Проза (рассказы)
- Подробности
- Категория: Ольга Прилуцкая
- Дата публикации
- Автор: Kefeli
- Просмотров: 2476
Родовая память (рассказ)
Мне сегодня приснился отец. Вот уже четверть века мы с ним изредка встречаемся во сне. Как быстро летит время! Каждый следующий год короче предыдущего. Завтра мне пятьдесят. Господи, неужели я уже прожила столько лет? Страшно-то как! А кажется, что я все такая же, как в двадцать пять и в тридцать… Но мой папа умер, едва ему перевалило за эту половину века.
Я похожа на своего отца, и мне всегда говорили: «Ты Ворошилина!» Хотя на самом деле у меня была другая фамилия. Потому что мой дед, Ворошилин Алексей Алексеевич, пропал без вести на войне. Опасаясь, чтобы это не навредило во взрослой жизни сыну, бабушка записала его на свою девичью фамилию, оставив младших дочерей Ворошилиными. Их у нее двое. Последняя родилась в июне сорок первого, через семь дней после начала войны. Вряд ли успел увидеть ее отец, ушедший на фронт. Она-то его знает по единственной фотографии довоенной поры, из которой гораздо позже сделали цветной портрет и повесили на стену. А папа мой помнил отца всю жизнь. Я же на этот портрет обращала внимание нечасто. Висит да висит себе… Круглолицый, с добродушным взглядом, взрослый, как мой папа, мужчина. Чужой, если честно. Позже, заезжая к бабушке раз в год-два, я встречалась с голубыми глазами молодого парня с портрета. Со временем он становился уже младше моего папы, а потом – и меня самой…
Как-то в детстве я обиделась на бабушку. Не помню, за что. Папа, уловив мое настроение, решил поговорить со мной.
- Знаешь, дочь, ты не серчай на бабушку Полю... Она добрая. Только не всегда ласковая. Так ведь это потому, что жизнь у нее тяжелая была. Больно много трудностей выпало на ее долю. В войну осталась с нами троими одна. Пришлось работать в шахте, таскать вагонетки с углем. Страдала от того, что не могла накормить нас досыта, и мы с сестрами то стреляли воробьев из рогатки, то просили милостыню втихаря от нее. У нее, дочь, только руки жесткие, а душа мягкая и добрая. Так ведь этими руками она сама дом построила…
Дом и вправду был не хуже, чем у кого-то на их улице в небольшом шахтерском поселке. Вообще-то Ворошилины родом из Курской области. Говорят, у моего прадеда был очень большой яблоневый сад и справный дом в деревне на реке Псел. Но в коллективизацию все отобрали. Бабушка-то из голытьбы была, ее не коснулось раскулачивание. Она считалась в деревне красавицей. А жених Алешка, единственный сын состоятельной и уважаемой за честность семьи, – был просто очень добрым и любящим парнем. Этим и покорил ее сердце. Поженившись, уехали в Донбасс. Наверное, дед мой специально увез свою Полюшку подальше от родных мест. Потому что у нее там была любовь. Говорят, что когда еще в девках она шла на свидание к другому, Алешка убегал в рожь и плакал. А уж женившись на своей жар-птице, он ревностно оберегал семью! И жили хорошо. Сначала сына родили, вскоре дочку. Но война, война, подлая, все перечеркнула! Бабушке был тридцать один год, когда она осталась одна в оккупации с тремя ребятишками, мал-мала меньше. А муж пропал без вести. Хотя, после войны приходил к ней односельчанин, служивший вместе с ее Алексеем. Говорил, что своими глазами видел, как того убили во время боя за Смоленск. Звал ее замуж. Отказала, хоть и любила его когда-то. Да теперь у нее муж был. Не верила, что он погиб. А коль не погиб, к ней вернется обязательно. Он верный. Но не вернулся… Так и прожила моя бабушка одна с тремя детьми. Всех выучила, дала высшее образование. Сама-то она училась читать, будучи уже взрослой, по книжке Пушкина «Барышня-крестьянка». Эта пожелтевшая от времени книжонка у нее за иконой лежала. Икона висела в летней кухне, куда чужие люди заходили редко. Однажды я осталась там одна. Поставив табуретку на стул, добралась до той иконы, достала книжку и зачиталась. Мне еще семи лет не было, но читать я умела уже года два. Это была первая взрослая книга в моей жизни! Когда бабушка увидела как я ее читаю, она, что-то вспомнив, погладила меня по голове, зацепив мои волосенки заскорузлыми пальцами труженицы, отчего я недовольно дернулась.
- Читай, внучка! Алешка вот в богатой семье вырос, а был неграмотным. Даже не мог мне с войны письма написать. Я-то читать выучилась сразу, как замуж вышла…
Она никогда не называла его дедом. Он для нее так и остался Алешкой на всю жизнь.
