Поэзия

Подробности

Категория: Алена Щербакова

Дата публикации

Автор: Kefeli

Просмотров: 2084

Я тоскую по Греции, как по Елене Парис,

Как закон вытеснения влаги по формуле Архимеда,

Как фонемы озвучие значением слова «творить»,

Или сердце, что мечется в плоти бунтующей этой. 

Так одно отношение к вещам с остальными вразрез

Пребывает, так путь по горячему следу усилия,

И роман, вызывающий, Милая, твой интерес –

Как по первому воину чувство победы и символ.

Я тоскую по памяти в каждой из данных эпох,

От абстрактных полотен – до дикого моря объятий... 

Точно так в нас тоскует однажды покинутый Бог,

И ответ, что вопросом, – хотя б удивленьем, – не найден.. 

*** 

ЖАЖДА 

Большие камни теней как ворота в город,

Где был сокрушён Голиаф, где закат – кагором

Сползает по крышам, течёт в разверстое горло

Труб и колодцев, на миражи расколотых…

Здесь выживает засуха или сырость,

Жажда сменяет жажду

То некрасиво, то великолепно,

Кругами сходит бессильно…

Камни теней встают на дыбы – но осыплются.

За одномерностью стен – я тебя касаюсь,

То кожей, то звуком, упадая по самый

Глоток –

И тростник выгибается, как Вирсавия при виде Давида;

Дождём осыпается сад,  

Пустыня сжимается в точку и – падает

В море… 

***

Е. Краснояровой

Французский лётчик бредит в пустыне

 восемь нечётных дней.

Последний патрон отчаяния его тяжелит карман,

Двигатель сдался мареву, покорно залёг на дне

Песочного облака, зыби,  сплошной и безымянной.

Французский  лётчик лежит в пустыне,

следит за размытой целью,

Что ещё общего с видимостью у глаз...

Под этой обшивкой воздуха входит в силу процесс

Опознания местности и ледяной соблазн;

Над этим небом – падение, беспрецендентный сон,

Жар восходит до цвета, до аромата цветка,

Смазывая механизмы песочных весов,

Ввязываясь, как в океан, в солнечно-ядовитый кайф…

Дым, пишущий вязью Письма на Юг,

Знает, о здешних жителях, не более, чем ты сам…

«Послушай, мой милый Верт, песни небесных юнг,

Их самолётам хватит топлива, мне – парашютов самума».

Пилот приручает пустыню, – лиса, по шагу в день,

Каждый горячий глоток приближает к развязке взлёт,

И опыт его пребывания на Планете людей

Кому-то покажется сказкой – кому-то мёртвой петлёй... 

*** 

Я листаю «Кубинский дневник» под открытым огнём

Неопознанной боли, в московском газетном бедламе.

Как ответ Анаис, переспавшей с чужой войной,

Или памятью крови от прадедов – в чёрные главы.

Обращается время во мне, вне иных координат –

Мы сошлись бы в любом из его чумовых перекрёстков,

Я не знаю, откуда берётся в нас эта вина, 

Но я чувствую мост между сердцем и каждым форпостом. 

И родись я в лихом, жжёным в порох столетье, в стране,

Перехваченной удалью соцреализма, как порно,

Иль в протёртом текилой и потом игорным,

На дне Мирозданья, квартале – я чувствую каждую скорость

Колеса этой смерти – не выбыть из связи миров,

Странный иллюзион, где шары – это шестерни, цепи,

Даже в снах о войне – где отсутствует подвиг и роль,

Даже в мире – где эхо её отражения лепит…  

*** 

ВОСХОД НА КРАЮ КОЛЕСА

Ничего кроме песен ты  не возьмёшь с собой,

Потому что всё остальное отпустишь раньше,   

Снег осядет на марле тающей мостовой,

Хоть благословен его собиравший.

Мачта Эйфеля солнечные часы творит.

Птичий табор стянул горизонт, но не держит тверди. 

Невозможна ошибка: опыт неповторим. 

Промельк внутренней слежки – меньшее из усердий. 

Если сердца таран, бьющий в сумерки – горячее,

Ты доверишь солнцу свои развязать глаза,

И встречаешь – один – восход на краю колеса,

Никого кроме этих холмов позвать не умея… 

*** 

АНТИНОМИИ

*

Отзывчивость знает – тебя.

А ты одиночеству нужен,

И тело твоё – лабиринт

С мифической нитью наружу;

Просвечен глазами – внутри.

И велено не соблазнять

Душе минотавров в пути,

Но лакомый промельк огня,

А нить возвращает меня

Ко мне, к тишине, и растит

Признанья, чей всплеск – западня. 

А тем, кто не сможет простить,

Что мы изменились, прости. 

* 

Встречный, стеклянные сумерки тронь –

Зимние звуки становятся ближе,

Видишь, взлетают пилоны дворов,

В тон раздвигает их скользкие ниши

Тремоло, долго держа на весу,

Вслед интонируя ломкие тени

Тех переходов, что нас не спасут,

Но не забудут, как древний сосуд 

Также звучащий – от рук не отдельно … 

* 

Ты подошёл так близко, что слова,

Не смея обретаться в точках звука,  

Так замерли раздетыми вблизи,

Что мы их перестали узнавать,

И бескорыстно падали в траву, как

На лицевой дождя изобразил

Златые тени яблок в октябре

Не склонный к повторению, Творец,

Когда в тебе я начала сбываться… 

* 

Это ещё безысходная радость

Одушевлённого зреньем труда,

Там, где тройным обитаньем оправдан

И на девятом сорвавшийся, Дант.

Ошеломлённый поблажкой заочной,

С пальцев реальности падаешь сквозь

Плоть её всю, чей корсет оторочен

Узкой каймой тишины и гипноза. 

* 

Исчезающий, тающий в красном дыму

Силуэтом двойным, золотом на просвет,

Я на шаг подойду и тебя обниму

В ослепительный полдень, которого нет.

Как в готической вазе моей мастерской

Оформитель теней, не принёсший вреда,

Мы с тобой совпадём внутривенной тоской

Во всемирный субботник чужих никогда.