- Подробности
-
Категория: Публикации
-
Дата публикации
-
Автор: Kefeli
-
Просмотров: 1999
Анатолий Берлин.
У братской могилы
А слёзы не видны в пучине глаз –
Истрачены отпущенные слёзы.
Она коснулась имени рукой…
Был хладен камень серый и суровый…
Он не вернулся с той войны домой
В привычный мир его родного крова.
Прильнув несмело бледною щекой
К шлифованной рубашке монолита,
Прислушалась, но берегли покой
Ваятелем истерзанные плиты.
Слетались листья, жёлтой бахромой
Припорошив могильный камень голый…
И, встав с колен, она пошла домой –
Там сын заждался, прибежав из школы.
Александр Раткевич.
Победа
Рейхстаг был взят. И в пепельное небо
бойцы бросали шапки и пилотки,
победное "ура!" из сил последних
кричали так, что разрывались (надрывались) глотки.
Взлетали в воздух пули фейерверком,
сквозь дым сияло солнце, словно факел,
смывая с лиц безумье и усталость,
а я всё плакал, плакал, плакал...
* * *
Война не досталась мне, к счастью, но часто,
когда я по полю иду, где бомбёжек
следы ещё живы, где вьются траншеи,
как змеи, порывистый ветер, как ножик,
доносит ко мне нарастающий скрежет
немецких «пантер», наползающих стадом;
летящие пули меня прижимают
к земле пересохшей. В траншею к солдатам
я прыгаю… Танки уже на подходе.
Сержант Соколов, приготовив гранаты,
кричит, ухмыляясь: «Ещё мы увидим,
как ваши пупки-то, фашисты-пираты,
сейчас надорвутся!.. Сынок, драгоценный, –
и мне подаёт две гранаты, – спокойно!
Вон тот сковырнёшь, что четвёртый от края».
В груди моей сердце, как колокол знойный,
гудит, заглушая и грохот, и скрежет.
Слегка приподнявшись, забыв про траншею,
я танк тот четвёртый глазами стреляю.
«Но где он, но где он?» – шепчу и не смею
сержанта спросить… Рядовой Семенкович,
во взгляде моём обнаружив смущенье:
«Ну-ну, не робей», – поддержал меня, тут же
опять «поливает», лелея отмщенье,
пехоту немецкую, свой пулемёт
держа с интересом, как держит в землянке
в минуты покоя лихую гармошку.
А танки? Со свастикой чёрные танки
почти у траншеи… И вдруг – безмятежность:
и замерли выстрелы, замерло пламя
горящих «пантер», и над полем гнетущим
безмолвно пульсирует красное знамя.
Погиб Соколов, Семенкович в воронке
лежит, в пулемёт упершись головой,
погибли товарищи их… Почему же
я не убит – и живой, и живой?
* * *
Идём – за нами след кровавый
вновь неоконченной войны;
и те, кто раньше были правы,
теперь страдают от вины.
За что? От истины далече,
срываем недозревший плод,
и падает на наши плечи
некстати прерванный полёт.
Мы все крылаты от рожденья,
но в том-то и беда, что вдруг
нам для последнего сраженья
вновь не хватает крыльев-рук.
Нам не хватает полувздоха,
крупицы памяти, бойца,
когда с нас требует эпоха
вершить победу до конца...
Чем глубже, суетней, заздравей
мы проникаем в гущу лет,
тем не виновней и кровавей
войны недовершённой след.
Руслан Пивоваров.
Я помню! Я горжусь!
Я той войны не знал,
когда орда нацизма
Страну моих отцов пришла завоевать.
Мой дед в той битве пал,
но землю от фашизма
Сумела защитить народов братских рать.
Я воя не слыхал
летящего снаряда.
Не знаю, как поёт свинца смертельный град.
И, как народ страдал
в блокаде Ленинграда,
Как не был покорён бессмертный Сталинград.
Мне не представить тех,
форсирующих Днепр,
Кого запеленал реки глубокой ил.
Славутич принял всех,
даря за метром метр,
Став самою большой из воинских могил.
Дорогами войны
прошли листая мили,
По выжженной земле в солдатских сапогах,
Солдаты той страны,
чью волю не сломили,
Чей подвиг будет жить и славиться в веках.
У вечного огня
в безмолвном карауле,
Стою, и слёз своих текущих не стыжусь.
За маму, за меня
вы в том бою уснули.
Я вас благодарю! Я помню! Я горжусь!
