Проза

Подробности

Категория: Александр Кораблев

Дата публикации

Автор: Kefeli

Просмотров: 2501

Поэтическая парадигма Бронзового века (Эссе)
В этот час, пока мы будем размышлять о сущности творческого процесса, он не прекратится и даже не приостановится, он будет продолжаться, как и в прежние времена, и будет в нем происходить, очевидно, то же, что и во всякий иной час – то, что описано в стихотворении Давида Самойлова:

В этот час гений садится писать стихи.
В этот час сто талантов садятся писать стихи.
В этот час тыща профессионалов садятся писать стихи.
В этот час сто тыщ графоманов садятся писать стихи.
В этот час миллион одиноких девиц садятся писать стихи.
В этот час десять миллионов влюбленных юнцов садятся писать стихи.

В результате этого грандиозного мероприятия
Рождается одно стихотворение.
Или гений, зачеркнув написанное,
Отправляется в гости.

Парадоксально, а вернее сказать, глубоко закономерно, что в этой армии пишущих генерал и солдат, т.е. гений и влюбленный юноша, находятся как бы вне искусства, поскольку оба зависимы от иных, нехудожественных побуждений: влюбленный – от своей любви, от биения сердца, от играющих гормонов и т.д., гений – от веления своей музы и, опять же, от биения сердца, отвечающего на приближение божества. Оба свободны от искусства, возвышаясь над ним или не достигая его, но оба входят в его пределы, в систему его предопределенностей, именуемую парадигмой.
Парадигма для поэта – то же, что клетка для певчих птиц: она может быть золотой, серебряной, бронзовой, еще какой-нибудь, но, нетрудно понять, не от нее зависит красота и звучность их песен.
Поэтическая парадигма – это плен, куда попадает поэт, как только задумывается о природе своего дарования.
Еще Сократ с удивлением констатировал, что поэты не ведают, как и что они творят, и не могут вразумительно объяснить, что происходит, когда они слагают свои песни. Можно было бы поискать знатоков поэзии среди тех, кто обладает способностью знания и ведения (в том числе и литературо-ведения), но они фатально оказываются вне той сферы, где совершается поэзия.
Попытки идти по следам поэзии, заниматься ис-след-ованием, притом исследованием ее направлений – напоминают занятие, о котором писал в свое время Пастернак: «это – наука, которая классифицирует шары по тому признаку, где и как располагаются в них дыры, мешающие им летать» («Несколько положений»). Но другого способа изучать поэзию наука не знает. Область науки – поэтика, а не поэзия: это область художественной необходимости, творческих закономерностей, креативных стратегий. Научному изучению подлежит то, что повторимо, тогда как поэзия – это воплощение неповторимого, во всяком случае – иллюзия неповторимости.
Наука выясняет, чтó в поэтических произведениях повторимо, и различает абсолютную и относительную повторяемость, т.е. поэтические константы и доминанты. Единство констант и доминант и есть парадигма, которая наличествует для поэзии, как тело для души: воплощаясь, поэзия входит в поле действия законов и закономерностей, определяющих ее существование в мире поэтических отношений. Константы – проявления поэтических законов, доминанты – проявления поэтических закономерностей.
Константами в художественных феноменах являются ось вечности, соединяющая природное и сверхприродное, и ось времени, соединяющая прошлое и будущее. Доминирование одного из константных свойств определяет своеобразие художественных феноменов и может служить основанием для их типологии.
Смена парадигм – это изменение доминант. Три века русской поэзии – Золотой, Серебряный и Бронзовый, если рассматривать их парадигматически, позволяют сделать вывод о наличии закономерностей, управляющих сменой доминант. А это значит – предположить возможность прогнозирования грядущих поэтических эпох.
Золотой век не зря называют веком гармонии: его доминанты совпали с осями констант, обнажив структурность литературной эпохи. Особенно отчетливо она обозначилась в литературных спорах: в разделении спорящих, во-первых, на «эстетов» и «демократов», и, во-вторых, на «славянофилов» и «западников», т.е. в расчленении литературного целого накрест – по вертикали и по горизонтали. Крест – как символ абсолютной гармонии – можно считать эмблемой Золотого века русской поэзии.
Серебряный век – век дисгармонии, или, точнее, новой гармонии, осложненной «восстанием масс» и вызвавший смещение границ между искусством и жизнью. Неоромантическая направленность «вверх» - «от реального к реальнейшему», наименовавшая себя символизмом, нарушила «золотую гармонию» «небесного» и «земного», «духа» и «природы», «тайного» и «явного», осмыслив явления мира как символы. Затем эту вертикаль закономерно дополнили две горизонтальные тенденции - «назад» и «вперед»: акмеизм (или адамизм) – возвращение к первозданности, к истокам культуры и футуризм – обращенность к будущему. Наконец, четвертое, обращенное «вниз», к жизненной реальности, реалистическое направление, противопоставилось одновременно всем трем «модернистским» направлениям, и, возможно, под воздействием этого противостояния, раздвоилось – между идеалами патриархального прошлого и социально преобразованного будущего. «Новый реализм» выразился в двуединстве «крестьянской» и «пролетарской» поэзии. Четыре золотых луча сменились пятью серебряными – Крест преобразился в пятиконечную Звезду.
