонь,
А на дворе зима. Двухтысячный сочельник,
И бодрые басы из радужных окон...
А я не жду гостей и сам не еду в гости...
Я рад, что ты ушла - так легче на душе.
Теперь ты за столом, где путается в тосте
Взволнованный шутник - военный атташе.
Ума не приложу - откуда весть благая
Могла бы мой порог сейчас переступить.
Здесь нищета царит - костлявая, нагая,
И выпить бы не грех, да не на что мне пить.
А на дворе зима. Двухтысячный сочельник.
И кажется - когда часов раздастся бой,
Ко мне войдут Иов и векфильдский священник
И осенят крестом, и скажут: "Бог с тобой!"
***
За баночкой голландской сельди,
Под волны сумерек в окне,
Совсем не хочется о смерти
Ни говорить, ни думать мне.
Как жизнелюбию не трафи,
Но взглядом по стене скользнешь –
И с обрамленных фотографий
Смеются предки что умрешь
И так же на стене» повиснет
Изображение твое,
А дождь сухую землю сбрызнет,
Как перед глажкою белье.
***
Атака кончена. Отбитое село,
Отбитое село лежит, как отбивная,
И мальчики, куда девать не зная
Тупое время, горько пьют и зло.
И пятится, и прячется слеза,
Когда поймают взгляд их после пьянки
Остекленевшие зеленые глаза
Шальною пулею прошитой мусульманки.
***
В приданое за девушкой хромой
Я деньги взял и домик с крепкой кровлей.
Пирушки бросил, занялся торговлей,
Велик доход, барыш обилен мой.
В субботний день, вчера, я встретил их,
Друзей по прежним пьяным похожденьям:
"Подкинь нам, брат, отметим день рожденья
Твоей невесты бывшей. На троих.
Они стояли, словно наважденье,
Грехов былых распахнутый триптих.
Какой-то сальный ватник был на ней,
И щеки в шрамах, сизых от коросты,
Подумал я: "Какие будут тосты!",
Спесивости не устыдясь своей.
Я, улыбаясь, вынул мелочь в горсти:
"На, с днем рожденья. На здоровье пей".
Они исчезли - мой укор и страх,
Ушли добычу праздновать в подвале.
Тот миг навеки в памяти оставил
Дыру на фиолетовых чулках.
***
Над этой женщиной на паперти
Беспечно птичьи крылья реют.
В углах ее усталой памяти
Молитвы детства плесневеют.
Прошли гаданья на Крещение
В родном селе. Приметы лгали.
Теперь мечта об отпущении
Не прегрешений, а печали.
***
Вот мраком, замшевым на ощупь,
Мой взгляд побаловал январь.
И в чай – расплавленный янтарь –
Слетает сахарная осыпь.
Не червь, не Бог, не раб, не царь,
Из завязи я выплыл остью
Так было впредь, так будет встарь.
Я жизнь приветствую, как гостью,
Я прах земной, я Божья тварь.
***
За то, что руки я не опустил,
Что не поверил хитрым звездочетам
И не продлил погоню за почетом,
Благодарю, блаженный Августин!
Письмо к Иисусу
Неоднократно проклятый и битый,
Провозглашаю истину – не ложь.
Чем легче забываешь ты обиды,
Тем дольше ты на свете проживешь.
Но память, неизменная покуда,
Вергилий мой, зовет на путь иной;
Я ничего вовеки не забуду,
Но все прощу, как велено Тобой.
***
Случайно заведенный разговор
Некстати оказался интересным.
Водитель сыт, Готов к труду мотор.
Как жаль, как жаль, простите, я проездом.
Я снова с торопящейся толпой.
Не лучше ль было здесь искать спасенья
От грустного владения собой
Без отдыха, включая воскресенья?
Я б облачился в новое во все –
И кругом опоясался надежным,
Где кофе пьют, толкуя о Басё,
И кормятся познанием подножным.
Глотает муравьед-автовокзал
Нагруженных людишек вереницы.
Я ваши изумрудные глаза
Уже не вспомню в порохе столицы.
Флейтистка
(на картину неизвестного фламандского
художника XVI века)
Девица смотрит в нотную тетрадь.
Грудь в трещинах – паучья сеть столетий.