Позже бабушка выстроила еще один дом, кирпичный. И снова сама спроектировала и почти все сделала своими руками. А старый дом сломала…
выползает лист бумаги. Он ползет, а я вижу на нем совсем не то, что видела на мониторе и хотела распечатать. На бумаге проявляется снимок большого листа с дырками от дырокола по краю, вырванного из какой-то старинной амбарной книги. Что это? Написано авторучкой по-немецки готическим шрифтом. Ничего не понимаю! Куда я влезла? Спокойнее надо, спокойнее! Чего я нервничаю? Снова нажимаю на «Печать». Господи, опять такой же листок выползает, только написано гораздо больше. Кажется, там даже что-то есть и на русском языке. С нетерпением вырываю из зубов принтера листок. Сразу все одним взглядом не охватить. Но бросается в глаза свастика в правом верхнем углу и ниже слева отпечаток пальца в рамке. Под ним по-русски: «Умер 16.3.42» Прямо как в кино! Спокойнее, не нервничать! Читаем документ неизвестно какой давности. Почему его нет на мониторе? Так, ALEKSEJ Portschnaja. Ясно, все о том же! Взгляд вправо. Следующая колонка: по-русски кем-то сделан перевод написанного «кр-ц 410 АП». Не понимаю, что означает печатный шрифт (я учила английский), но той же авторучкой написано: (батюшки, Смоленск! Мой?!), 20 VIII WoroschilinaStalag Mauthausen
мученической смертью. В Маутхаузене весной сорок второго впервые опробовали газовые камеры на узниках. Об этом я где-то читала недавно! И папа тоже умер в марте… Судьба! Я плачу, а в голове мечутся мысли, одна нелепее другой. Мелькнуло лицо Витьки Бухгаммера, красивого голубоглазого немца, который в студенчестве любил меня. Он был из поволжских немцев, немало пострадавших из-за своей национальности в войну. Славный парень, но что-то не сложилось у нас. Не судьба! Вспомнилось, какие хорошие немцы принимали нас с мужем в Берлине. Они тоже пережили войну. Одна приятная пожилая австриячка пригласила к себе домой. После войны ее угнали в Красноярский край. Мы с ней пили водку, и она вспоминала русские слова «картошка, спасибо, карашо!», сибирский мороз, спирт. А я смеялась и называла ее землячкой, потому что училась там же в институте. И был старый немец, который говорил, что в годы войны работал на санитарной машине, а мы с мужем шутили между собой, не на душегубке ли? И вот оно что! Мой дед погиб в плену у этих милых немцев!.. Нет, у фашистов! В каждой нации есть свои мерзавцы. Но мне-то от этого не легче! Бедный, бедный мой дед! Только мы с тобой из всей нашей семьи побывали за границей. Я вернулась с приятными воспоминаниями, а ты остался там навечно. Но теперь ты жив для меня! Я нашла тебя! Я обязательно приеду к тебе! Ты заново возродился для своих внуков и правнуков! Теперь ты – не просто портрет на стене! Ты мой родной, дорогой мой, погибший за наше будущее. Да ведь я люблю тебя! Спасибо тебе! И прости нас!!!
За окном буйно цветут пять яблонь в моем маленьком саду, как когда-то в огромном яблоневом саду моих предков в Курской губернии. Завтра День победы и мое пятидесятилетие. И названа я своим отцом в честь победы Викторией. Я плачу от счастья и от боли за своего деда, бабушку, папу… За всех, кто пережил ту проклятую войну с ее еще долгим эхом… Действительно, праздник со слезами на глазах. Только теперь это для меня не просто фраза из песни. Господи, пусть никогда не будет войн! Люди, берегите МИР! А иначе, зачем она, родовая память?
Май 2008 год
Переводы стихов Юрия Кириченко
Любовь в аду
Звезда наша, как рана, кровоточит во мгле.
Люблю тебя в аду я, который на земле.
Обожжены уж руки, и губы так горьки…
Подобны адской муке объятия такие.
Любви краса полынна, печаль – что молочай!
Шепнула страстно месяцу звезда в ночи: «Венчай…»
А мы с тобой не венчаны – в аду с тобой живем.
Как на пироге жажды мы к гибели плывем.
Ты – юная донельзя, я – тоже молодой.
А там, где мы встречались, - подсолнух золотой.
Кто посадил его здесь? Как выжил он в аду?
У нас с тобой, похоже, ум с сердцем не в ладу.
То, может, страсти сила с ума меня свела,
Что я в печаль бросаю живые семена?
А мои губы ищут твои в кромешной тьме…
Люблю тебя в аду я, который на земле!
КОХАННЯ В ПЕКЛІ Ю.Кириченко
Наша зірка, мов рана, кривавить в імлі,
Я люблю тебе в пеклі, яке - на землі...
Наші руки - спекотні, а губи - гіркі.
Де зустрінеш, крім пекла, обійми такі?
Наша врода - полин, а журба - молочай,
Зірка згіркло до місяця шепче: "Вінчай..."
Ну а ми - не обвінчані: в пеклі живем,
На пірозі жаги в пащу згуби пливем...
Ти - така молода, я - такий молодий,
На межі наших розвиднів - сонях рудий...
Хто посіяв його? Мо жага, мо, снага.
"Кинь насіння в журбу",
втіха`згуба блага.
Доки будуть вуста веслувати в імлі,
Я люблю тебе в пеклі, яке на землі...
***
У моих соловьев голоса серебрятся из ночи.
У твоих – утра золотом голос звенит.
Чудо птицы у нас: так красивы, добры и певучи…
Лишь порой диссонанс острой шпилькой их песню пронзит.
Может быть, оттого, что мы порознь рассветы встречали?
И не вместе цветеньем садов любовались с тобой?
Да, зарницы любви нас, увы, не венчали…
И пути разошлись, нам оставив покой.
Голоса наших птиц, мое сердце, уже не сплетутся,
Диссонанса осадок в их звуках не смыть.
И дороги любви (ах, как жаль!) не сойдутся,
И двукрылою песней нам в небо не взмыть!
Ю.Кириченко
У моїх солов`їв голос кований сріблом із ночі,
У твоїх солов`їв голос золотом ранку дзвенить.
Що за птахи у нас: вродливі, і щирі, й співочі,
Та не можуть, на жаль, свій осмуток душі пояснить.
Мо`, тому, що ми нарізно цвітом садів чарувались,
Мо`, тому, що у наших громах вже погасли ґноти?
