Поэзия

 

 * * *
Вынь да положь – это я о душе окаянной.
Стань ей на горло – это о песне своей.
Осени воздух пропитан тоской и туманом,
и непонятными кликами серых гусей.

Землю чужую они как свою почитают.
Тоже стараюсь, но своего не сыскал.
Утренний воздух как льдинка прозрачная тает.
Глянешь, к обеду тепла дополна приласкал.

Боже ж ты мой, почему у гусей получилось?
Может по сердцу им скука прилизанных мест?
Осень как будто домой в мою душу вломилась.
Клики гусей, и ни слова надежды окрест.

* * *
Всё удивительно, поверьте:
Ваш адрес на пустом конверте,
лежащее во мне письмо –
ещё не начато оно.

И шорох листьев под ногами
и месяц с гнутыми рогами
в него запрыгнуть норовят,
пожалуй, сотню дней подряд.

Но не начать… Начало, где ты?
Мы – неоткрытые планеты.
Мы где-то есть! Пойди, проверь…
Эй, кто там открывает дверь?

Письмо? Не может быть. Пожалте!
Упало сердце? Не лукавьте.
Ведь проще было – избежать,
чем так над строчкою дрожать.

* * *
Дотащиться до смерти,
до бурьяна за домом,
и упасть, и подумать,
слава Богу, знакомы
это мутное небо,
с дождем поминутным,
этот грязный песок
и казённое утро,
этот лагерь размером
от детства до смерти,
и убористый почерк
на бойком конверте,
из какого-то, там,
заграничного рая,
где не имут тоски,
да, и смерть там другая.

* * *
Да, Бог с ним, с наслаждением в потае!
Пускай хлебают, если им пристало.
Я свой пробел уже не наверстаю.
Мне лжи и так порядочно достало.

В моей нелепой жизни принималось
на веру многое, но здесь я не поверю,
что счастье только ими познавалось,
и только к ним заглядывало в двери.

* * *
Давай-ка на сцену! А где же поклон?
Так с залом не поступают.
Ты знаешь, если поставлен на кон,
и клячу всерьёз понукают.

Хочешь, не хочешь, играй как все,
стремись к чему не стремился…
Однажды я ставил на скорый успех,
едва опосля отмылся.

* * *
Памяти М.Ц.

Елабужская вьюга.
Сыпучие снега.
Дорога через дом,
который не откопан.
Хожденья по сумётам.
Скрипучесть сапога.
И вдоль погоста –
если б – тропы…

Пришел бы – да далек.
Склонился бы – и прочь…
Писала вкривь и вкось,
Заламывая руки.
И каждое тире,
чтоб нас больней волочь,
чтоб дать понять,
какие в слове муки.

* * *
За медленную речь. За восковые губы.
За то, что говорим как будто мы одни.
За то, что мир нам процедил сквозь зубы:
«Спаси, оборони и в сердце сохрани!»

За то, что, не уснув, мы тянемся к рассвету
и снова говорим, как будто невдомёк,
нас в этом мире, верстами воспетом,
не может поместить и малый уголок.

Мы многого хотим. Нам мало что по силам.
Накопим – унесет. Разбросит – не сыскать…
За всё благодарю! За то, что не любила,
а ведь могла войти, и сердцевиной стать.

* * *
И просто посмотреть в глаза словам, которым верил,
и просто выйти вон в ничто, в тартарары.
Там воздух деревянен. Там деревья,
одни деревья и ни капельки травы.

И просто замолчать, покуда деревянен
твой взгляд на суть, твой вздох,
покуда странен мир – настолько странен,
что даже не понять, насколько плох.

* * *
И все последствия наружу.
И каждой строчкой ты не прав.
Зачем трезвонил неуклюже
среди кустарников и трав?
Зачем выманивал ответы?
Ответ один – на всех один –
уйдёшь, а свет продлится светом,
забыв печаль твоих седин.

* * *
И выпуклость верандочки,
и полукруг бровей
и видно, как под лавочкой
гуляет муравей,
как даровито трогает
травинок частый лес –
и назначенье богово
ему невперерез.
И ты бредёшь по тропочке,
сама полна собой,
как наслажденье почерком –
за сбоем новый сбой,
и буквы то торопятся,
пускаясь вскачь,
то полежать отпросятся
в тени соседских дач.
И выпуклость, и лавочка,
и мураша успех,
он в недрах старых тапочек
нарыл впервые мех –
всё было или слогово,
тропиночка-строка,
и назначенье богово
исполнила рука?..

* * *
И сон приснится безупречный –
лишь в нём мы пр?вы и правы –
как вдоль дорожки сумеречной
восходит тень ночной травы,
как ты, луною околдован,
боишься в эту тень ступить,
а надобно два шага к дому,
чтоб мерзости свои простить.
Но травы гуще, тени строже,
и сон давно уже не сон…
Ты безупречным быть не сможешь.
Ты позабыл свой отчий дом.

* * *
И не машина времени,
но Время повернёт.
И мама мной беременна.
И маму часто рвёт.
Но больше рвётся страшное:
«Зачем?! Вокруг война».
Не возвратишь домашнее.
И не её вина.
Но вынесла – не выдала,
и жизнь её мне длить –
додумывать иль выдумать,
чтоб в те года ходить,
когда непредсказуемым
войны безумный лёт,
и наши мамы юные,
и жизнь своё берёт.