Гладка прическа, как в письмо в конверте,
Которого уже не прочитать.
Мандолинистка сзади подыграть
Старается, и ничего на свете
Не важно так, как черненькие эти
Значки, и взор по ним стремится вспять.
И снова тремоло. И снова крах,
В изгибе мягком изнывают пальцы,
Меж тем бегут последние часы
Пред свадьбою. Жених подстриг усы,
И скоро пересядешь ты за пяльцы,
Но с флейтою останешься в веках.
***
Увидеть, нет, прозреть, поняв,
Нет. выпытать, переиначив,
Нет, вымолить, ничком упав,
В созвучьях сбивчивых, горячих,
В конвульсиях тяжелых строк,
Зачеркнутых, тупых, нескладных,
Любовь, простую, как лубок,
В цветах наглядно-ненаглядных.
***
Распластаны, как мокрые вороны,
Над черепами горожан зонты,
И с ветром, дело знающим, на «ты»
Деревья, растранжирившие кроны.
Осенние свои верша законы,
Крупье стрижет нарядные кусты,
И улетают листья за мосты,
Реке извечно бьющие поклоны.
Дождливо. Доживу ли я? Дождусь?
Молчит природы блеклое убранство,
Как нищенка, потупилась ветла.
Быть может, сам себе всю жизнь я снюсь?
В объятьях безвоздушного пространства
Беззвучные дрожат колокола...
***
Тащись, моя бричка, скрипи да кряхти,
Как лошади кличка – не помню...
Доеду до дому – вином не ахти
Каким свою чашу наполню.
Тащись, моя бричка, старушка, тряси
Своею облезлою гривой,
Ах, Отче наш, иже на неби еси,
Пошли мне дороги счастливой.
Закат выливает кипящую медь
В широкое горло равнины.
Тащись, моя бричка, недолго скрипеть –
До зарослей дикой малины.
Бревенчатый домик с дубовым крыльцом,
Сутулый колодец – поодаль...
Ах, сколько же ехать к закату лицом –
Неделю ли, месяц, полгода ль?
Все дальше и дальше. А дальше – мираж.
Тропинка, пролесок, опушка...
Ах, Отче небесный, заступниче наш,
Неужто не сдюжит старушка?
Тащись, моя бричка, кряхти да скрипи,
Не верит колесам дорога
Закат, всполохни, оэари, ослепи,
Доедем ли к ночи до Бога?
Триолеты
Золотые шары на рождественой елке
Еле слышно звенят, еле слышно звенят.
И, пушистые, шепчутся в дебрях иголки.
Золотые шары на рождественой елке,
Не звените вразлад, не звените вразлад.
Ожиданья всегда неуютны и долги...
Золотые шары на рождественой елке
Еле слышно звенят, еле слышно звенят..
***
Просить ночлега у чужих окон
И обсушиться у огня чужого,
Смеяться в такт, вести беседу в тон,
Просить ночлега у чужих окон,
Когда к тебе судьба давно сурова,
Когда в своих не стекла, а картон –
Просить ночлега у чужих окон
И обсушиться у огня чужого.
Плод
Проклюнувшись, преодолев водоворот,
Горошинкою он прервал кровопролитье,
Он с миром в мир идет. И лишь людей
вините
В науке сумрачной – как жить наоборот.
И, стоя перед пышным золотом ворот,
Узнает зависть он и лесть за винопитьем,
И мертвенный канон его сразит открытьем:
Там не пускаться вплавь, где уж известен
брод.
Пока же ты плывешь и, торкаясь все круче,
Готовишься взойти, беспомощно-могучий,
Сжимая кулачки, предвидя жаркий бой.
И мы врывались так, судьбу сразить желая,
Не зная истины (она еще с тобой),
Не зная истины единственной, не зная...
***
Все невзгоды с лихвой окупятся
Через годы, а может, месяцы.
Мне пророчество счастья чудится
В зимней спячке Большой Медведицы.
Просыпайся скорей, Медведица,
Ты пробудишься – счастье сбудется.
Сколько времени в это верится,
Сколько времени это чудится.
***
Ты так и завяла в своем полосатом халатике,
За жаркою рыбы, за веником, стиркою, глажкою,
За чтеньем вечерним суровой латинской грамматики,
За розовой, лижущей мягко межножье бумажкою.
