Наталья Вареник. Белые журавли над Лос-Анджелесом
- Подробности
- Категория: Статьи
- Дата публикации
- Автор: Kefeli
- Просмотров: 2111
К 70-летию Победы
Если верить Википедии, журавли широко распространены на всех континентах Земли и улетают в холодное время года в теплые края, в том числе и на юг США. Однако те журавли из Лос-Анджелеса, о которых хочется рассказать – особенные.
Десять лет назад, в ознаменование 50-летия Победы по инициативе Лос-Анджелесской Ассоциации ветеранов войны и при содействии Администрации города на средства добровольных пожертвований предпринимателей и частных лиц, среди которых много выходцев из бывшего СССР, был торжественно открыт уникальный памятник – Мемориал в честь павших и живых героев Великой Отечественной войны. На нём высечены известные всем слова Расула Гамзатова с переводом на английский язык:
«Мне кажется порою, что солдаты,
С кровавых не пришедшие полей,
Не в землю нашу полегли когда-то,
А превратились в белых журавлей»…
Лос-Анджелес, который также известен под романтическим названием City of Angels - Город Ангелов, один из городов- миллионников в США на юге штата Калифорния, расположенный на берегу Тихого океана, крупнейший по численности населения в штате и второй - в стране (на 1 июля 2009 года - 3 831 868 жителей).
Вторая Мировая (как ее тут называют) не обошла и этот далекий от ее фронтов город: в эти годы сюда переселился ряд немецких деятелей науки, культуры и искусства, бежавших от нацизма - Лион Фейхтвангер, Томас Манн, Фриц Ланг, Бертольд Брехт и др.
Огромный город стал общим домом для представителей более чем 140 стран, говорящих на 224 различных языках и является вторым в США после Майами по доле населения, рождённого за пределами страны. В городе уживаются представители многих религиозных конфессий – католики, христиане, иудеи, мусульмане. Здесь большая армянская община, а еврейская религиозная община Лос-Анджелеса является третьей по величине в стране.
Эмигранты, в том числе и ветераны войны из бывшего СССР, живут в разных районах и предместьях Лос-Анджелеса, но больше всего их в Западном Голливуде, где много «этнических», в том числе и украинских магазинов и ресторанов, сюда - же приезжают артисты из стран бывшего СССР.
Семья жителя Лос-Анджелеса, инженера и писателя, автора 12 сборников стихов Анатолия Берлина тесно связана с Великой Отечественной Войной: тесть, Илья Григорьевич Герчиков, окончив в ранней молодости Арктическое училище, был назначен начальником зимовки на острове Колгуев (в Баренцевом море), а затем по рекомендации известного полярника Эрнста Кренкеля зачислен курсантом Дзержинского училища в Ленинграде. Во время войны в качестве дивизионного инженера служил на Северном флоте, охраняя американские суда, провозившие в СССР грузы, от нападения немецких подлодок. Окончил свою военную карьеру Капитаном второго ранга. Прошел войну и отец поэта – Илья Берлин, правда, вывезти в США из СССР заслуженные награды в те годы было практически невозможно: даже школьные фотографии не подлежали вывозу. Нельзя было взять на память с собой никакие групповые фотографии в форме (любой), ордена (у Ильи Герчикова отняли кортик, несколько орденов и множество медалей, так же, как и у Ильи Берлина, который получил два ранения на фронтах, куда пошёл добровольцем - у него, как у литейщика-формовщика, была бронь).
Дипломы, трудовые книжки и многое другое вывозить ветеранам тоже не разрешали. Они снимали копии, заверяли их через нотариуса и пересылали в США и Израиль через Голландское посольство...
Анатолий Берлин, которому в год Победы над фашисткой Германией было всего 5 лет, написал много стихов о войне. И это не случайно, ведь ему посчастливилось стоять у истоков создания Ассоциации участников войны – выходцев из СССР.
- Всё началось жарким летом 1977 года – рассказывает Анатолий Берлин - В квартире полковника медицинской службы Аркадия Эфроса собрались 12 человек с общим фронтовым прошлым и схожим настоящим. Это был первый шаг к созданию Лос-Анджелесской Ассоциации ветеранов Великой Отечественной войны.
Они объединились в организацию, которая стала для них семей, духовной опорой и защитой, другом, советчиком и помощником. К тому времени подобная организация уже существовала в Нью-Йорке. Со временем, по мере прибытия эмигрантов из различных городов Союза, в Лос-Анджелесскую Ассоциацию вошло более 1200 человек с подтверждённым боевым прошлым, которое, зачастую, было нелегко доказать: оригиналы документов, фотографии в военной форме и боевые награды были запрещены к вывозу из страны. Но многие все-таки умудрялись что-то сохранить – для них Великая Отечественная являлась кульминационным пунктом прожитой ими жизни. Значительная часть немолодых уже людей нашли себя в Штатах, изучали язык, работали. Например, Илья Герчиков - герой войны, в возрасте 60 лет устроился помощником водопроводчика в огромный госпиталь, а затем, постепенно осваивая английский, начал сдавать экзамены на получение лицензий. Технических знаний ему более, чем хватало, оставалось освоить английскую терминологию, чтобы сдать необходимые для продвижения по службы экзамены. Получив три лицензии, занял должность Главного Инженера по эксплуатации всего госпиталя и проработал в нём 15 лет…
Среди ветеранов – членов Ассоциации было немало и наших земляков. Не все они дожили до 70-летия Дня Победы...