Суть у тому, либонь, що стежки наші там роз`єднались,
Де повинні були у двокрилий гостинець врости...
"Сириус" (пьеса по мотивам рассказа Н. Васильевой "Бараний лоб")
Павел – несостоявшийся астроном, сварщик, через пятнадцать лет ставший коммерсантом. Отец двух девочек.
– их семилетняя дочь.
Надежда – повзрослевшая на пятнадцать лет Надюшка. Высокая, выше отца, двадцатидвухлетняя девушка.
Любаша - пятнадцатилетняя сестра Надежды. Дочь Павла и Веры.
Мужик - мужик алкашного вида со щенком за пазухой.
Картина первая
Павел (приходя в себя от сна). Вот, блин! Достал этот сон! Ну сколько можно одно и то же… Еще кошки орут! В подвале, что ли порасплодились? Или это тоже во сне было? А может, просто на душе кошки скребут, а во сне аукается? Нет, пора кончать с этим! Съехать в Бараний Лоб и кончить! Или я не мужик?! Ну, нажал на курок, и баста! Все проблемы куда денутся! Как раньше говорили: «Нет человека, нет проблем». Так и тут… А то уж вся семья измучилась из-за этого Сириуса. Такой раздрай идет! А ведь как все хорошо начиналось, как легко и светло было пятнадцать лет назад! Молодым был, может, потому? Или жизнь другой стала?..
Надюша. Павел. Сириус, Надюха, Сириус. Ты только мамке не говори, что я тебе ночью в мороз разрешил выскакивать на балкон звезды смотреть. А то нагорит по первое число и тебе, и мне!
Ладно, не скажу. Только ведь врать нехорошо, ты же сам мне это сколько раз говорил.
А ты и не ври! Не говори просто и все тут… А то больше не буду показывать тебе звезды, будешь спать, как миленькая мне!
(мечтательно). А звездочка такая красивая, голубая! Больше и нет на небе таких звезд, правда, пап?
Да, звезда эта, как брильянт сверкает на небе. А охраняет ее большая собака. Ты заметила?
Павел. Надюша (подозрительно).А разве дяденьки рождают?
Надюшка. Перед ними, как из-под земли, неожиданно появляется мужик алкашистого вида, держащий что-то за пазухой.
Купите щенка! Породистый пес!
Мужик.Павел.Мужик.Надюша (дергает отца за руку). Пап, ну купи мне собачку! Я хочу собачку! Я буду вести себя хорошо! Пап, ну папа!
Не ной! Мать нам с тобой даст собачку! У тебя, между прочим, сестра родилась вчера, а ты собачку!
Вот и купи подарок! Пес злющий будет! Знаешь, кака охрана для твоих девок! Да ты что, не охотник что ли?
Охотник, охотник! Кто у нас сейчас не охотник? Да выгонит из дому меня жена с твоим подарком! Злющий…
Говорю, злющий, ручаюсь! Да ты глянь ему в пасть-то! Черная какая, видал? А ты еще сомневаешься… Задарма отдаю! Всего-то за стольник!
Мужик. Павел.Надюшка. Мужик. Надюшка (умоляюще). Папа! Ну, пожалуйста, папочка! Он же умрет на улице! Он такой маленький! Пап!
А мамке как скажем? Ох, нагорит нам с тобой! (К мужику)Держи свой червонец! И что я только с вами делать буду? Не знаю!
Картина третья
Павел (укладывает новорожденную дочь в люльку) Ну, вот и пригодилась Надюхина люлька. Не зря семь лет берег, не выбрасывал! Правда, думал, что сына в нее положу, а тут снова девка получилась!
Вера замечает на полу мисочку.
А это еще что такое? Почему посуда на ковре? Совсем вы тут без меня от рук отбились. Вон какой беспорядок в квартире развели!
Вера. Надюшка. ВераНадюшка (радостно). Так у нас два грудных ребенка в доме, мамочка!
Да нет, доченька, ты-то у нас уже большенькая, слава Богу, выросла, можно сказать. Теперь вот мне помогать будешь, с младшей сестренкой водиться…
Вера. Павел пытается что-то знаками объяснить Надюшке, но она не обращает внимания на это.
Да, мамочка, нужно подумать. Я вот прошу папу моему Сириусу сделать будочку…
Вера. Павел.Вера. Павел (несколько смущенно). Да там развалюха, а не дом… И далековато, правда. Но место, я тебе скажу! Называется Бараний Лоб. Вокруг дома березы хороводятся. Метрах в двухстах от него, в горку, озеро, что зеркало! А в нем скала отражается. Такая отвесная, гладкая. А еще кусочек неба… Вот девчонки наши вырастут, выучатся. Мы с тобой на пенсию выйдем, уедем туда жить, а они в городе останутся.
Вера. Надюшка. Вера.Надюшка.Из-за двери спальни слышится поскуливание щенка. Отец выпроваживает дочь в спальню, готовясь к объяснению с женой.
Слышь, Вер, ты не ругайся только шибко. Я Надюхе щенка подарил.
Ну, так и знала, что что-нибудь да отчебучишь тут без меня! Так и знала!
Да что тут такого? «Знала» она… Ну, взял щенка… Детям на пользу, себе для охоты.
На какую пользу?! Дите грудное в доме, и собака рядом! Да он, этот ваш Сириус, поди, ковер уже запрудил! Единственную ценную вещь в квартире и ту псу под хвост!
Да нет, он аккуратист. Надюха его на газетку в прихожей учит ходить. Понятливый, чертяка! А знаешь, каким злющим и смелым псом будет, «я те дам!» – пасть у него чернущая!