Ты так и завяла в халате своем полотенчатом,
И крови твоей половодье взыграло – отхлынуло,
Что ж, судьбы людские подвержены четам и нечетам,
Тебя не покинули, ты никого не покинула.
Как спицы мелькают в руках, постепенно грубеющих...
Кому предназначены эти ажурные петельки?
Старушке-соседке, за стенкою честно говеющей,
Племяннице Оленьке или племяннику Петеньке?
Ты так и завяла в своем неказистом пристанище,
Спелёнуты окна ремнями настойчивых сумерек.
Заснешь ты под полночь. Пробудишься: инеем жалящий
И с запахом черного кофе смешавшийся утренник.
***
В пепельнице луны сигара кометы потушена.
Холодно кофе пить. Раскромсанный снежный наст.
Автомобилей сигналы крякают полузадушенно.
Бар на углу дрожит, как держащий «угол» гимнаст.
В очередях стоят – за мясом – пустые желудки,
За Кристи – пустые головы, за пивом – пустые дни...
В томлении откровенном ждут номерные маршрутки
Люди устали очень и хмуро молчат они.
«Я постою», «Нельзя!» – нервный окрик водителя.
Ладно, дождусь другой, рано еще к тебе.
Гони меня в шею, девочка, никчемного посетителя.
Сама залатала течь в водопроводной трубе?
Запах еды младенца, раскиданные игрушки.
Красный горшок пластмассовый действует, как на быка.
Ты, как всегда, озабочена делами своей подружки.
Я улыбаюсь все еще. Не ухожу пока.
В кухне курить позволено было. Теперь не велено.
Маленький закапризничал. И – ни в какую спать.
Спальня наша просторная наполовину застелена.
Ссорой сорить не будем. Кончено. Как не понять.
Через порог не надо. Впрочем, что нам поверья!
Дверь закрыл осторожно – не защемить бы плащ…
Вот вам загадка детская. Что осталось за дверью?
Может, вздох облегчения. Может, короткий плач…
Филину Бубо, в дремучий лес.
Адрес обратный – без.
Приветствую, филин Бубо! Прости, что совёнком в клетку
Тебя запихнул я грубо. Куда ему мол, летать…
Исполнилось мне лишь двадцать. Не надо на малолетку,
Нахохлясь в дупле дубовом, старинное зло держать.
Как много сгорело солнца с тех пор, дорогой мой Бубо,
Когда под брезент палатки тебя я принёс, смеясь.
Солдаты рыгали после обеда. Отведать супа
Ты не пожелал, надменный, как маленький птичий князь.
Когда же мы на поверку вечернюю строем вышли,
С тоскою смотря, как гонит в овраге пастух телят,
Ты вылетел из палатки с проверством сержантской мысли,
Раздвинув крыльями прутья, подогнанные тяп-ляп.
Ты филином статным вырос, лесной пожирая люмпен.
Теперь ты, отшельник старый, стал выше земных страстей.
А мы вот всё пьём да курим, да самок пушистых любим,
И ходим исправно в гости, и ждём у себя гостей.
Ещё мы стреляем, Бубо, в живые мишени лихо,
В своих же стреляем братьев, дома понемногу жжём.
В желудках темно и пусто.В мозгах всё пусто и тихо.
Вчера вот мне не хватило полтинника на боржом.
Мне было приятно, Бубо, черкнуть тебе пару строчек,
Хотелось подробней, Бубо, но больше нет новостей.
Конверт запечатан.С почтою выслан тебе сорочьей.
Доставят сие посланье на чёрно-белом хвосте.
Баллада о белых лошадях
Во сне ли, наяву ли
Или наоборот,
Я садом брел, где в ульи
Таскали пчелы мед,
Потом ручьем, петляя
По берегу за ним..
Вдруг – темнота ночная,
Иссивя-черный грим. :
Кругом цвело и пело,
И я гулял и пел.
И как стемнеть успело?
И как я не успел?
Однако же, прохладно,
А было так тепло.
Я заблудился. Ладно,
Пойду сыщу дупло.
Пыхтя на косогоре,
Я зренье напрягал,
Как стражник на дозоре,
Пространство озирал;
Но сдуру оступился,
Заслышавши сову,
И кувырком скатился
В намокшую траву.