Многие писатели и журналисты в Украине хорошо помнят Абрама Кацнельсона – члена Ассоциации Ветеранов Лос-Анджелеса с 1994 года, Заслуженного деятеля искусств Украины, Лауреата премии им. М. Рыльского, участника Великой Отечественной войны, фронтового корреспондента, автора более 20 поэтических книг, награждённого двумя орденами Отечественной войны, Орденом Красной звезды, 15 медалями. Абрам Исаакович помогал многим молодым писателям. Последние 10 лет жизни прожил с семьей в США, где продолжал литературную деятельность. Анатолию Берлину посчастливилось не раз выступать вместе с известным поэтом на мероприятиях для ветеранов.
Член Ассоциации Ида Фирер – киевлянка, добровольцем ушедшая на фронт в 18 лет. Удостоена ордена Красного Знамени, ордена Отечественной войны I степени, ордена Красной Звезды, многих медалей, включая медаль «За оборону Сталинграда». В родном Киеве, куда она вернулась после войны, её ждала неожиданность - отказались восстановить в Киевском госуниверситете, откровенно ссылаясь на „пятую графу“ в паспорте…
Первый Президент Ассосиации Аркадий Эфрос – полковник медицинской службы, воевал против белополяков, армии Врангеля в Крыму, Басмачей в Средней Азии. Принимал участие в боях на Сталинградском фронте, на Курской дуге, в боях за освобождение Киева, Кракова, Чехословакии, Западной Германии. Награжден 5 орденами и 10 медалями.
Григорий Мазин – генерал-майор, участник встречи на Эльбе 5 мая 1945 года. За доблесть и отвагу, проявленные в боях за освобождение Харькова, Белгорода, а также за взятие Берлина, Лодзи и Варшавы был награждён орденами Боевого и Трудового Красного Знамени, двумя орденами Отечественной войны 2-й степени, двумя орденами Красной Звезды, медалями «За обороны Москвы», «За освобождение Варшавы», «За взятие Берлина» и многими другими.
Владимир Баркон – участник Сталинградской битвы в составе 13-й гвардейской стрелковой дивизии и встречи на Эльбе. Воевал на Курской дуге, принимал участие в освобождении Украины, Молдавии, Румынии, Польши, Германии, Чехословакии. В боях с Японией дошёл до Порт-Артура, четырежды ранен. Награждён орденами Отечественной войны I и IIстепени, медалью «За отвагу», другими боевыми и юбилейными медалями.
К сожалению, всех не перечислишь…
Все эмигранты - участники войны вне зависимости от членства в Ассоциации, а также неработающие эмигранты, находящиеся в данной возрастной категории, получают в США полное государственное обеспечение - специальную программу. Для тех ветеранов, которые работали (требуется минимум десять лет трудового стажа) и по достижении 65 лет начали получать пенсии, как и для всех остальных пенсионеров, государственная программа Medicaid оплачивает 80% медицинских расходов. Для тех, кто пенсии не заработал - любое лечение, операции, медикаменты, содержание в центрах по уходу за больными людьми с помощью любой медицинской аппаратуры - на 100% оплачивает государство. У ветеранов прекрасные жилищные условия за символическую плату, пособия, позволяющие им оплачивать все свои нужды и даже путешествовать. Многие из них посещают специальные центры для пожилых людей, где их обслуживают, кормят, развлекают.
Для американских ветеранов войны возраста наших – правила те же, но для них и для тех, кто не достиг пенсионного возраста, существует масса других программ (например, для парализованных).
Они получают множество льгот, и не только ветераны Второй мировой, но и ветераны войны во Вьетнаме и других военных конфликтах.
Ассоциации американских ветеранов (а их в США несколько) получают значительные пожертвования от организаций и частных лиц.
Между участниками войны – эмигрантами и американскими ветеранами давно установились дружеские отношения. Здесь привыкли уважать тех, кто боролся с фашизмом: например, когда в Лос-Анджелесе провожали в последний путь участника войны-эмигранта, сын которого служит в американском флоте, пришли американские военнослужащие со своим военным оркестром и отдали ему все почести по всей воинской форме - с прощальным салютом из стрелкового оружия.
На церемонию прощания с другим ветераном пришли журналист и фотокорреспондент из газеты „Los Angeles Times“, подготовившие репортаж о наших ветеранах.
После распада СССР о ветеранах, проживающих в других странах, начали понемногу вспоминать: некоторые из них были удостоены юбилейных медалей «50 лет Победы», «60 лет Победы», «65 лет Победы», медали Жукова и ряда американских памятных значков. Для их вручения в Штаты приезжали в разные годы генерал армии В.Л. Говоров, маршал В.Г. Куликов, и другие. Церемония награждения всегда проходила в праздничной обстановке, с воинскими почестями, присутствием местных властей, приветствием от американских ветеранов, исполнением гимна США и гимна Ассоциации.
