Владимир Саришвили. Грузия грез и горя

  • Печать
Подробности
Категория: Статьи
Дата публикации
Автор: Kefeli
Просмотров: 1571

                                                          
Перефразируя Булгакова: да, времена меняются, но это было бы еще полбеды. Плохо то, что они иногда радикально меняются, вот в чем фокус!
Эта самая радикальная перемена и бросила грузино-российские литературные взаимоотношения из одной крайности в другую. Если в прошлом веке Россия и Грузия издавали друг друга напропалую, вплоть до перекормицы, то в наши дни воцарилась гарпагоновская скупость, невзирая на неограниченные технические возможности. И все же из этого насильно закрытого «сундука» нет-нет да и выскользнет «золотая монетка». Как, например, изданный редакцией журнала «Дружба народов» «Культурная революция» объемистый сборник «За хребтом Кавказа/Современный грузинский рассказ». Закроем глаза на то, что название «За хребтом Кавказа» – интеллектуальная собственность покойного основателя грузинской русистики, профессора Вано Семеновича Шадури, назвавшего так одну из своих монографий. В конце концов, сам профессор Шадури любил щедро делиться всем арсеналом своей научной оснастки. И перейдем сразу к обзору собранных под одной обложкой произведений в жанре малой прозы, которым грузинская литература нового времени славилась не меньше, чем эпическими созданиями. Убежден, что молодые новеллисты не заставили краснеть заслуженных «зубров», также представленных на страницах сборника. За некоторым исключением, в сборнике обрели приют композиционно ладно скроенные рассказы, ярко выписанные характеры, снабженные богатой палитрой художественных средств – цветовых, звукописных, выразительных.
Как отмечает составитель сборника, главный редактор журнала «Дружба народов» Александр Эбаноидзе, в книгу включены образцы малой прозы грузинских писателей, опубликованные на страницах «ДН» за последние два десятка лет. Исключение составляет знаменитый «Тур-вожак» Отиа Иоселиани. В сочинениях представленных авторов «под разным углом зрения и в разной стилистике отразилось драматичнейшее двадцатилетие, прожитое страной после распада Союза, отразилась Грузия грез, щедрая, как пир, и Грузия горя, горькая, как похмелье», – пишет Александр Луарсабович в аннотации к сборнику.
Что ж, вооружимся увеличительным стеклом критика и пробежимся глазами (формат статьи не позволяет иного подхода) по страницам книги новелл и повестей, ставшей достоянием большей частью российского читателя. А как же иначе – пересылка книг и растаможка выливаются в такие суммы, что печатная продукция сравнивается в цене с египетским пергаментом, некогда доступным лишь фараонам, вельможам да жрецам. Однако пора за дело браться. Не вижу смысла пересказывать сюжеты вошедших в сборник новелл – разве что пояснениями ограничиться по мере необходимости. Но вот отчерченными фрагментами, особенно запавшими в душу, поделиться с читателем хотелось бы.
Как известно, подлинная художественность, причем в любого рода искусстве, «проверяется» мурашками по коже. А поэтому начнем с шедевра Иоселиани: «В горах давно затих стук рогов, гремевших в пору турьего гона. Вершинам наскучило безмолвие, они радостно подхватили гром ударов и ожили». Неправда ли, так нельзя написать, ведя кабинетную жизнь. Это слух, это мироощущение охотника, горновосходителя... Музыкальные пейзажи гор... А какая экспрессия повествования! Однако эта новелла о жизни красивых и сильных созданий в горах, неприступных, «хором славящих солнце», стоит несколько особняком от магистральных тем сборника. Каковы же они? В первую очередь, это – война в различных, но неизменно уродливых обличьях, непрошенной гостьей поселившаяся в городах и селах, сердцах и умах нашего поколения, младших и старших современников. Будь я кинорежиссером, сейчас, сию минуту начал бы снимать фильм по невероятной силы повести Тамты Мелашвили «Считалка».
Предоставим слово прозорливому критику, автору меткой рецензии на означенный сборник Ольге Лебедушкиной: «Повесть... как можно догадаться, «по следам» грузино-абхазского конфликта, но написана так, что ее действие легко переносится куда угодно – в бывшую Югославию или Восточную Украину. И тут уже принципиально неважно, кто с кем и за что воюет. Когда несколько женщин, детей и стариков оказывается в почти вымершей деревне возле самой линии фронта, в окружении минных полей, весь ужас заключается именно в этой «легкопереносимости» и приложимости к любому месту и в любое время. О повседневности войны в повести рассказывает тринадцатилетняя девочка, но детский взгляд воспринимает происходящее не как исключение, а как правило обыденной жизни. И это – самое ужасное».