Лежал ничком недолго,
Потом искал очки.
Найдутся – не иголка,
Помогут светлячки.
Ах, вот они. Цепляю,
Кругом — ни деревца,
Равнина все без краю,
Равнина без конца.
Ни звезд. Ни зги. Ни звука.
Я здесь, как шахиншах:
Зеленый бархат луга,
Цветы лежат в ногах.
Слились земля и небо,
Или наоборот:
Туманно и нелепо.
Когда же рассветет?
А, вот уже белеет
Полоска вдалеке,
Душа моя хмелеет
И сердце налегке...
Но что там? Гривы реют,
Вовсю глаза блестят.
Сметут — не пожалеют,
Не скачут, а летят.
Я приложил ладони
К испуганным глазам.
Растопчут в кашу кони,
Задаром жизнь отдам…
Я в пяди был от рая
Или наоборот;
Стоит табун, взрывая
Траву, и тихо ржёт.
Спустился всадник бледный
С холодного коня.
Сказал: «Дружище бедный,
Ты не узнал меня?
Ты списивать диктанты
Когда-то мне давал.
А нынче не узнал ты?»
«Нет, говорю, узнал».
«В песках Афганистана,
Когда умолк огонь,
Явился из тумана
Ко мне крылатый конь.
И поскакал по дюнам,
И не касался дюн,
И так, седым и юным,
Ворвался я в табун».
«Меня волна слизала
Упругим языком –
Так девушка сказала
С коралловым венком, -
А ты сидел под кровом,
Стихи свои кропал,
Забыл меня в лиловом,
И в белом не узнал.
Бамбуковые своды
У моря помнишь ли?
Навряд ли, милый. Годы
С тех пор уже прошли.
Лукавить мне негоже,
И смысла – ни на грош.
Добрее и пригоже
Ты больше не найдёшь.
И фыркнул белопенный
Её лихой скакун,
И рысью неизменной
Ушёл в туман, в табун.
Я следом потянулся,
Да конь опередил,
Я быстро извернулся,
Он путь зогородил.
Смотрю – плечистый всадник
Мне помахал рукой,
Кудряв, как виноградник
Сентябрьской порой.
«А я вот, право слово,
Ловкач – средь бела дня
Коня сменил стального
На белого коня».
«Да, помню, все сбежались –
Кто с йодом, кто с водой,
И долго сокрушались –
Какой вы молодой…»
Но тут призывный возглас
Над полем прозвенел.
Сырой угрюмый воздух
Как будто просветлел.
На травах засверкала
Рассветная роса,
И лошадь вдруг заржала,
Рванувшись в небеса.
За ней вругая. Следом –
Ещё. Летят вперёд
Навстречу новым бедам,
Или наоборот.
Здесь леший потешался?
Со мной шутил колдун?
Куда же подевался,
Куда исчез табун?
Клочки тумана, змейки
Плывут передо мной.
Уже видны аллейки
В просвете меж листвой.
Ну, здесь не заплутаю –
Подстрижены кусты.
Иду себе, читаю
Фанерные листы.
А где-то за пределом,
У звёздных родников,
Табун несётся белый,
Без сёдел, без подков.
Воздушное убранство
Сопровождает рысь,
И музыка пространства
Зовёт скитальцев ввысь.
Автопортрет
Один мазок до сходства, до сродства,
Но свет иссяк, и вечер вполз на стекла.
Последняя декабрьская листва,
Растоптанная в месиво, промокла.
И виноградник буйный облетел
Под Рождество — а я и не заметил,
Он так был щедр, так беспощадно светел,
Что вечностью, казалось, овладел.
Один мазок... Душа моя, прости,
Темно... Я не успел тебя спасти...
***
Когда мне последняя шлюха не даст,
Когда подзаборный со мною не выпьет,
Куплю себе вечер, короткий, как выпад,
И черного карла, который предаст.
Лесные деревья в букет увяжу,
Цветочную вазу слеплю из обрыва,
На ласковый столик морского прилива
Поставлю луну и светить прикажу.
Эй, карлик, скорее с высот собери
Налитые соками звездные гроздья,
Ты знаешь – какая пожалует гостья –
Почтителен будь с ней. И сопли утри.