В честь Дня Победы в годы юбилейных торжеств в Лос-Анджелесе проходят торжественные парады, в которых принимали участие сотни членов Ассоциации ветеранов и их семей, члены Ассоциации бывших узников и жертв Холокоста, а также американские ветераны Второй мировой войны.
Это красочное зрелище со знамёнами и транспарантами, с тысячами наград, сияющих на мундирах его участников – воистину, праздник «со слезами на глазах». Слёзы гордости и печали на лицах людей ещё и потому, что с каждым годом редеют ряды воинов, победивших фашизм. На сегодняшний день в составе Ассоциации осталось около 300 человек.
Анатолий Берлин, чей отец был одним из активных участников Ассоциации ветеранов, подготовил и издал к 70-летию Победы сборник стихов под названием «В тот час, когда тревоги…».
В книгу вошли фотографии из личного архива поэта, отражающие волнующие моменты истории Ассоциации.
Некоторые из произведений, вошедших в юбилейный сборник, описывают действительные события, происходившие с реальными людьми, с которыми судьба свела автора, например, с жителем Лос-Анджелеса Семёном Конвисером, мальчиком-скрипачом, попавшим на фронт семнадцатилетним юношей и дошедшим до Берлина.
9 мая 2015 года огромный Лос-Анджелес будет отмечать семидесятую годовщину великой Победы. Торжественная часть с присутствием городской Администрации, американских ветеранов и множества приглашённых гостей сменится праздничным концертом. А вечером в этом же зале прозвучат стихи о войне, будут исполнены песни военных лет. Анатолий Берлин вручит ветеранам свою новую книгу, как дань памяти и уважения перед их подвигом.
Содружество ветеранов с творческой интеллигенцией города не случайно: литературно-музыкальный салон, со временем получивший название «Дом Берлиных», возник в середине девяностых годов минувшего века, когда было трудно представить, что небольшой союз единомышленников, объединённых любовью к музыке и поэзии, выльется в своеобразный клуб эмигрантов в Калифорнии. Начало было положено выступлением замечательной пианистки, Народной артистки Грузии Маргариты Чхеидзе. Вскоре последовали выступления поэта-шестидесятника Петра Вегина, Михаила Козакова, Евгения Евтушенко, многих других…
Тема войны, подвига людей, победивший фашизм всегда была одной из главных во время литературных мероприятий.
9 мая белые журавли снова пролетят над Лос-Анджелесом, сделав почетный круг над ветеранами.
Снова, как и в прошлые годы, во время торжественного шествия по улицам города перекроют движение транспорта и люди выйдут из домов с цветами и улыбками, приветствуя американских и наших ветеранов. Молодые американские актёры, одетые в форму советской армии времён войны на джипах с надписями «На Берлин» будут сопровождать эти колонны.
ИЗ КНИГИ АНАТОЛИЯ БЕРЛИНА "В тот час, когда тревоги"...
Поколению наших родителей...
В архивах наших милых долгожителей
коричневатых фотографий вензеля.
Как молоды ушедшие родители,
оставившие линию огня.
Соединившись с теми, с кем расстались,
не торопясь – у вечности в плену,
Про внуков, как когда-то про медали,
они историю расскажут не одну.
Их время не состарит ни на йоту,
в раю грехи земные прощены;
Им бы сейчас винтовку, да в пехоту ...
но нет баталий в царстве тишины.
А мы ещё немного повоюем…
В краю тревог, свершений и страстей
нам велено занять передовую,
чтоб грудью заступиться за детей.
Медаль по Блату
Посвящается Леониду Давидовичу Блату –
полному Кавалеру ордена Славы
Пролог
Мне захотелось написать поэму,
Чтобы звучало вновь из-под пера
Адажио на избранную тему –
Не автора прославить, не богему,
Не вечную борьбу со злом добра,
И не житейских ссор привычный мусор,
Не связь эзотерических причин,
Малопонятных всем... Зато почин
Какой! Придавлен тяжким грузом,
К движенью каждый норовит примкнуть...
Но я отвлёкся: суть не в этом. Суть,
Что возвращаюсь я к служивым людям,
Ко дням войны, прилипчивым, как бинт,
Мы вместе с вами шаг за шагом будем
Идти вперёд сквозь узкий лабиринт
Событий, к нам дошедших не по слухам –
Дуэли Голиафа с грозным духом
Давида, разыскавшего приют...
Не выбирал, а принял, что дают!
Старшина
Снаряды рвутся... Грохот, пот и смерть,
И мама ждёт в блокадном Ленинграде,
А здесь, в болотах, промышляет «Смерш»,
Не различая «наших» в этом аде.
Сползают танки с Пулковских высот,
Бьют пулемёты укреплённых точек...
Огонь прицельный – правильный расчёт...
Ты, Леонид, опять предельно точен.