Нет, это я те дам! Приволок не спросив меня, из квартиры псюрню
устроил! Ну, чуяло мое сердце, что ждет меня дома что-то такое…
Да какую псюрню! Ты запах чуяла, как вошла? Не чуяла, потому что нет его.
Нет, дак будет! Подрастет, а это не за горами, и будет вонь!
Зато девчонки добрыми вырастут. Сначала за собакой ухаживать будут, потом за старыми матерью с отцом. Тут ведь прицел-то дальний, Веруша! Воспитательный момент…
Павел (совсем расстроенный и обиженный)А Бараний Лоб, забыла?..
Сам ты бараний лоб! Вот уж, Господи, прости, достался мне! Лучше бы пил, как все мужики, а не чудил эдак-то… Сам говоришь, там развалюха! Ты разве построишь что? Ты ж только на звезды смотреть можешь да сказки рассказывать! Говорю, уноси, откуда принес!
Павел. Вера (слегка остывая). Верным… А Сириус как же?
Сириус – это для Надюхи. Для меня – Верный!
Павел. Вера.Павел. Вера. Павел:Вера.Надюшка.
Та же комната пятнадцать лет спустя. Там все по-прежнему. В комнате на диване сидят Вера и пятнадцатилетняя Люба. Видно, что они нервничают, периодически поглядывая на часы. Раздается звонок в дверь.
Пойди открой. Надюшка пришла, по звонку слышу. Не отец…
Надежда (настороженно, вместо приветствия матери)Ну, как он? Любашка, говорит, живой…
Да живой, что ему сделается… Отца вот нет до сих пор. Ну, как ты?
Люба.
"Сириус" (продолжение)
Вера. Ну, и?..
Надежда. Ну, что «и»? Предлагают аспирантуру…
Люба. И охота тебе еще учиться?
Вера (младшей дочери). Тебя никто не спрашивает, помолчи! А что, лучше ей идти в школу, учить астрономии таких вертихвосток, как ты? Пусть уж в ученые идет, если получится. (Обращается к старшей дочери): Говорила, иди на юриста! Те сейчас такие деньги получают! А у тебя ни денег, ни жениха к двадцати двум-то годам…
Люба (хохочет). Ой, мам, не гони пургу раньше времени! Ты, как всегда, в своем репертуаре! Щас папаня придет, ему насуешь еще…
Надежда. Люба, что за жаргон? Уши закладывает от твоих выражений!
Из-за двери спальной комнаты слышится тяжелое дыхание старой собаки.
Надежда. Иду, мой хороший, иду! Знаю, что ты меня заждался! Виновата, мое солнышко! Ну, теперь диплом защищен, все лето буду с тобой! Сейчас гулять пойдем! Наверняка ведь никто тебя не выводил на улицу… (бежит в спальню).
Вера (ворчливо). Как же, «не выводил»… Тебя вот только все и ждали, чтоб он в квартире напрудил. Выводить-то выводили, а назад заносили… Эх, старость - не радость не только для людей! Собака, а мучится совсем как человек! Какой пес был чистоплотный!
Люба. Да он и сейчас такой же. Не утерпит, потом знаешь как ему стыдно! Морду так и отворачивает, стесняется, что натворил, не дождался нас. Да оно ж само из него льется. С мочевым у него что-то, наверное. Сегодня даже кровь на ковре была, я замыла со стиральным порошком.
Вера. Может, и с мочевым… Да все уж, наверное, у него… Ну-ка, пятнадцать лет собаке! По человечьим меркам, отец говорил, ему уже сто пять лет. Мыслимое ли дело? Тут не то что мочевой, мозги будут отказывать. Он, поди, и ковер-то за травку принимает… Кто его знает? Тут в мужью голову не влезешь, а уж что у собаки на уме…
Раздается звонок в дверь.
Вера. Пойди, открой! Отец, видать, пришел.
Люба. Я что, швейцаром в этой квартире работаю? Ключей ни у кого нет, что ли? Той открой, этому открой!
Вера (грозно). Любаха!..
Люба. Ой, ой… Иду уже! (уходит)
В зал вваливается пьяный, с виду постаревший более чем на пятнадцать лет Павел. У него появились усы, «трудовая мозоль» - животик. Люба идет следом за ним.
Вера. Ну, явился, не запылился! Ты опять?..
Павел. Чо, «опять-то»?.. (Неожиданно трезво) Живой?
Вера. Он-то живой, а вот ты, гляжу, опять чуть теплый!
Павел (снова пьяно). Нет, мать, я горячий, а не чуть теплый. А все оттого, что на улице жара страшная сегодня. Лето началось!
Вера. А то я не знаю, что лето… Вон у Любашки каникулы, у меня отпуск с завтрашнего дня. А ты что сегодня «обмывал»? Дочерин диплом или так просто?
Павел. Их ты, черт возьми! Надюха ж сегодня защищалась! Я и забыл совсем с этими переживаниями… Ну как, мой звездочет все звезды пересчитал? Что получила-то дочка?
Вера. Просто удивительно, что это тебя интересует! «Отлично» Надежда получила… Переживает он! Да ты уж неделю от своих переживаний не просыхаешь! И как тебе только перед девками-то не стыдно, отец?!