Стиль повести вполне передает атмосферу отупелости и одновременно нервозности людей, апофеозом всему этому – мальчики, играющие в овраге возле разлагающегося трупа (пришла сразу на память параллель из гениального «Леопарда» Лампедуза, сцена «Сад и мертвый солдат»). Все, у кого были деньги, «дали на лапу» держимордам на блокпостах и покинули опасное селение. Нервы накаляются до предела, когда читаешь, как хозяева домов завидуют тем, кто покинул родные стены. А среди оставшихся – и мертвого похоронить некому. Перепад настроений – от драк и истерик – до танцев в вынесенных из пустующего дома карнавальных костюмах – камеру мне, камеру, мотор! Да, под страхом смертельного обстрела человеком иногда овладевает тяга к театрализованности, это правда – я сам видел, как под бомбежкой в дни падения Сухуми мужчина средних лет старательно прикрепил к петлице живую гвоздику и пустился вприпрыжку по темной, изрытой воронками улице. И – еще один великолепный ход – ожидание открытия «коридора» – заверения, что это случится не сегодня – завтра... Словно бы «в ожидании Годо»... Но коридор не будет открыт, как и Годо не придет. Дорогого стоит сюжетный поворот, когда девочки соглашаются пронести наркотики во влагалищах, чтобы заплатить и вырваться, вырваться навсегда из капкана смерти. Этому ключевому трагическому штриху предшествует целый калейдоскоп ярких и щемящих сцен. Как, например, костер, в котором сжигают одежду убитых членов семьи, – «не могу увидеть на чужих»... И в тот же костер летят тетрадки и рисунки на листах тетрадей по рисованию – прощай, детство!
Я уважаю героев прошлого. Я преклоняюсь перед памятью погибших и прошедших все круги ада дедов и прадедов. Но у нас была своя война, свои разлуки, свои мученики и свои погибшие... И не только в огне сражений, но и под мирными крышами. Современная «бедная Лиза» – Лили из одноименного рассказа Лейлы Берошвили – талантливая версия одного из «вечных» сюжетов, воссозданная без надрывов, строго трагично...
«Апокалиптический образ распада и разрухи, крушения всего человеческого рисует «Больной город» Шота Иаташвили – то ли дистопия, то ли невеселая социальная сатира, то ли кафкианская притча. Жители города поражены таинственной болезнью, а вместе с болезнью в городе поселилась нищета, голод и насилие. В гротескных сценах городской жизни вполне угадываются постсоветские реалии начала 90-х, но от гротеска Иаташвили рукой подать до жестко реалистической картины действительности того же времени в других рассказах сборника. Жители Больного города стоят в очередях за мышиными консервами и повидлом из тараканов. Героиня рассказа Джемала Мехришвили «Фашист Кауперс» застает свою мать собирающей объедки в мусорном баке и понимает, почему хлеб в доме всегда заплесневелый. «Я живу в больном городе. Здесь я родился, вырос и, по-видимому, здесь умру, ибо вырваться из больного города почти невозможно. Не потому, что он окружен высокими стенами с бдительной стражей на башнях, а по той простой причине, что за его пределами бдительные стражи никому не нужны. Наше место только здесь», – говорит герой Иаташвили, и это еще одна ключевая тема всей книги – крушение иллюзий», – пишет Ольга Лебедушкина.
Впрочем, не кровью да смертью единой жив сборник. Его украшает «эксклюзивный» юмор Реваза Мишвеладзе: «Мы – все семеро за директором – и расположились в партере и амфитеатре, как созвездие Большой Медведицы». А какие метафоры дарит читателю недавно покинувший наш бренный мир неповторимый Резо Чеишвили: «Апрельский вечер разорвал цветущий миндаль, срывал и уносил нежно-зеленые лепестки. Чертенок, привязанный к ножке письменного стола, жалобно хныкал. Ветер скреб окна ветвями в молодой листве. Хнычущий чертенок в бессилье скреб ногтями паркет. Кому нужны твои стихи и байки, то, что в словах и что за ними!»... Это – галлюцинации мозга Галактиона, глубоко пораженного алкоголем. Но – обратите внимание – тема «глюков» решена без традиционных для русской и английской литературы издевок и «поддевок» – в чисто поэтическом, драматическом ключе. А это – такая редкость...