Пропах тротилом «Невский пятачок»,
Исписана военная страница...
Мальчишка-доброволец – мужичок,
Метр с кепкой, если распрямится...
Награды украшает его грудь,
Он был недавно «Славы» удостоен –
Без подвигов наград не раздают,
А подвиг – это жизнь на поле боя.
Он старшина – ему держать ответ
За ход артиллерийской подготовки,
За результат, в котором званий нет,
А есть смекалка, смелость и сноровка.
Земля от напряжения дрожит,
Вокруг стоят друзья-однополчане,
И вдруг он слышит ясно слово «жид»,
От юдофоба, старшего по званью.
Реакции ему не занимать,
Плевал он смерти в рожу не из тыла,
Но вспомнился отец-солдат и мать,
И кровь на миг у старшины застыла.
Подняв свисавший с шеи автомат,
Он выстрелил и, отойдя в сторонку,
Стал самокрутку дрянью набивать...
Конечно, трибунал маячил Лёньке.
На войне – как на войне
Ждёт старшину суровый приговор,
И могут «вышку» дать, как за измену,
Но бой идёт и в штабе разговор,
О том, что Блату не сыскать замену.
«Корректировщик нам необходим,
Мы «мажем» часто, не достигнув цели,
Враг остаётся цел и невредим,
Незаменим мальчишка в этом деле.
С ним разберёмся позже, а пока
Придётся позабыть про день вчерашний,
Отправить Блата прямо в тыл врага»...
Гремят орудия и правый фланг на марше,
И старшине задание дают
Невыполнимое... И грозен счёт минут.
Вызываю огонь на себя
Не радует оценка поля брани.
Он понял сразу – велика цена!
Здесь Блат «по блату» обречён заранее...
Ну что ж, война – она и есть война.
Нет выхода иного... Есть надежда
Принять огонь смертельный на себя.
Дымится полустёртая одежда,
Фашистский танк теперь его броня.
«Даю координаты для наводки!
Услышь меня, надёжный мой расчёт,
И, если выживу, поставьте кружку водки...
Огонь! Огонь! И правый фланг – вперёд!»
Я люблю тебя, жизнь
Разведчики под танком опознали
Контуженного воина-бойца,
Да, то был Блат – на нём его медали...
И сажу кровью утерев с лица,
Пацан пришёл в себя: «Как наши, слышь»?
В ответ: «Ты, парень, к счастью, телом мал,
Остался цел, где полевая мышь
Не выживет – в броню снаряд попал...
Идёт к начальству в Ставку представленье:
Корректировщик выше всех похвал!
Звезду он заслужил... но трудное решенье –
Вчера он угодил под трибунал!
Приказ прочли, чтобы не слухам верить,
Три соломоновых решения подряд:
«Героя не давать, а трибунал «похерить»...
Медали «За Отвагу» будет рад»!
Эпилог
Когда внучата спрашивали деда,
Какой из орденов дороже всех ему,
Он отвечал: «Важна была Победа»,
А сам носил медаль...
Всего одну!
Скрипка
Светлой памяти друга Семёна Конвисера
Берлин сорок пятого страшного –
Победы жестокий маршрут.
Три дня с разрешения Маршала
Грабёж и насилья идут.
И надо ж случиться везению,
Что в мае, седьмого числа,
Еврейского мальчика Сеню
Слепая судьба занесла
В заросший высоким бурьяном
Старинный пустой особняк –
В гостиной стоит фортепьяно,
Повсюду царит полумрак.
Плеча неуклюжим движением
Тяжёлый задев канделябр,
Он больше чутьём, а не зрением
Заметил скрипичный футляр.
И фидлер застыл на мгновенье...
Исчезли невзгоды войны,
Послышались, как откровение,
Негромкие звуки весны.
К груди автомат прижимая,
Коснулся он грифа рукой...
Пред ним, тёмной декой играя,
Лежал Страдивари...
Какой
Здесь жил знаменитый маэстро,
Великий храня инструмент?
Усталый, в глубокое кресло
Семён опустился...
В момент
Пред взором солдата промчалась
Недолгая жизнь...
Паренёк
Сидел неподвижно, казалось,
Лаская изящный смычок.
Но вдруг, неизвестно откуда,
Красавица девственных лет,
Как ветер, как дерзкое чудо,
Из тьмы ворвалась в кабинет,
И ртом перекошенным, липким,
Издала воинственный крик,
Потом потянулась за скрипкой,
Рискуя нарваться на штык,
На пулю,
на смерть от побоев.
Той девушке в душу запал
Взгляд мальчика, юден – героя,
Который в неё не стрелял.
Самоварный… Валаам
Стих-монумент
Тревожит, тревожит бессонница века...
Владимир Шумилин
…инвалиды, войною разрезанные пополам
Евгений Евтушенко
На севере Ладоги, где монастырь*,
Распятый народною властью,
Тюрьма без ограды – страшней, чем Сибирь,
Зияла зловещею пастью.