Павел. Вот то-то и оно, что перед девками! Был еще один мужик рядом со мной в семье, Верный, а и того теперь, считай, нет. Все, был и нет! И все в жизни так – вот оно было, и нету! Оттого, может, и пью… Эх, жизнь, жизнь… Для чего все? (пьяно затягивает) «Есть только миг между прошлым и будущим…» Миг! Ты поняла, Веруша? Миг, только миг! Все пролетело за один миг! Все! Ты помнишь, я с похорон отца вернулся… Тогда ты еще жалела меня… А я вот своего батю весь день сегодня вспоминал. Как на покос с ним ходил, как дом строили … Каким он сильным был! А умирал когда… Я приехал, он мне обрадовался. «Подсоби, - говорит, - сынок, сесть хочу. Сказать тебе кое-что надо…» Я его поднял, а он, мать честная, легонький, как высохшая былинка! Рак съел такого мужика! Я ему: «Батя!», обнял его… А он мне: «Эх, Пашка!» И умер… Вот так просто выдохнул это «Пашка!» и все. Так я и остался стоять с ним в обнимку уже с мертвым. Это как, а? Зачем жить-то, а?
Вера. Ну, покатил слезу! Это водка в тебе сейчас плачет, а не ты.
Павел. Нет, я! Я! Ты думаешь, почему я пью эти дни? Душа болит, потому что. Я своего Верного хороню…
Люба. Пап, так он же живой пока что, чего ты?
Павел. Эх, глупая ты еще, Любаха! Живой… Живой труп он уже, а не Верный! А ведь сколь раз он меня на охоте выручал… Да верней друга, чем он, в лесу не было у меня. Сколько лосей мы с ним завалили… А теперь что? Я который год на охоту-то не хожу? Не знаешь? А я знаю! Как стал он стареть, так и перестали мы с ним охотиться. Эх, жизнь, жизнь! И я вместе с ним состарился.
Вера. Да ты-то какой старый? Пей меньше, не так скоро состаришься. А то все причину ищешь для выпивки. Жизнь трудная, пес состарился… Тьфу! Лоб ты бараний!
Павел (возмущенно). Значит, я – бараний лоб? Да?! (Внезапно сникает) А может, и правду ты говоришь… Бараний… Сегодня утром вывел на улицу Верного, ко мне подходит Колька Семочкин и ехидно так говорит: «Ты что, Павел Петрович, дом для престарелых собак открыл? Будь мужиком, застрели животину! Ты ж охотник!»
Люба. Ой, пап, ты что? Не надо… (начинает плакать) Не слушай ты никого! Может, Верный еще поправится!
Вера. Рехнулся? Пристрелит он… Я тебе пристрелю! Недавно читала историю, про то, как одна молоденькая мама испугалась, что собака заразит ее маленькую дочь. Попросила охотников, проходивших мимо, пристрелить собачонку. Те и рады стараться – за бутылку-то чего не сделают некоторые! Так у ее дочери потом детей долго не было. Бог наказал дочь за материнский грех. А у тебя две девки … Еще чего! Я тебе пристрелю! И не думай мне!
Павел. Читай больше! Эти писаки много чего напишут, чтоб из человека слезу выжать. Лишь бы бабки платили!
Из спальни выходит Надежда. Она уже переоделась в домашнюю одежду.
Надежда. Нужно будет, я ветеринара вызову, чтоб укол сделал Сириусу. Нечего тут никому убийством заниматься.
Вера. Еще лучше! Один умнее другого!
- 12 -
Павел (с пьяным смехом). «Укол…» Видали ее? А это, по-твоему, не убийство будет? Только мне же еще за него деньги придется платить!
Надежда. Так поступают все цивилизованные люди. Хотя, я сама, честно говоря, сомневаюсь, что это хорошо…
Люба (плачет уже навзрыд). Не надо его убивать, не надо! Пусть сам он!
Надежда (как маленькую, уговаривает сестренку). Не плачь, Любушка! Никто его не убьет! Отвезем завтра его в Бараний Лоб. На свежем воздухе ему станет лучше. Травки возле дома поест, росой запьет, подышит березовым ароматом, в озере его искупаю. Он и поправится. Вот увидишь!
Вера. Ну, вот что! И правда, везите его завтра на дачу. Поправится, не поправится, а умрет пусть своей смертью. Нечего грех на душу брать.
(Прикрикивает на младшую дочь) Да не реви ты! Завтра к бабушке поедем в
деревню. (Мужу, тихо, почти ласково, но как приговор): А ты не решишь
своих пьяных проблем, я домой не вернусь. Смотри, милый мой, допрыгаешься - всех потеряешь! Знай, мы с девчонками без тебя проживем, а вот ты, бараний твой лоб…
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Картина первая
Бараний Лоб. Павел на веранде большого, практически отстроенного до конца дома. За окном видна отвесная скала. Во дворе под старой березой будка. В будке лежит собака. Возле будки сидит Надежда, о чем-то говорит со своим Сириусом. Павел что-то ищет в комнате. Вот подошел к полке, порылся на ней.
Павел. Да где же эта коробка? Точно помню, клал сюда, на полку… (Смотрит в окно) Ишь, полдня сидит у будки, чуть не целуется с собакой (В окно с сарказмом говорит Надежде) А ты, может, в будку переселишься? Там удобней тебе будет. И чего я больше десяти лет надрывался, стройку развел, чтоб каждой из вас по хоромам было? Мать гадостей мне наговорила (от воспоминаний Павел сморщился, словно белены пожевал), укатила с Любахой к бабке и глаз почти месяц не кажет. Конечно, здесь работать надо, а у них отпуск, каникулы… Ну, леди с дилижансу – кобыле легче! А ты-то чего с ними не поехала?
Надежда (не оборачиваясь). У меня свои каникулы – Сириус.
