Поэзия

Подробности

Категория: Екатерина Сокрута

Дата публикации

Автор: Kefeli

Просмотров: 3064

***
На изломе лета август пахнет остро и пряно.
На изломе лета август пахнет пряно и остро.
Запахи трав долетают до Тихого океана,
Там травы сплетаются и образуют остров.
Волны полыни и мяты в степном просторе,
Лес и подлесок - карлики, исполины.
Выходя из подъезда утром я вижу море
И нарекаю женским именем Каталина.
В высоких травах - охотники за луною
Спокойные, с золотыми глазами, зеленой кожей
Из лунных лучей строят город, из колкой хвои,
Духи Огня корчат лесу смешные рожи.
Ночные птицы рассекают тягучий воздух,
Воруют лунные блики, несут куда-то.
Август стоит, головой упираясь в звезды -
Неистовый, щедрый, волшебный, чудной, лохматый.
Он весь состоит из солнца и поцелуев,
Он дарит чудо каждому, кто попросит:
Он встречает нас смехом: он любит, поет, ревнует... 
Он просто последний. Он скоро увидит осень.

***

Что написать тебе, милый друг – непогода из непогод:
У моего прототипа в оконном стекле горит через грудь фонарь.
У меня болит голова, а еще кончается год.
Прототип попирает ногами твердь, я щекою – явь. 
Сквозь него деревья цепляют небо, машины летят в туман,
Плечи теснят то оконный крест, то отчетливый горизонт.
Он берет пару звезд – и срывает их, и кладет их себе в карман.
Ночь идет на него всей своей войной, тучи северный тянут фронт.
Сигарета проколет дыру в ночи, и саднят у нее края.
Неужели вот так здесь всегда теперь, от сегодня и навсегда.
Это я отражаюсь в стекле, говорю, он молчит – что еще за «я». 
Вместо тысячи слов с его стороны по стеклам течет вода.
Непогода, мой друг, пригибает к земле, учит меньше быть и прочней.
Жить в впотьмах, кутать плечи, рядиться в мех, экономить дрова и ром.
А иначе подхватит, и закружит, и утащит во льды Борей,
И уложит спать во льдах вечным сном, самым белым на свете сном. 
Мне пора идти, выключаю свет, небо, дворников на углу,
Выключаю ворон, повороты, смог, и спешащий на землю снег.
Прототип уплывает – но не в асфальт, слякоть серость, туман и мглу
А куда-то к крышам, к верхушкам дней, звездам, будущему - наверх.


***
А первый снег упал второго ноября. Присыпал страхи. Притрусил сомненья. Он шел всю ночь, и, честно говоря, уже к утру сошел за избавленье. Шел снег - попыткой чистого листа, скрипел фонарь, вились на землю нити, снег пел в ночи симфонией куста, скамейки, шага, перечня событий. Он врачевал ожоги черных луж, он бинтовал тропинки и аптеки, с оконных глаз стирал угар и тушь, и остужал у памятников веки. 

Костры чадили. Месяц был жесток. Осколками оскалились витрины, бордюра длинный черный кровосток, вел перечень утрат до середины, спала в руинах новая страна, истории которой я не знаю – и только снег шел, невзирая на, и таял над военными кострами. А жизнь на переломе – просто боль истории, мир вывихнул колено и рухнул всем столпом на нас с тобой - мы оказались в будущем мгновенно. Смесь вирусов, предчувствие войны припишут нам в две тысячи девятом - нечаянным свидетелям страны, насмешникам, наемникам, солдатам. Мы - стихоплеты лучшей из эпох, мы - очевидцы нового закона, из наших слов, окурков, дней, сапог и сложится печать Армагеддона. 

Век-беспризорник бродит по камням растрепанным, неузнанным, босым.
Век пишет по семи святым церквям, что все его апостолы – лжецы. 

***
Седеет год - простуженный, уставший. 
Грохочет ночь.
Сбоит теплообмен. 
Снег. 
Масло. 
Холст. 
Весь Питер Брейгель-старший -
С поправкой на эпоху перемен.