Настал звёздный час – захлебнулась война,
В траншеях не меряно павших,
В кумач одевалась родная страна,
Звучали победные марши.
Мальчишки в той бойне с гранатой в руке
На дзоты кидались, под танки!
По минным полям выходили к реке...
Там ныне лежат их останки.
И небо вздымалось, и грунт уходил,
Вскипая бессмысленным адом,
Когда под ногами взрывался тротил
И падали кореши рядом,
Не зная ещё, как был милостив Бог
Над их наступающим флангом,
Им смерть подарив... Коль ни рук нет, ни ног,
То горе – остаться подранком!
«Никто не забыт, и ничто не забыто»!
Кто выжил, медали надели на грудь,
Стаканом вина поминают убитых...
Калеки?! Ну что ж, проживём как-нибудь...
И вот, сотни тысяч, они на тележках
Катились, несчастные, по городам,
Без женщин, семьи, в поездах и ночлежках...
Мальчишки – калеки... Я видел их сам.
Суровые лица, слепые глазницы,
Как будто виновные в горе своём,
Просили на водку, чтоб хмелем забыться...
Мы с ними делились последним рублём.
Постыдно стране, к светлой цели идущей,
Встречать, как упрёк, в подворотнях дворов
Увечных сынов, к милосердью зовущих,
И видеть назойливый блеск орденов.
Немало забытых судьбой богаделен,
Куда прямо с улиц больших городов
Везли самовары** – был срок им отмерен
К безвестным могилам без звёзд и крестов.
Такому концу не придумать названья
И слов не найти – так ничтожны слова:
Героев своих отдала на закланье
Земля их родная... Их мать предала!
Больны, одиноки, тоскуя по ласке,
Чтоб душу друг другу излить, матерясь,
Они проклинали вождей без опаски,
И немцев, и нашу советскую власть!
В мешках и корзинах в тоске безысходной,
Отчизне отдавшие всё до конца,
Они понимали утробой голодной,
Что подвиги их не сыскали венца,
Что заживо гнить им, подвешенным тяжко
На крючьях железных калёной судьбы –
Танкистам в ожогах, матросам в тельняшках,
Пехоте... – им даже не ладят гробы...
И нет монументов несчастным обрубкам,
Безусым юнцам, не познавшим любви...
Пишу эти строки... Мне больно, мне жутко,
И сердце моё – это память в крови.
Что скажем мы внукам? Что скажем мы детям?
«Никто не забыт, и никто не в ответе...»
* Монастырь на острове Валаам, куда в одночасье «переместили» безногих воинов-победителей.
** Самоварами или чемоданами называли безногих и безруких калек.
Еврей молился
Звук канонады стал почти привычным,
Бомбоубежища рыдали теснотой,
Над городом, гордившимся величьем,
Не умолкая, плыл протяжный вой.
Еврей молился... Как умел, как мог...
К нему сбегались люди коммуналки
И верили: его еврейский Бог
Не даст разрушить крышу, стены, балки...
Еврей читал на древнем языке,
Раскачиваясь в такт своей молитве,
Метались двери, как при сквозняке,
Стонали глухо трубы в этой битве.
И ни одно оконное стекло
Не выдало несчастных постояльцев –
Дом выстоял – наверное, спасло,
Что старец тот, заламывая пальцы,
Просил за всех... Лишь только с потолка
Струилась пыль надежды на спасенье...
Пульсировала вена у виска,
Суббота кончилась, настало воскресенье...
Еврей молился...
Молитва
Матушка, поплачь по сыну
Булат Окуджава
Не дайте сгинуть пацану,
не дайте сгинуть...
Чтоб в горе не пришлось отцу
сутулить спину,
Чтоб матери не голосить,
срывая голос,
Сестре чтоб траур не носить,
чтоб чёрный волос
Не обратился в седину,
не выждав сроков,
Чтобы у вечности в плену,
в её острогах,
Ржавели пули и клинки,
снаряды гнили,
Сырели скорбные венки
в пустой могиле.
Найдите пацану жену,
жену найдите,
И не гоните на войну,
а подождите...
Пока он сына не зачал,
не надо драки!
Пусть подождёт мемориал
в голодном мраке.
«...в тот час, когда тревоги...»
«Остерегайтесь, граждане, луны,
Поэты, прекратите излиянья...» -
Вот, что читал я, будучи пяти
Лет отроду в солдатском лазарете
Под пульса стук в израненных телах,
Где непривычен был для молодых калек
Уход сестёр и чистый детский голос.
Я, став поэтом, вдруг переосмыслил
Значение провидческих стихов:
Уж полумесяца несообразный абрис
Втыкает свои острые рога
В фантасмагорию, обретшую реальность…
Остерегайтесь, граждане, луны,
Когда она освещена частично
И в первой своей четверти растёт,
Чтобы серпом скосить созревший колос
И светом мертвенным залить ослепший мир.
Беда, беда... Восставшею бедою
Саднит пространство бывшей тишины...
Проклятьем вдов, молитвой матерей,
Питающих иллюзию спасенья,
Заполнены вибрации рассудка.