Павел (снова ходит по комнате, разговаривая с собой). То-то и оно, что Сириус. Чистая беда мне с вами, девка! Вот тебе и Сириус. Охотничий пес должен и умереть от охотничьей пули. Только рука-то у меня не поднимается что-то… Вон ружье висит на стенке в спальне. На днях почистил его, как перед охотой. Верный увидал, хвостом завилял, мол, готов со мной, как всегда… А у самого морда немощно трясется, будто у дряхлого старика. На бок завалился, заскулил - от слабости лапы задние подкосились. А, может, просто понял, что не ходок он уже? Да что он там понял - собака… Это Надюха его все очеловечивает с самого своего детства – то ей Сириус это сказал, то Сириус то понял. И я уже туда же, под стать ей! Где же эта коробка с патронами? У самого рука не поднимается, соседа попрошу, вместе в тайге
охотились сколь раз, неужто не выручит? Идея! Поутру кончит, и дело с
концом! Куда подевались? Как леший мутит!... (Заглядывает во все потайные места) Ну, прямо как в воду канули! (Вдруг его осеняет, он кричит в окно дочери) А ну-ка, иди сюда!
Надежда нехотя косится в его сторону, продолжая сидеть у будки.
Павел (с металлом в голосе). Я кому говорю, в дом иди!
Надежда медленно побрела в дом. Войдя, остановилась у двери, вперив глаза в пол.
Павел. Твоих рук дело?
Надежда. Ты о чем?
Павел. Патроны ты спрятала? (Надежда молчит) Я кого спрашиваю?!
Надежда (с глухим упрямством). Зачем они тебе? Ты ж на охоту не собирался?
Павел. «Не собирался…» Сама знаешь зачем, не маленькая! Мать в твои годы уже с коляской ходила… А ты все на отцовской шее сидишь!
Надежда оскорблено вскинула голову, обожгла его взглядом, как врага лютого, дернулась, будто уйти хотела, но не ушла.
Павел (умеряя пыл, жалея, что сказал обидное дочери). Не валяй дурочку, отдай патроны. Сам стрелять не буду, Андрея попрошу.
Надежда (так, что понятно – не отдаст, хоть саму убей). Не отдам! Не дам убивать Сириуса! Сказала, надо будет, ветеринара позову!
Павел. Буду я еще время на каких-то ветеринаров тратить! Я ведь пса-то обратно в город не повезу, нечего ему в квартире делать. А каникулы кончатся, или как там у тебя это называется, снова в университет пойдешь, кто с ним здесь останется? Приезжать в Бараний Лоб будем только на выходные. Собака – не верблюд, на целую неделю его не накормишь. Что ж, пусть здесь голодной смертью подыхает! (От досады на себя, на дочь, шарахает кулаком по столу). Вот тебе весь мой сказ!
У Надежды из глаз брызнули слезы. Не от страха перед отцом, от горя и понимания безвыходности положения, приближающегося конца друга.
Павел. Да ты чо, сдурела, девка? Совсем с ума спятила? Людей жалеть надо, не зверье! Переучилась, видать, в своем университете! Ну, дела! Да ты по отцу родному меньше плакать будешь, чем по псине, старой и вонючей! (Натыкается на гневный взгляд дочери) Что на меня как на волка смотришь? (От горечи и обиды замахивается на Надежду, но ударить не смеет.)
Надежда. Ненавижу тебя! Ненавижу!!! (Выскакивает из дому, убегает со двора).
Павел остается в доме один, долго тупо смотрит на захлопнувшуюся за дочерью дверь. Шатаясь, как пьяный, пошел к дивану, сел, обхватив голову руками.
Павел (мысленно, сам с собой). Ну, ядрена вошь, дожили! Родному отцу эдак-то! Вырастил на свою голову! Отблагодарила! Сказала папе спасибо! Кормил, учил… На куски рвался! Из сварщиков в коммерсанты заделался, получилось! Магазин свой открыл, джинсы из Турции вожу. Все для кого? Мне это нужно, что ли? Ведь все для них, для них!... Хоть бы подумали своими головами, как отцу деньги достаются? На машине ездить хочется, хоромы нужны… Квартира старая не подходит. А спросил бы кто, легко ли мне в этой коммерции крутиться? Каждый день как на пороховой бочке сидишь! Да, недаром говорят – маленькие детки, маленькие бедки. А какой пацанкой Надюха росла! Всюду ведь с ней таскался! А теперь, вишь ты, «Ненавижу!». И из-за чего? Из-за пса какого-то! Да хоть бы сдох, гад! (С улицы послышался протяжный собачий вой) Чего это он? (Выглядывает в окно) Верный, ты чего там? (Из будки слышится бряканье цепи) Кажется мне, что ли это? Надо идти работать, дел невпроворот, некогда мирихлюндиями заниматься!
Павел берет молоток, планки евровагонки и начинает обивать недоделанную стену. В такт стуку молотка он слышит «Не-на-ви-жу! Не-на-ви-жу!! Не-на-ви-жу!!!»
Павел. Вот, ё-моё! Чокнуться можно! А я мог бы своему отцу так вот брякнуть? Да нет, вряд ли! Я до самой его смерти к нему на «Вы» обращался. А тут… Ну, мыслимое ли дело, который месяц все это длится? (Отбрасывает молоток в сторону, идет к окну. За окном уже темнеет, на небе появляются звезды). Вся семья в контрах, пес страдает… Куда она подевалась? И все поперек отца идет, все поперек! Упрямая, как черт! В юристы ее прочили, нет, в астрономию ударилась! И хоть бы уяснила себе, что сыт с этой астрономии сейчас не будешь! Сам любил когда-то на звезды
смотреть. Да жизнь другим заниматься заставила, потому как чувствовал ответственность за семью.
Во дворе у будки появляется Надежда с букетом красивых полевых цветов. Она присаживается на корточки к будке, протягивает руку к морде собаки.
Надежда. На, Сириус, скушай малинки. Ты же всегда любил ее!