Негромкая женщина, как хорошо,
Что с музыкой нет ни предела, ни сладу.
Нам карлик подсыпал надежного яду.
Бокалы искрятся. Предатель ушел.
***
Как блеклая цветная фотография
Из аппарата неба вышел вечер.
Дремота над бульваром пронеслась.
Дрожание прибрежной теплой арфы я
Остановил, обняв ее за плечи,
И музыка уже не раздалась.
Сентиментальный стих о смерти
Трясина лет... Мы вязнем понемногу.
На помощь звать? Но вязнут все вокруг.
Пройдут года – я выйду на дорогу
И сед, как лунь, и замкнут, словно круг.
В чередованьи свадеб и поминок
Жизнь промелькнет – крепись или болей.
Приду домой. Я сяду у камина,
К огню подставив ноги — так теплей.
Полувздремну – и складок паутина
Растянется, как будто с рыбой сеть.
Войдет и скажет строгий гость старинный:
«Позвольте Вам представиться. Я – Смерть».
Я посмотрю с трусливым любопытством.
«Который час?» – глазами спросит гость. .
Тот самый час, когда душа боится,
Что ей всего постичь не удалось.
Мы выйдем в сад, пройдем тропинкой узкой
До мрачноватой каменной стены.
Я вспомню, что колотится под блузкой
В груди одрябшей сердце пра-жены.
И как теперь румяны наши внуки,
Как в мирной детской спорится игра...
Тут я скажу, сложив худые руки:
«Позвольте мне преставиться. Пора.»
Дуэль
Друзья наполнили вином
Торжественные кубки,
И громко выпили за то,
Чтоб завтра выжил я,
Бараньи кости псам швырнув,
Мы выкурили трубки,
И я немедленно ушел
Из теплого жилья.
Я шел по улице сырой,
Потом по бездорожью,
Туман был компасом моим,
Катился желтый лист.
Я встретил их в восьмом часу
У горного подножья,
Когда подумал: «Как сейчас
Рассветный воздух чист...»
Я описал овал и ромб
Своей потертой шляпой,
Прошел навстречу три шага –
(Традиция веков),
Но что я там поделать мог
Старинный ржавой шпагой,
Когда вокруг полным-полно
Отточенных клинков.
Защита – смерть, атака – смерть,
Погибель – выжиданье;
Недолгий звон искусных шпаг,
Кровавый фейерверк...
Как хорошо, что я не шел
Покорно на закланье,
Как хорошо, что этот свет
В глазах моих померк...
Друзья наполнили вином
Безрадостные кубки,
И осушили молча их,
До самого до дна,
Набили трубки табаком
И выкурили трубки,
И каждый думал про себя,
Что жизнь у нас одна.
Король Бу-Бу
Король Бу-Бу – король бубновых карт,
Бурлесков, бус, бугров, медведей бурых.
Бумага! Будь предвестницею бури,
Бушуй на воле, бесноватый март!
Король Бу-Бу. собьем сосульки с крыш,
Пойдем ко мне бургундского отведать!
Зажарим лед. Сейчас придет обедать
Ганс Гаммелин, гроза голодных крыс.
Играй же, Ганс, на дудочке своей,
К нам, Ни-Гу-Гу, жена Бу-Бу, скорее,
Гудин камин. Супруг твой руки греет,
Садись – и голой ночи платье шей!
К нам, Ни-Гу-Гу, гулящая, гаси
Свою сигару
в нашем
пенном гроге,
Топи в густом ковре босые ноги,
И никогда о счастье не проси!..
Ночь Ван Гога (Боринаж)
Кофейник медный.
Ночь – золы черней.
Под крышей кошки возятся и стонут,
Чтобы кормить котятами червей.
Большие птицы в поднебесье тонут.
Я – углекоп. Но я – не углекоп.
Берите все. Мне зябко. Мне – не зябко.
Заботливая, щупает мой лоб
Летучей мыши мерзостная лапка.
Я чувствую, что это – не предел.
Горячка... Бред... Оскалившийся профиль..
Сгинь, сатана!
Кофейник закипел.
Шкворчит вода. И – ни крупинки кофе.
***
Здравствуй, долгожданная свобода,
Ты вошла, избранница святых,
С волосами цвета капель йода,
На живую рану пролитых.