Бронзовый век – это век, который неизбежно должен был наступить после Золотого и Серебряного, если эти метафоры не лишены определяющего смысла. И он наступил, несмотря на драматические, а временами и трагические внешние обстоятельства. Время нового века пришлось на советский период литературы, и его именование оказалось поразительно, пророчески содержательным: Бронзовый век – это сплав двух литератур, «оловянной» и «медной», разрешенной и запрещенной.
Во внешнем мире в это время происходило то, что уже свершилось в поэтическом мире, - смена эмблем. Крест ниспровергался с башен и надгробий, искоренялся из памяти, из сознания и подсознания – и на его место водружалась пятиконечная Звезда.
Но в тектонических глубинах эпохи уже зарождалась новая парадигма, и поэты, как всегда, были первыми, кто реагировал на эти процессы. В течение нескольких месяцев, с 1921 по 1922 года, оказались обезглавленными три главные поэтические направления: умер Блок, расстрелян Гумилев, скончался Хлебников. И почти сразу же начинается физическое уничтожение крестьянских поэтов, так что смерть Есенина в 1925 году воспринимается как онтологическая неизбежность. Футурист Маяковский, возглавив «атакующий класс», продлил свое земное бытие, но ненадолго – в 1930 году погибнет и он.
А в 1932 году, вскоре после того, как все концы пятиконечной Серебряной Звезды были отбиты, образуется Союз советских писателей – союз без каких-либо направлений, даже в сторону социального преобразования действительности, как это записано в его уставе.
Поколение поэтов, родившееся и сформировавшееся в условиях творческих ограничений, намеревалось и, наверное, могло бы, как полагают, изменить поэтическую ситуацию, если бы не война. Коган, Кульчицкий и некоторые другие, кто был в силе и романтически честен, погибли, оставив нам вопрос – случайность их гибель или парадигматическая закономерность?
Первые признаки проступающей парадигмы приходятся на 60-е годы, когда противопоставились «эстрадная» и «тихая» поэзия – аналоги «пролетарской» и «крестьянской», но, естественно, в духе нового времени. «Братская ГЭС» Евтушенко, братающегося с пролетариями и поэтами всего мира, и «Лонжюмо» Вознесенского, калькирующего Маяковского, - характерные примеры парадигматической реставрации. С другой стороны – Рубцов и Кузнецов явно оказывались поэтическими эквивалентами Есенина и Клюева.
Менее шумно, по причине полулегального существования, но столь же закономерно обозначилась – на уровне немассового восприятия - противопоставленность «авангарда» и «арьергарда». Авангард, достойно представленный Геннадием Айги, помимо всего прочего, выполнял и парадигматическую функцию – дополнял структурный абрис литературной эпохи. Арьергард – это и уцелевшие классики Серебряного века (Пастернак, Ахматова), и те, кто сознательно ориентировался на высокую традицию прежних веков – Тарковский, Самойлов и др.
Тогда же, в 60-е, вакантное место поэтического символа эпохи, которое в Золотом и Серебряном веках занимали соответственно Пушкин и Блок, без каких-либо усилий, хотя и под свист противников, занял Бродский. «Метафизическая» поэзия, соответственно, явилась аналогом метафизики символизма.
Если предполагать, что изменение поэтических парадигм подчинено определенным закономерностям, тогда следовало ожидать, что воспроизведение парадигматических контуров предыдущего века должно было дополниться какой-то существенной новацией, увеличивающей число поэтических направлений. Такой новацией, повлиявшей не только на поэтическое сознание, но и на художественную культуру в целом, стало явление, воспринятое первоначально как контр-культура, - рок. Так же, как некогда символизм, русский рок был осмыслен как миропонимание, но противоположное символизму по направленности творческих интенций – вместо горных хребтов культуры – море эмоций и глубины подсознания.
Таким образом, пятиконечная Звезда прежней парадигмы преобразилась в шестиконечную Звезду новой парадигмы. На поверхности опять наблюдается агрессивное идеологическое противоборство этих символов, но в глубинах – эзотерические толкования и предсказания. Мы же ограничимся структурно-поэтическим смыслом этих изменений, а для полноты представлений рассмотрим возникшую конфигурацию подробнее.
Литература Бронзового века, как уже было сказано, двойственна, что выражается и в соединении двух треугольников – представляющих, условно говоря, «ангажемент» и «андеграунд»: один – вершиной вверх («метафизика»), другой – вершиной вниз («рок»).
В точках пересечения основных направлений закономерно возникают промежуточные образования:

метафизика + авангард = метареализм;
авангард + эстрада = концептуализм;
рок + «тихая лирика» = «авторская песня» и т.д.

Можно детально рассмотреть соотношения: «метафизика – метареализм», «метареализм – концептуализм» и т.д., но мы воспользуемся оставшимся временем, чтобы вернуться к началу наших размышлений.
Поэтическая парадигма – это поле творческих возможностей, по которому поэт может перемещаться, как лозоходец, ищущий подземную воду. Его талант действует как резонатор – реагирует на адекватность творческого местонахождения. Количество и качество произведенной поэтической продукции должно означать, что искомое место найдено.
Иное дело – гений. Он пришелец. Он входит в земную реальность, как входит корабль в плотные слои атмосферы. Он «сын гармонии», как сказал о нем тот, кто, по-видимому, и сам был гением.
Он – как знали еще древние – существо крылатое. Он не перемещается по лабиринту парадигмы – он летает. Вызывая у бескрылых естественное чувство зависти.
В стихотворении Самойлова, с которого мы начали наши размышления, высказана неутешительная мысль, что только написанное гением является стихотворением, а все прочее – парадигма. Если это так – то что мы здесь делаем?
Чтобы хоть как-то оправдать наши занятия, придется высказать предположение, что в «грандиозном мероприятии», называемом литературой, зачем-то нужны и гений, и 100 талантов, и 1000 профессионалов, и 100000 графоманов, и 1000000 одиноких девиц, и 10000000 влюбленных юношей.
Остается только понять и осмыслить, кому и зачем нужна эта пирамида пишущих, у подножия которой загадочно молчит и улыбается Сфинкс – существо крылатое.



Неубитые поэты (Эссе)
Вознесенский должен был погибнуть в 1970 году, в автомобильной катастрофе. Яркая, стремительная была бы смерть – под стать его стихам.
Тогда же или чуть раньше в пьяной драке должны были зарезать Евтушенко. Не фашисты какие-нибудь в Нью-Йорке или Лондоне, а свои же подонки – с кем пиво пил, кого в стихах пел.
Рождественскому надо было выброситься из окна. Все поняли бы, что значит этот его последний, лучший его реквием, и никто бы тогда не счел это плагиатом.
Но они не погибли.
Погибли другие, а они остались жить.

† † †
Пройдемся в тихой скорби вдоль пустующих могил. О времена, когда жизнь дороже тонко отточенной строки… Неужели бывают такие времена?
Иосиф и его братья – тысяча ленинградских поэтов, кто вас помиловал? Тысяча московских поэтов, как случилось, что вы живы?
Время ваших песен ушло, времени, чтобы вспомнить ваши песни, не осталось. Но главное – упущено время, когда надо было умирать. Славно умирать, бездумно, поджигая факелами город со всех концов.

† † †
Поэзию 60-х годов прозвали эстрадной. Завистники? Были и они, но не в них дело.
Поэзия вышла на подмостки. (Гул затих…) Чего ожидали от нее?
Всего. Во всем. До конца. До самой сути.
Но главное – гибели. Всерьез.