Павел (со злостью задергивает занавеску на окне). В дом иди! Отца пора ужином кормить! Шляешься где-то!..
Надежда входит в комнату, включает свет, накрывает на стол. Ужинают молча. Только слышны с улицы тяжкие вздохи собаки. Учуяв, что ужин в доме приближается к концу, пес начинает скрестись в дверь, просясь в комнату. Надежда вопросительно косится на отца, направляется к двери, чтоб открыть ее.
Павел (рявкает на дочь). Еще чего! Не зима лютая! Пусть не наглеет, знает свое место!
Надежда. Но он же привык в доме жить вместе с людьми!
Павел. Вот то-то и оно, избаловали животину.
Надежда, не желая спорить с отцом, берет миску с едой и выходит из комнаты к собаке.
Павел. Пусть покормит в последний раз. Думает, раз патроны спрятала, так и все! Утречком я его током усыплю. Делов-то куча! Возьму проволоку, к его лапе привяжу, да на рубильник нажму. И не взвизгнет! И никому обязан не буду! Надюха проснется, я уж его закопаю…
Надежда возвращается в дом.
Павел. Спать давай ложись! Ночь на дворе.
Надежда (хмуро). А ты что, на веранде спать будешь?
Павел. Да, здесь.
Надежда. Почему?
Павел. А вот захотелось мне сегодня на веранде поспать! Отчитываться мне перед тобой, что ли? Отсюда звезды лучше смотрятся! Может, ты отцу это запретишь?
Надежда, искоса, внимательно посмотрев на него, молча ушла в свою спальню. Павел, не раздеваясь, только сняв домашние шлепанцы, лег на диван лицом к окну, в котором звезды, как на ладони.
Павел (глядя на звезды сам с собой или с ними). Опутали, как сетью, со всех сторон… В городе-то вас так не видно, как здесь. Не то крыши высотных домов закрывают, не то загазованность воздуха сказывается… Что, осуждаете меня, небось, как мои домашние? Уставились своими холодными глазами, в самое мое нутро глядите… Ух, черти, и давят, и давят! Что они, что мысли… И никуда от них не деться. Что же это отец-то мне перед смертью хотел сказать? Может, меня, сына своего жалел? Или жизнь свою? Чего это он тогда мне «Эх, Пашка…» (Павел сел, посмотрел на часы, снова лег) Так, значит, решено. На рассвете все и кончу.
На улице раздался протяжный собачий вой.
Павел. Да что ж он, шельма, будто предчувствует свою гибель!
В комнате Надежды заскрипели сначала ее кровать, потом половицы. Павел насторожился, прислушался. Снова сел на диване.
Павел (рявкает). Куда?! Хватит шастать! Всю душу вынула с этой псиной! Не посмотрю, что выше отца вымахала, огрею сейчас чем ни попадя!
Надежда (проходя мимо). Чего орешь-то? Я в туалет. (Вышла на улицу)
Павел (снова лег). Надо же, еще моей бабки угроза вспомнилась! Совсем я как комок нервов стал!
На улице где-то невдалеке заорали коты. Прошла мимо, возвращаясь в свою комнату, Надежда.
Павел (снова сам с собой). Будто в зверинце живу! Эх, Верный, Верный! Знал бы, что такое будет, ни в жизнь бы тебя пятнадцать лет назад не взял, ни за что на свете! Да лучше б я тому мужику на улице на бутылку просто так дал, чем эдак! А что как не ждать утра? Взять да и … Током! Трахнуть током, как собирался. Щас, Надюха заснет…
Звякнула собачья цепь. За стеной в комнате Надежды послышалось рыдание.
Павел (сел). Ну, я как Ванька-встанька, блин, – сел, лег, сел, лег…
Павел нащупал ногами шлепанцы, обулся, вышел на улицу, подошел к будке. Погладил в ней морду пса. Отстегнул цепь.
Павел. Чего уж тут на привязи держать? Куда тебе деваться – чуть живой… Что рад, что я пришел? Рад, Верный? Ишь, руку мне лижет… Ну, ты придумал мне, тоже еще… Что за телячьи нежности между мужиками! Ну, ты давай, спи. Спи, Верный, спи!
Павел вернулся на веранду. Лег на диван. Из-за стены по-прежнему слышно рыдание дочери.
Павел. Ну, что за девка, язви ее в душу! И чего Бог не дал сына? Никакой поддержки отцу на старости лет! Один Верный - мужского рода-племени, и тот уже не в отраду! Что ж мне отец-то хотел сказать перед смертью? И чего еще эта мысль привязалась, Господи, прости! (Откинул одеяло, прислушался). Надюха, слышь? Да не придуривайся, я ж понимаю, что ты не спишь. (Плач стихает). Я вот недавно слышал по радио в передаче одной… Мол, в предсмертный час, ну, перед смертью, то есть, человеку открываются тайны Вселенной. Но вот поведать-то об этом он уже не успевает никому. Понял и умер. Ты как думаешь, правда это? А что как и правда, все в этом мире взаимосвязано? И ничто в жизни не происходит случайно…
Надежда выскакивает из своей спальни, присаживается на корточки перед отцом, как маленькая, кладет свою руку в его.
Надежда. Папа, ну ты же у меня такой хороший! Я так люблю тебя! Папуля, папка мой! Почему же так все? Почему мы с тобой давно не разговаривали, как в детстве, не смотрели вместе на звезды? Ты помнишь, созвездие Большого Пса. Как алмаз, сверкает голубым светом Сириус и двенадцать маленьких звездочек в форме собаки охраняют его… Помнишь, как интересно ты мне рассказывал все это? Папочка! Куда же это все подевалось, ушло?