Ты вошла с рассеянной улыбкой
Дамы треф на карточном столе.
Ожиданье хрустнуло улиткой,
Каблуком придавленной к земле.
***
Я хотел бы уметь ездить на диких лошадях,
Которых уже, наверное, не осталось...
И еще – разлюбить тебя.
***
Совиными когтями вонзался дождь в меня,
Поеживаясь, звезды закутывались в тучи.
Над неостывшим трупом законченного дня
Рыдал осенний вечер, как друг над другом
лучшим.
И шел ко мне навстречу задумчивый актер,
И мы, задев друг друга, взаимно извинились.
Я трезвый, как сомненье, – он трезвый, как позор,
А пить мы в этом мире еще не разучились.
Последняя пружина сломалась под землей,
И мы, как две газеты, обмякли в черном ливне.
«А я в любовь не верю». «А я не жду другой».
И каждый, усмехнувшись, подумал: «Он погибнет».
Как кровь по гильотине, стекал холодный дождь
По кромке тротуара в решетчатые люки,
Но знал я, что с картины, повешенной на гвоздь,
Мне женщина протянет слабеющие руки.
***
Ветер вывернул челюсти
В необузданной ярости,
Он устал от неверности,
Он устал от неяркости.
Тучи на небо выбросил,
Точно грешниц – на исповедь,
Землю ливнями вымостил,
Этим ливням не выгореть.
Тучи лица царапали
Кандалами покорности,
Тучи ныли и плакали
Без зазрения совести.
Но под вечер простуженно
Ветер шарфом укутался
И, ругаясь разнузданно,
В теплых тучах запутался.
Колыбельная
Спокойной ночи, малыши,
Камины в моде.
У тети – дядя для души,
У дяди – тетя.
Спокойной ночи, малыши,
Усните с верой,
В изящной вазе – камыши,
Полны фужеры.
Спокойной ночи, малыши,
Спокойной ночи.
Глаза у дяди полны лжи,
У тети – очи.
***
Сломал хвостом твою виолончель
Веселый неуклюжий древний ящер,
И ты впервые плачем настоящим
Измяла белоснежную постель.
Виолончель лежала на полу,
В последней муке выгнувшись горбато,
Огромный ящер, стоя виновато,
Узор царапал когтем по стеклу.
Мотылек
Порою поздней я следил за бурым мотыльком –
Как он .узоры выводил, кружась над ночником.
Вторую ночь не знал я сна, платил стихам оброк.
И прошептал мне, подлетев, мохнатый мотылек:
«Смотри, сейчас я превращусь в подобье челнока...
Ложись – и вознесемся ввысь, в ночные облака,
Три звездных царства посетим, понравится – живи,
Нужды не зная ни в деньгах, ни в славе, ни в любви».
В тумане Черного кольца и Ведьмовской метлы
Гнездились на вершинах гор надменные орлы,
Во мне признали вожака; почтительно склонясь,
Проклекотали: «Мы с тобой, веди, Орлиный князь!»
И я призвал могучих птиц на самый край скалы,
И, рассекая облака, низринулись орлы,
Когтями рвали белых коз, я с ними пировал,
И хищной радости мороз все круче лютовал.
Охота, пища, отдых и – опять охота, пир.
Орлиный князь, я был кумир, но разве в этот мир
Затем забрел я погостить, чтобы других гостей
Убить, сожрать, запить, забыть – толстей, орел,
толстей...
И на заре взмолился я: «О, милосердный Бог,
Пусть поскорее прилетит мой верный мотылек!»
И вот я вновь несусь стремглав в пушистом челноке
В галактику Свободных трав – она невдалеке...
Я стал травою, сочно жил, меня любил цветок,
Но нити цепкие корней я оборвать не мог.
И я взмолился: «Боже мой, неужто мне судьба
Клониться по ветру всегда с покорностью раба...»
И снова прочь умчал меня проворный мотылек,
Прощай, цветок, и плоть моя – пожухлый стебелек…
Созвездие сапфирных бус блеснуло, ослепив,
Я вырыл клад, я стал богат, капризен и спесив,
В саду своем я поселил павлинов и макак,
Я пил нектар, и я курил отборнейший табак.
Никто таких не ел конфет, такой рахат-лукум,
И мне завидовал сосед по имени Лукулл...