Или вот еще картина поэтической философии: «... люди-спички, чурки, обреченные на распил. Им предстояло расщепиться, распасться, сгореть, предстояло исчезнуть с лица земли – и деревьям, и людям, вместе с их тенями; из сотни тысяч через сотню лет не останется ни одного»... А какой выписан образ в рассказе «Николоз Грачев» – не выдержав свободы, тихий рабочий (от слова раб) решает вернуться в кабалу, где платят вдвое меньше, но... «... если каждый день табель не переверну, вахтеру пропуск не предъявлю, не могу. Жена, понимаешь, не контролирует, совсем невмоготу стало. Ни парткома, ни профкома, ни собраний, ни взносов. Даже опоздания никто не замечает». «Солнце заставило-таки ужасную зиму обнажить грудь» – как тут можно не узнать редкостное, потрясающей силы дарование Годердзи Чохели...
Но не одни восторги испытываешь, всматриваясь в русскую версию картины современной грузинской новеллистики. Есть страницы рыхлые, подчас «давит» подкорку нагроможденность, тяжелые «сваи» синтаксических конструкций, безвкусица. Есть даже и поводы для пародий – когда после поцелуя покойная «бабушка Анна не шелохнулась, никак не отреагировала на смелый поступок незнакомца. Да и как она могла отреагировать!» Встречаются и отрывки, смысл которых невразумителен, и здесь уж бог весть, на чьей это совести, – автора или переводчика...
Гибель грузинского чая, унижения соискателей виз в посольствах, чванливость и жестокое безразличие омерзительных бюрократов, блуждание в «сумерках веры» («Бог – не нашего ума дело, все равно ничего не поймем, и не стоит его беспокоить») – вот навскидку набор «засветившихся» в сознании тем сборника.
А еще, будучи не ленив и любопытен, я узнал, что во Франции нет музея Экзюпери, что Гераклит доказывал – «мир охвачен пламенем», а сам умер от водянки, что можно жить как в гареме: знаешь, что иметь тебя будут, но не знаешь – когда, и что понюхавшие пороху солдаты могут бояться друг друга, «как молодожены в первую брачную ночь». Жаль только, что издатели не выделили пару-тройку страничек для сведений об авторах. Многие, конечно, в представлении не нуждаются, но контурно очертить биографии писателей «новой волны» вовсе бы не помешало.
Обобщить сказанное мы постараемся с помощью оценок и умозаключений той же Ольги Лебедушкиной, демонстрирующей стратегический подход к рассматриваемой проблематике грузинской литературы нового времени: «За что советский читатель эту литературу любил? Прежде всего, за то, что по сравнению с официально публикуемой литературой на русском языке, даже очень хорошей, в ней было больше свободы. Негласная «квота» на экзистенциализм, неомифологизм и магический реализм никак не обсуждалась или маскировалась под эвфемизмами вроде «национального своеобразия» или богатых культурных традиций... Читатель ждал и получал переводную прозу мирового уровня, и для этого не нужно было пробивать бреши в «железном занавесе»... Дух и настроение той грузинской прозы, которая была любима ранее, напоминают о себе в рассказах Годердзи Чохели, Резо Чеишвили и Реваза Инанишвили. Но... дальше читателю предстоит открывать для себя другую грузинскую литературу и другую Грузию... Трудно не заметить: от былой философичности, былой медитативности и былого лиризма мало что осталось. Современный грузинский писатель, при всем разнообразии стилей и техник, представленных в книге, пишет так, как пишут сегодня в Германии, Франции или США, то есть экономно, динамично, ориентируясь больше на nonfiction и документалистику... И здесь речь уже не об ориентированности на европейские образцы – это сами европейские образцы...»
В литературах народов мира бывают периоды господства мистики, романтизма, реализма, интеллекта, эмоций... Полвека назад в грузинской литературе было все это, и еще многое другое. В 1960-е гг. грузинская литература вознеслась на пик многообразия течений. Спустя полвека она «сменили тактику», надежно освоив несколько русел и следуя в их фарватере. Чьи же имена просеет сито истории, а какие останутся крупицами «золотого песка»? Делайте ваши ставки, господа.