Павел (с горечью). Все, дочка, проходит. Прошло и это! Ничего нового на Земле нет и не будет. Это, как круговорот воды в природе…
Надежда. А я думаю, что хорошее навсегда остается.
Павел. Да оно-то, и плохое тоже остается… Только доброе дольше помнится. (Немного помолчал) А мне уже не до звезд, Надюшка! Это теперь твоя стезя, ты ее выбрала. Может, и правильно сделала, что не послушала нас с матерью. Человек должен заниматься любимым делом, тогда и жить ему интересно. А когда из-под палки что-то делаешь, то рано или поздно за это расплата приходит. Каждому свое…Только вот не знаю, как же быть с долгом-то?
Надежда. С каким долгом, папа?
Павел. Ну как, с каким? Вот, к примеру, стал бы я звездами заниматься, как хотел с детства, что бы вы с Любахой жевали? Нужно было дом строить, вас учить-кормить, работать, одним словом. Вот мы с матерью и мантулили, не думая о том, нравится нам эта работа или нет. Жизнь-то она такая дама, серьезная да с чудинкой… Иной раз не знаешь, что придумает для тебя!
Надежда. Пап, не обижайся на меня, прости меня, ладно? Я знаю, что ты хороший! Пусть уж лучше нам не скоро откроются тайны Вселенной. Лучше мы все будем жить долго, хорошо?
Павел (ласково гладит ее по голове). Хорошо, дочка! Спи иди, спокойной ночи!
Надежда уходит в свою комнату.
Павел (возвращаясь к своим думам). Да, отошло все в прошлое, как в небыль… Дочери выросли, мы стареем. Что ж делать-то? Значит, долг? Током и не ждать утра? (Содрогнулся всем телом) Твою м… Не смогу я его! Вот напасть!
За окном послышался тяжелый вздох пса, словно человека «Эх-хе-хе». Потом шуршание гравия под его лапами. В окно выплыла круглая луна, озарив голубым светом веранду.
Павел. Полнолуние сегодня, вот оно что… То-то, нервы разыгрались. А ведь права Надюшка, взять да привезти ветеринара! Правильно, цивилизованным путем… Чего я мучаюсь столько времени?! Господи, как гора с плеч долой! Вот дурень-то я какой! И себя, и всех вокруг измучил! Нет, спать надо, спать!
- Стоп, а куда это Верный пошел? Или мне почудилось? До галюников уже
допрыгался я, слава Богу! (Павел нащупывает ногами шлепанцы, вступает в них и выходит во двор, бряцает собачьей цепью у будки, тихоньким свистом пытается подозвать собаку.)
Картина вторая
Лунная ночь в лесу. Узкая тропинка ведет к озеру со скалой. Павел, спотыкаясь и чертыхаясь, откидывая цепляющиеся за него ветви берез, идет в их направлении. С него спадают шлепанцы, он останавливается ежеминутно, надевая их снова и снова.
Павел. Вот чертовщина какая! Куда же это он подевался? Вокруг дома обошел, нет его. Здесь тоже не видать. Да куда он, бессильный, далеко уйдет-то? (Легонько свистит) Верный! Ко мне! Сириус! Дак он же глухой уже, не услышит. Вот дурачок! Куда поперся? (Снова свистит) Да никто тебе ничего делать не будет, даже не думай! Что уж я, сволочь последняя, что ли? Верный! Не такой уж я «бараний лоб», как некоторые тут думают… Это ж я так, от усталости жизни, раздергался! Верный, ко мне! Сириус! Сириус! Вон звезды-то здесь какие крупные. Только Сириуса сейчас не найти на небе. Это зимняя звезда…
Павлу нужно подниматься в гору. Он сбрасывает шлепанцы и легко, молодо взбегает наверх. Озерная гладь залита неживым лунным светом. В ней отражается, серебрясь, гладкая скала Бараньего Лба и крупные звезды. Внизу, у воды, Павел видит своего мертвого пса.
Павел (ошеломленно). Верный! Верный, ты что это, а? Ты зачем же?.. О-о-о! Вот так взял, лизнул мне на прощание руку и сиганул в пропасть, на эти острые камни башкой, да? Верный! Решил снять с меня грех? (Павел затрясся всем телом, в груди у него при этом забулькало что-то) Верный ты наш Сириус! Да пропади оно все пропадом! Эти вечные заботы, проблемы… Они из человека запросто зверя сделают! Может, и мне так же, как ты, следом за тобой, Верный, а?
Откуда-то сверху слышится голос отца: «Э-эх, Пашка!» Павел без сил садится на подвернувшийся большой камень. Слез нет. Он поднимает голову к звездному небу.
Павел. А как же мои Вера, Надежда, Любовь? Как мне их одних-то оставить в этом мире? Нет, не время еще, нельзя мне делать то, что хочется! Эх, Сириус, Сириус! Закатилась твоя звезда! Прощай, друг! Всю свою жизнь ты был нам верным! И долг свой исполнил так, как понимал его. А у меня свой долг. У каждого свое понятие долга в жизни…
К О Н Е Ц
Счастье для многих бывает коротким,
Богом дарованным лишь на мгновение,
Напоминая стеснительно-робкий
Первый подснежник, сладкий в цветении.
Под покрывалом зимы и забвения,
Кажется, жизнь замирает навеки.
Снегом колючим стегают сомнения,
Мучая душу в преддверии неги.
Ах, как непросто порою быть нежным!
Легче прикрыть равнодушием взгляды.
И отмахнуться рукою небрежно —
Сердце б сберечь от любовного яда.
Но растревожит весна ожиданием
Первых подснежников, сладких в цветении…
И, как девчонка, бежишь на свидание
К счастью, короткому, словно мгновение.