Но как-то раз я объезжал владения свои,
Прилег под деревом вздремнуть – вдруг язычок змеи
Пронзил мне руку... Страшный яд... От смерти лекарь
спас,
Но целый год я не смыкал от боли ночью глаз...
И снова Богу я вознес горячую мольбу:
«Взгляни, заступник мой, Христос, последнему рабу
Сегодня слаще жизнь... Исход даруй мне, – не исток»...
И прилетел на зов и сел у ложа мотылек.
В мгновенье ока перенес на Землю, к ночнику,
И стал вокруг него кружить, и больше — ни гу-гу...
Постоялец
Ноябрь нанимает квартиру у Бога
На месяц. С деревьев смахнувши листву.
Ее выметает, как мусор с порога.
Он скоро запрется. Двенадцать без двух.
Он болен бессмертием и хладнокровьем.
Он вяло мешает золу кочергой.
И вихрем гордится, как в средневековье
Гордился бы князь расторопным слугой.
Спускает с цепи он дожди, как овчарок.
И росчерк тумана ложится на ночь.
Звезды догорает последний огарок,
И музыка стынет – без звуков, без нот.
Спокойно его одиночество, крепок
Засов на дверях – он не любит гостей.
И так, замерев, точно глиняный слепок,
Живет он без женщины, без новостей.
И Бог в нетерпенье – когда постоялец
Его неприятный в снегах декабря
Оставит ключи. И Рождественский танец,
И елки, свечами, огнями горя.
Восславят явленье Спасителя-Сына.
Ноябрь мешает золу кочергой.
Слегка загустела в болоте трясина,
Последний косяк журавлей за чертой
Растаял, как будто в замедленной съемке.
Осмелился лед проклеваться у кромки,
Гривастой, обрывистой кромки речной...
Уходит ноябрь, степенный и хмурый,
И стелется сброшенный плащ его бурый
Из мокрой листвы по плешивым полям.
И туча его провожает с одышкой,
Карабкаясь по небу вздутой кубышкой,
Хромая и поздние слезы тая...
Мороженщица Като
Бессмысленно, словно овца,
Кричит по дворам и с порожним
Лотком отправляется прочь.
И пот отирает с лица.
"Моррожни! Моррожни! Моррожни!"
На отдых отводится ночь.
А что заработано? Что
В кармане? На хлеб да картофель.
И сколько детишек в трусах
Без денег... Старуха Като
Всех помнит - в анфас или профиль,
Замурзанных, хилых, в слезах...
Бывало, зовут из окна,
И свой на колесах треножник
Оставив, с одышкой плетясь
По лестницам, тащит она
Моррожни, моррожни, моррожни.
Ей каждый купивший – что князь.
А годы – хоть их заморозь –
Растают когда-нибудь точно.
Как всякий на блюдце пломбир.
И спросит старуху Христос:
"Като, пробил час твой урочный.
И с чем ты покинула мир?"
Ответит: "Одежду – портной.
Ботинки да туфли – сапожник.
А я не скопила добра.
И доброй не стала женой.
Моррожни. моррожни. моррожни
Таскала по старым дворам."
***
Не стучите в двери Тишины.
Тишина на стук не отворяет.
Даже если свечка оплывает –
Тишина тебе не отвечает.
Недостоин ты ее страны.
Даже замирание струны
Тишину тревожит и пугает.
Даже если снег едва подтает –
Тишина под небо отлетает.
Льды вершин беззвучны и сильны.
В штиле писк зародыша волны,
Шевеленье слепня в саркофаге.
Бег пера бесплотный по бумаге,
И крючок, замученный в коряге,
Недоступны тайне Тишины.
С Тишиною слиться не вольны
Звезды сосчитавшие бродяги,
С присвистом уснувшие в овраге,
Юноши, сомлевшие от браги –
Только души к ней приглашены.
На свиданье к ней приглашены
Души, что на смрадном карнавале
Всех земных страстей оттанцевали,
Им теперь на временном привале
Отдыхать в гостях у Тишины.
Веселая элегия по шевелюре
Прощайте, волосы! Вот я чешу макушку,
И падаете вы на белый лист.
Не плачу. И чеснок не мажу. И петрушку
Пучками я не ем, как за стеной артист.