И вот опять ко мне приходят строки
(Что с той поры я помню наизусть),
Которые не учат нынче дети:
«Остерегайтесь, граждане, луны...»
Под Новый год...
Закат прохладою дохнул...
Несёт почётный караул
Предновогодняя возня
В веселье праздничного дня,
Детишки озорной гурьбой
Ведут свой шаловливый бой,
Целуют юноши подруг,
Не ведая, что вдруг, что вдруг...
Гудят моторы над землёй,
А души рвёт протяжный вой,
И танков вздыбленную мощь
Опередил смертельный дождь.
Бомбоубежища дрожат,
И пушек огненный откат
Неумолимо жрёт тротил
И город в камни обратил.
К стеклу холодному приник
Спонтанно вырвавшийся крик –
Последний крик живых людей,
Задохшихся в дымах теней.
Там, где рука была, саднит,
И ястреб в мареве парит
Над пятнами горелых пней,
Напоминающих детей.
Осталась серая зола
От догоревшего угла,
Глаза, невинное лицо,
Насильем взятые в кольцо,
И болью искажённый лик,
И обезумевший старик -
Огнём поруганная честь
И слово яростное: Месть!!!
месть... месть... месть...
...
Война по городу прошлась,
И обожгла и обожглась,
Остановила бег минут –
Войска по городу идут.
Ранение
Боль выползает
Из-под бинтов,
Стонет лихой моряк.
Рана сквозная,
Как роза ветров,
Скорбью сочится флаг.
Взрывы и шок,
И безжизнен руль,
Дым и шрапнели вой.
Не уберёг
Свою грудь от пуль,
Не уберег герой.
Многие впали
В кровавый транс -
Будет им снится гюйс.
Выживи, парень,
Дай себе шанс,
Пульс ускользает... Пульс!
Рано за ними,
Ради Христа,
В мокрую благодать.
Мать обнимет,
Прильнёт сестра,
Девушка станет ждать.
Точка зрения
Варвары со смертью под полою
насилуют суть цивилизации
А. Берлин
Сквозь щели фанатизма и юдоли
Глаза глядят воинственно на мир.
И в средостенье гнева, в центре боли
Взывает к миру умудрённый Пирр.
Узоры горя танки вышивают
По каменистой святости холста.
Слепой пророк уже стоит у края
Над пропастью висящего моста.
Кто Гордиев рассечь посмеет узел
Под стон неодобрения толпы?
Надеяться на Бога или Узи?
Молиться?!
Бросить в бой полки?!
На якоре в скале
Памяти комбрига Олега Сицкого
и зам комбрига Михаила Малина
Серая, враждебная рябь воды, словно потревоженная дрожанием глубин, окаймляет границы бухты, в которую нечасто заходят корабли. Холодно, неизменно холодно... Там, совсем недалеко, за границами этого природой сформированного залива, упругие волны набегают на скалы, пытаясь сузить их границы. Суровость, сжимающая клочок суши под низко нависшими тучами, настолько естественна, что редкий луч солнца, посещающий этот забытый остров, воспринимается его малочисленными узниками как послание из тёплых краёв. Но только здесь каждым туманным утром дыхание замирает перед чудом: из недр крутого утёса, из непробиваемой скальной породы его, внезапно и дерзко выступает выдвинутый далеко вперёд нос эсминца.
Вписался смело в антураж
ориентир.
Где дерзновенный экипаж?
Где командир?
Нос судна чайками покрыт –
не вороньём,
Не побеждён он, не забыт,
и под килём,
Чтоб с минами на мель не сесть,
вернуться в срок,
Счастливые семь футов есть...
Ещё есть Бог!
Заходят в бухту корабли –
военный флот,
Что там виднеется вдали? –
Эсминца борт.
Он бросил якорь хмурым днём,
обрёл покой...
Живёт предание о нём
в молве людской.
Отрицание
Забавы ради обладатель «Цейса» фиксирует на плёнку происходящее... Кадры кинохроники шестьдесят лет спустя: человеческие призраки, обтянутые пергаментной кожей, своим неисчислимым количеством вызывают рвотный рефлекс у людей со среднестатистической психикой. Бульдозеры зла сгребают обломки тел, транспортируя их к промозглым рвам последнего приюта. Груды одежды, обувь различных размеров, волосы без их владельцев... Часы, кольца и прочее «золотишко» утилизированы ранее.
В зале раздаётся мерзкий смешок, исходящий из гнилого рта, даже не пытающегося скрыть нелепость и непростительность своей вероломной интервенции в человеческую трагедию, вжуть момента.
Язык соседа белеет от гнева. Слишком велика дистанция между точками зрения, чтобы вступать в полемику. Какой смысл приводить аргументы, которые априори не будут даже выслушаны, тем более – приняты. Можно только взорвать мерзавца или...
Взорвать себя!
Пульсирует височная артерия,
Выстукивая азбуку раздумий,
Как будто бьет шальная артиллерия
По нервам оголённого безумия.
