Юрий Кобрин. Из Литвы с любовью...


 Юрий КОБРИН. ИЗ ЛИТВЫ С ЛЮБОВЬЮ… 

Юрий Леонидович Кобрин родился 21 мая 1943 в г. Черногорске Красноярского края. Русский поэт, живущий в Литве. Автор 13 стихотворных сборников и 14 книг переводов литовских поэтов.
Вот что писали и пишут о творчестве поэта.

Арсений Тарковский:
 
«В искренности поэта никогда не сомневаешься. Его речь метафорична в мере, которая свойственна русской советской поэзии последнего десятилетия» (Из рекомендации в СП СССР в 1966 году).
 
Василь Быков (после прочтения первого сборника Юрия Кобрина «Очереди за небом»): «Прочитал за один присест. С удовольствием – знакомые мне стихи и с наслаждением – незнакомые. Молодец! Особенно хороши «Тайны», «И вошла в эти комнаты…», «Прозрение». Это – высокая поэзия… В общем – рад за тебя, Юрий! Обнимаю – твой Василий» (Из письма автору).
 
Эдуардас Межелайтис: «Стихи Юрия Кобрина разнообразны без пестроты, современны без модности и старомодны без снобизма. Переведённые за последние годы на литовский, немецкий, английский, польский и другие языки, опубликованные в журналах «Новый мир», «Дружба народов, «Юность, «Смена», «Вильнюс» и других изданиях, они обретают всё более широкий круг читателей» (Из предисловия к книге стихов Юрия Кобрина «Мостовые», В., «Вага», 1990).
 
 
НАД ОБРЫВОМ
 
Русский театр сокрушается в Вильнюсе –
 
ни карниза, и фриза, ни архитрава.
 
Что не продали, то исподволь вынесли
 
или трактором утрамбовали в гравий.
 
Фундамент взломали в бульдозерной ярости,
 
аплодисменты и те – в зияющей яме…
 
Занавес-облако вздувается парусом,
 
три сестры мечутся в авангардистской драме.
 
Цивилизатор под дых впендюрил культуре,
 
вставшей в позу… Чайка вскрикивает с надсадом,
 
дядя Ваня с обрезом, что браток в натуре,
 
бежит босой по пенькам вишнёвого сада.
 
Над обрывом века зритель растерянный
 
остановлен бесчеловечной нотой
 
циркулярной пилы в визжащей мистерии,
 
разрубающей мозг шашкой Чарноты.
 
Над обрывом века, хоть стой, хоть падай
 
на ветру без имени и без отчества.
 
И оглох в ночи взыскующий града.
 
Но ещё не слеп, как кому-то хочется.
 
 
 
ЧАСТНОЕ ЛИЦО
 
 
Как сорок лет назад, так и сегодня
 
Мои стихи приемлемы едва ль
 
экс-тихарькам, общественникам, сводням.
 
Наташа, разведи мою печаль!
 
От Сахалина, от Литвы, к Колхиде
 
задышлив и упорен сучий гон…
 
Наследственная быдлость очевидна,
 
подмётных писем неизменен тон.
 
Пещерные из большевиколита,
 
вас, поротых в парткомах, Богу жаль.
 
Завистливостью всклень глаза налиты.
 
Наталья, утоли мою печаль!
 
Клянётся чернь Ахматовой и Блоком,
 
строф не поняв. А как травила их…
 
По следу шла, чтоб под Владивостоком
 
в помойной яме русский стих затих.
 
Они бы обличали Гончарову,
 
тащили на товарищеский суд,
 
допытывались с прямотой суровой,
 
в чём с иностранцем отношений суть?
 
Но Пушкиным клянутся. И в зыбучей
 
тоске дантески – цианид-миндаль…
 
Перевербовкой организм измучен,
 
«скурватору» привет мой передай!
 
Она – то пролетарка, то дворянка,
 
он – то сексот, то предков скрывший князь.
 
кто квас сосёт, кто кофе – спозаранку,
 
а под ногтями, – как ни чисть их! – грязь.
 
Доступны два притопа, три прихлопа,
 
каких цветов их личный триколор?
 
И в блейзерах, и в клумпах по-холопьи
 
лояльны власть имущим с давних пор.
 
Скажи им правду и – заголосили!..
 
По-швондерски раззявив гиблый рот.
 
Ошмётки, выблеванные Россией,
 
считают, что они и есть народ.
 
Не вас, не вас призвали всеблагие,
 
как собеседников, на званый пир…
 
Отсрочены минуты роковые,
 
не содрогнулся в отвращенье мир.
 
Толчётся под оплёванною бронзой
 
рифмач убогий, рыло, – а не лик!
 
А где вы были ночью той беззвёздной,
 
когда взвалили бюст на грузовик?
 
Бессмертна чернь, и в страсти примитивной
 
скулёж вдогон – коллективистский визг –
 
Не оскорбит, он мерзок и противен,
 
как в подворотне хулиганов свист.
 
…был на Олимпе и прошёл Колхидой,
 
где над воронками густился небосклон,
 
где спермой золотой, из солнца выйдя,
 
залил мне лист разгульный Аполлон…
 
Песок скрипит, мерцает, тлеет искра
 
на завитке спалённого руна;
 
стал пеплом сад цветущий и скарб,
 
мне льют в стакан стон дымного вина.
 
Клубится внекультурное пространство,
 
гугукает в тумане сером шваль.
 
Иду в себя из разных наций, странствий,
 
что ж, Таша, утоляй мою печаль!
 
Как сорок лет назад, так и сегодня
 
не заровняете меня заподлицо,
 
не изменяю внутренней свободе,
 
я ergo sum.* Я – частное лицо.
 
 
* Следовательно существую (лат.).
 
 
 
«ГУЛЬБЕ». СТАРАЯ АПТЕКА
 
 
«Над русской Вильной стародавной
 
Родные теплятся кресты…»
 
Ф. Тютчев
 
 
 
Вильна, Wilno, Vilnius и окрест –
 
могендовид, полумесяц, крест.
 
Три названья города… Историк,
 
если не предвзят, их не оспорит.
 
Как ни назови, а суть – одна,
 
коль маразмом не больна страна.
 
«Гульбе» – «Лебедь». Старая аптека.
 
Все лекарства есть для человека,
 
он, венец, подкидыш сатаны!
 
Взял Господь найдёныша в сыны,
 
чтоб перевоспитывать с рожденья
 
целый век до самого успенья…
 
Протестант, хасид и старовер
 
в стихотворный вмещены размер.
 
К православному прижат католик,
 
к ним прилип безбожник-алкоголик.
 
И магометанин с кришнаитом
 
связаны одним виленским бытом.
 
Разноречье, общий разговор,
 
как на митинге, – то блажь, то вздор:
 
– Дайте нам от времени пилюли,
 
мы стояли здесь ещё в июле!..
 
И звучит в разноязычном гуле:
 
– Все пилюли, понас**, кули-мули!
 
На часах безумен циферблат:
 
стрелок нету. Время – рай и ад.
 
Часовой запущен механизм,
 
аферизм похож на афоризм.
 
– Еретик, а не твоя ли мина
 
тикает под башней Гедимина?
 
Человек – подкидыш… И окрест –
 
могендовид, полумесяц, крест…
 
Время не сдержать и не ускорить.
 
Будь на «вы» с историей, историк!
 
 
*** Господин (лит.).

Опубликовано в "Литературная Россия" апрель 2018.