Артиста плешь страшит. Ромео роль он хочет.
Я ж к лысине готов, как некогда Шекспир.
Еще один упал. И век мой стал короче.
Зато понятнее и добродушней мир.
Мне даже так идет, уж коли знать хотите.
Прощайте, волосы! Последнею бедой
Пусть будет ваш уход. И все-таки простите,
Что я сдуваю вас с листа перед собой.
Молитва
О Господи, спаси и сохрани!
В душе моей смердят озера гноя.
Неужто ты сулишь стезю изгоя
На все мои оставшиеся дни?
О Господи, заступник, загляни
В глаза мои. лишенные покоя,
Не дай сойти с ума в объятьях зноя.
Верни любовь, спокойствие верни.
Подай мне хлеб насущный за труды
И освежи уста глотком воды.
Освободи от гнета бесов душу...
Избавь меня от страхов и скорбей,
Достоин буду милости твоей,
О, снизойди... Я клятвы не нарушу!
***
Не для того душа пробилась в плоть,
Единственную отыскав дорогу,
Чтобы презреть благодаренье Богу
И клясть судьбу за нищенский ломоть.
Я здесь, чтобы лишенья обороть.
В духовном свете растворить тревогу.
И верою, и верной службой слогу
Путь оправдать, что даровал Господь.
Пусть логик мне елейно шепчет:
«Где ж
Ты видишь выход? Лучше нить
разрежь,
И мир покинь, разломанный на части».
Но в радость мне под дланью января
Увидеть в мертвом свете фонаря
Львов каменных заснеженные пасти.
***
Ночь умерла мгновенно и легко.
Такую смерть и мне не помешало б.
Ворвись, душа, в густое молоко
Небес, кипящих от напрасных жалоб.
Лети, душа, ни дома, ни гроша
Не оставляешь ты в земной юдоли.
Испей воды из звездного ковша,
Исполнись навсегда свободой воли.
Твоих сокровищ горы расточив,
Я в дальний путь тебя отправил нищей,
Но не обрел блаженства, опочив
На чаяний остывшем пепелище.
Ступает день на землю без меня,
И ничего не меркнет в свете дня.
***
На пляже дай, на пляже на...
Хватает ласково и слабо
Пенистолобая волна
Пружиноногого араба.
На пляже please, на пляже si,
Но мы с тобою не на пляже.
Мы покупаем керосин,
Который есть еще в продаже.
На пляже пиво, барбекю,
Оркестры, бары и отели,
Песеты, доллары, экю,
И в теле все, и все при деле.
А мы в пыли, а мы вдали.
Обогащенный кофемолкой,
Тащусь я на краю земли
С картошкой полною кошелкой.
Иду я, сам себе не рад,
В объятья греческой богини,
С намерениями благими
Дорогой, вымощенной в ад.
***
Меж объявлением "Снимаю порчей сглаз"
И объявлением "Снимаю сглазом порчу",
Я важный выбор делаю сейчас,
Гримасу снисходительную корча.
Целительница, то бишь ведьма, без
Лицензии, меня усадит в кресло.
За стенкою храпит бездельник-бас,
Нужны на жизнь (то бишь на водку) средства.
Она очертит грязным мелом круг,
Пошепчет что-то, плюнет вправо-влево.
"Кто вы по гороскопу?" – спросит вдруг.
Отвечу: "Лев, переходящий в Деву".
Она сгребет бумажку в кулачок,
Заверит, что теперь я чист надолго.
Ну, с Богом, на чужом шестке сверчок,
Спасибо, ведьма, и на слове добром.
Вечерний звон
Под небо, чистым, как пеленка –
Вечерний звон,вечерний звон,
И гонят женщину с ребенком
Из хлебной очереди вон.
И крысы шмыгают по кучам,
Еды себе не находя.
Вечерний звон плывет по тучам –
Воздушным клавишам дождя.
Все так изменчиво в природе –
То дождь, то вёдро, то война.
Лишь смерть – в мужском и женском роде
И днем, и вечером - одна.
Занимательный синтаксис
От бездарных управлений, от случайных примыканий
Образуются одни лишь только знаки пререканий.
Предложения, однако, восклицательные даже
Принимают к рассмотренью по пути согласований.