Нет, не по швам одежда арестантов
Срывалась вместе с истощённой кожей,
Когда сквозь мясорубку лёгких танков
Пропущены,
белели в мёртвом поле,
На лица и останки непохожи,
Сугробы человеческого горя.
История купается в навозе,
Цинична ложь – а справедливость тленна...
И если «Это» не случилось вовсе,
То значит «Это» грянет непременно...
Набат
к пятидесятилетию «Бухенвальдского набата»
Люди мира, на минуту встаньте...
Александр (Исаак) Соболев
Прозвучи, раздайся колокольный звон,
Задрожи над миром бухенвальдский стон.
Оживает память скошенной чумы –
Люди мира, встаньте против злобной тьмы.
«Люди мира, встаньте!» – снова мы споём...
Движимый Ученья варварским огнём,
Полумесяц острый чёрною бедой
В бреющем полёте взмыл над головой.
Вспомните о павших, преданных земле,
Кто восстал из пепла, чтобы мир прозрел,
Тех, кто не однажды эту землю спас...
Люди мира, встаньте выполнить наказ!
«Циклон Б»
Где мы, мама? Страшно… Где мы, мама?
Холодно. Такой холодный дом.
Сильно пахнет газом. Где мы, мама?..
Почему все голые кругом?
Где моя любимая пижама?
Почему стреляют и кричат?
И собаки злые. Знаешь, мама,
Я хочу домой. В свой детский сад…
Стало тесно, очень тесно, мама,
Ты спроси, быть может, есть окно.
Закрывают двери. Душно, мама!
Мама, я боюсь, когда темно…
Ма!!
Порыв души
Светлой памяти Семёна Конвисера –
скрипача, игравшего в Берлине
В День Победы в обезглавленном Берлине,
На одной из оживлённых штрассе,
Цепь домов слепыми окнами своими
Дребезжала…
Изливаясь, масса
Уцелевших в битве танков и шинелей
Громыхала маем по столице,
И моторы назидательно гудели,
Извергая сизый дым,
И лица,
Закопчённые,
улыбками светились,
Предвкушая долгий путь к России…
А в домах, полуразрушенных, молились
Немки – постаревшие, седые;
Там, ссутулившись в несчастье, словно тени,
Ждали сыновей с войны треклятой…
Бойня дикая была не их затея –
Загоняли мальчиков в солдаты.
Вдруг ефрейтор с автоматом и со скрипкой
Откололся от полка на марше,
И смычок взлетел,
упругий, тонкий, гибкий,
И «Катюша» зазвучала –
Стало страшно
Окнам,
запертым в тревожном ожиданье,
Ни одна не шевельнулась створка,
И немногие смогли сдержать рыданья:
Было жутко, стыдно,
было горько.
Нежный аромат густой сирени
Тронул скрипача –
По мановенью
Дерзкого смычка
напев сражений
Оборвался…
И в одно мгновенье
Штраус зазвучал под душным небом,
И внезапно окна распахнулись,
И надежды
запахами хлеба
В них знакомой нотою вернулись.
А солдат играл на старой скрипке
Вальсы, польки и дивертисменты…
Захлебнулись утомлённые зенитки,
И раздался залп аплодисментов.
Зеркало
«За такое кино («Путешествие в юность» Александра Гутмана – авт.) надо убивать», – сказала неизвестная мне зрительница, первой покидая зал. Смелая женщина – она произнесла вслух то, что думала половина зала.
Александра Свиридова
Убить за кино?! Этим сказано всё: мы – биологический вид убийц, безжалостно уничтожающих себе подобных и природу, питающую нас.
Сочувствие… Кому оно присуще?
Кто ты, в природе царствующий гном?
Я вижу поле, берег, вал, несущий
поток воды, и небо за окном,
животный мир с его звериным страхом,
ползучих гадов и летящих птиц,
и водных тварей, пятящихся раком…
Я вижу всех в краю земных границ.
И, следуя законам выживанья, –
естественного зова тысяч лет,
всех особей удел – принять закланье,
но только став добычей на обед.
Но у людей, особые приметы:
назвавши “Homo sapiens” свой вид,
жестокостью привиты, мы при этом
являем неуёмный аппетит.
И дикарями, и в цивильных платьях,
упившись жаждой нищенских наград,
сдирали скальпы с собственных собратьев…
«У сильного бессильный виноват».
Уж ни копьём, ни плахой, и не плетью
своей вражды (сквозь «грозный дар витийств»)
не утолить, и каждое столетье
оправдывало массовость убийств.
Поштучных жертв солдатам было мало
и, победивши вражескую рать,
вдруг поняли: их очередь настала
торжествовать, неволить, истязать.
Грабёж и кровь соседствовали рядом,
сжигая горем этот жуткий мир,
бесчинствовали „бравые“ отряды,
сочился стон из взорванных квартир,
пытали, рвали голыми руками,
насиловали девочек, старух,
и в бесконечно-дикой этой драме
витал Содома не прощеный дух.
Не ведали, не знали те солдаты,
свои сжигая души, веселясь,
об ужасах немыслимой расплаты,
про карму, ими втоптанную в грязь.
И цепенеет сердце от озноба,
бьёт через край сознанья естество,
что миром Homo правит власть и злоба,
что мы орудия и жертвы статус-кво.
Природа, стань гуманней и мудрее,
освободи себя на склоне лет
от человеческого племени злодеев …
А Бог поможет (есть он или нет).
Бабий Яр, семьдесят лет спустя
Некого прощать
Я — каждый здесь расстрелянный старик.
Я — каждый здесь расстрелянный ребенок.
Е. Евтушенко
Забыть – намного проще, чем признать,
А отрицать – подлей, чем извиниться…
Но помнит дочь, как говорила мать:
«Ведуть до яру всiх жідів, дивіться».
Хранит земля седую память лет,
Их семьдесят прошло с годины страшной,
«Над Бабьим Яром памятников нет» –
Писал поэт об этом дне вчерашнем.
Издохли полицаи-палачи
Без слова покаянья, без огласки.
Их правнуки футбольные мячи
Гурьбой гоняют по могиле братской.
Не их вина в том, ЧТО произошло,
Не учат в школах нынче состраданью,
Им невдомёк: запамятовать зло –
Потворствовать повторному закланью.
Завис вопрос, безжалостный, как смерть,
Над выродками в званье человека:
Удастся ли из памяти стереть
Им боль и быль о преступленьи века?
Бессрочна вырождения печать,
И я кричу в их погреба забвенья
Проклятье тем, кто не хотел признать,
И тем, кто не вымаливал прощенья!
Расстрел
Памяти Симы Штайнер, погибшей в октябре 1942 г.
в единоборстве с офицером СС у расстрельного рва
Голые люди - расстрел на Подоле…
Дети с глазами, как синее море,
Карие очи красавиц еврейских,
Старые люди со скорбью библейской…
Криками смерти и голосом пули
Воздух наполнен, как зноем в июле.
Только морозно, и страшно, и жутко…
Мамы, едва не лишившись рассудка,
Прячут детишек за спинами старших.
Взвод полицаев, безжалостных, страшных,
Смертью багровой, как спелый бурак,
Переполняет бездонный овраг.
Обувь, одежда, тела под ногами
Зверски истоптаны их сапогами.
Жизнь замирает у грязной земли
С каждой охрипшей командою: «Пли!»
Немец эсэсовским блещет мундиром,
Видно, недавно он стал командиром,
Здесь он хозяин, судья, властелин,
Этот надменный холёный блондин.
“Jüdischen Schweine” пред ним, а не люди,
Девушки прячут стыдливые груди,
Белые, словно испачканы мелом…
В новом ряду под нещадным прицелом
Видит он образ красавицы статной,
И ухмыльнулся фашист плотоядно.
Думает он: «Эти скорбные лица
Мерзки и жалки, но эта девица
Так хороша, молода и невинна…
Даром, что младшая дочка раввина,
Смерть ей отсрочу я временным пиром»…
И подошёл к ней, упёршись мундиром:
«Эта Wir werden nicht надо стрелять,
Рейху послужишь, еврейская блядь».
Злость на восставших губах закипела,
Страшно зубами она заскрипела,
В глотку фашисту, взметнувшись всем телом,
Мёртвою хваткой вцепиться успела,
Рвала зубами артерию, жилы,
Плоть напрягая, пока были силы.
Брызнула кровь, как вскипевшая брага,
Их увлекая в безумье оврага…
Свадьбы кровавой не видел слепец –
Дочери юной несчастный отец,
Старый раввин, он твердил, как присягу,
Древней Кол-Нидре короткую сагу,
Мерно качаясь, просил он у Бога…
Только сгорела его синагога.
Реквием павшим
Нам знать не положено, думать – нельзя,
Такими, как мы, прикрывают ферзя.
Светлана Осеева
О павших воинах – неважно с чьих сторон –
О них, загубленных, мы реквием споём.
Скорбим немой слёзой
над стылою землёй
Полей, холмов, унылых городишек
О тех, сражавшихся,
не ведавших порой
Резонов бойни…
Гнали их, мальчишек,
В плюющийся свинцом зловонный мир войны –
Тиранов будни заслонить телами…
Для пополнения раскраденной казны
Им дела нет – скорбеть о чьей-то маме,
Что, сгорбившись, напрасно сына ждёт…
Ей извещение в пробойный час придёт.
В глубинах бункеров разматывают план,
Осуществить который нам придётся.
Жрёт деспотов одних другой преступный клан –
История народов создаётся.
У камня
А слёзы не видны в пучине глаз –
Истрачены отпущенные слёзы.
Анатолий Берлин
Она коснулась имени рукой…
Был хладен камень серый и суровый…
Он не вернулся с той войны домой
В привычный мир его родного крова.
Прильнув несмело бледною щекой
К шлифованной рубашке монолита,
Прислушалась, но берегли покой
Ваятелем истерзанные плиты.
Слетались листья, жёлтой бахромой
Припорошив могильный камень голый…
И, встав с колен, она пошла домой –
Там сын заждался, прибежав из школы.