***
Когда ты пьяный, и смелый, и горький - ночью по встречной,
Развилки и светофоры сжимали тебя кольцо,
Когда не хотелось долго, и страшно подумать – вечно,
Ты правда не видел ангелов, глядящих тебе в лицо?
Не видел, как несся Первый, сметая с дороги ветки,
Отшвыривая с обочин машины или столбы,
Не слышал, кричал Второй – уклон, поворот, разметка
Не помнишь, как Третий мучил потрепанный том судьбы,
Пытаясь найти лазейку – мол, просто доехал. Точка.
А лучше – заглох в ужасной осенней сырой грязи.
И пальцем водил прозрачным по непреклонным строчкам.
Хоть что-то. Оштрафовали? Не рассчитал бензин?
Ангелы ровно в полночь ходят меж нас по трое.
Снимают с маршрутов пьяных, а с окон – самоубийц.
Бросают на счет десятку, в обойму – патрон герою,
Поддерживают самолеты над крышами всех столиц.
Меняют в бокалах яд на грог, перелом – на вывих,
Вытаскивают из-под завалов, депрессий, аварий, драм.
Сигналят наверх: без жертв. Все живы. Нашлись живыми.
Бьют по щекам, запястьям, по стеклам и тормозам.
А после дышать, не верить, всхлипывать, ужасаться, 
Благодарить врачей, и - нижней дрожать губой,
У ангелов тьма заданий - но, чтоб увеличить шансы - 
Я всех своих отсылаю приглядывать за тобой.

***
В осеннем космосе так празднично и чисто,
Что, с непривычки не попав в рукав,
Вдруг слышишь – у Небесного Флейтиста 
Опять выводят «смертию смерть поправ…»
И ясен Лик. Надежду отыскав,
Дом тонет в небе, словно батискаф.

А осень рассыпает ожиданья.
Дожди, плоды, следы несет в горстях. 
Сентябрь. Отличный вид на мироздание
В его, весьма абстрактных, областях.
Там соберут вождей, певцов, растяп…
И всех простят. Ты слышал? Всех простят


***
Генерал, мне смертельно здесь надоело, 
Шлите в штаб.
Там я стану врать себе: должность, дело,
Долг, масштаб.
Поклоняться картам, столам, распискам,
Спать в тиши.
Полюблю какую телеграфистку –
Для души.
Тоже все бессмысленно, понимаю, 
но хоть так.
Просто здесь война меня доконает
Это факт.
Лучше с нераскрывшимся вниз свалиться,
Мол – гроза
Чем их исковерканные болью лица -
И глаза.
Я считал, спасение – это просто,
На бегу.
Только как-то миссия не по росту.
Не могу.
Генерал, жду знамения: молний, грома -
… Длится тень.
С этим текстом он ходит в церковь, что возле дома.
Каждый день.

***
Из-вини, говорит, из-вини, 
Вытащи меня из этой вины,
Из вины этой душной, вязкой,
Полмгновения прошлого измени,
Извини, говорит, меня, извини,
Не могу, говорит, уже дышать, под завязку
В горло слов набилось – не продохнуть,
Не вздохнуть, не охнуть, не распрямиться
Извини меня, говорит, не перемахнуть
Мне эти частоколы, поленницы, вереницы
Неудачно лежащих дел, недостаточных, недо -, не- 
Опускаются, говорит, как оглядываешься, руки
Видишь, я стою уже по горло в своей вине,
А думал, перескочу, не намочивши брюки,
Извини меня, говорит – с головы до ног,
Изругай меня - только выпусти
Я же, говорит, от этого занемог, 
мне этого одному не вынести.
Видишь, я лежу туманами на полях,
Вьюсь безлюдным серым дорожным трактом,
Видишь, припадаю плесенью в деревнях,
Я горю в камине пятым, бездарным актом
Я бросаюсь за поездом на перрон,
Я стучусь, я прячусь, я жду ареста
Я вхожу в прокуренный полупустой вагон – 
и не нахожу в нем места.


Я говорит, извинения, извинения жду – как чуда!
Безо всякого, отвечают ему, сомнения.
Все хорошо.
Возвращайся домой, Иуда.

Не простили, - шепчет, плача, - не простили.
На осине я повешусь. На осине.
Столько их сейчас вокруг стоит - осин
Нету сил моих держаться. Нету сил.
Или я со страху много попросил.
Или просто не поверил - Божий Сын.

***
Плач по Киеву
Я уже научилась ловить ухмылки, читать уловки: переулок, где тот чувак продает футболки, кафе, в котором, каверзны и неловки, мы сталкивались коленями под столом. Я научилась гадать на глянец, свинец и мрамор, вот мы шагаем по Андреевскому упрямо, вот над «Пассажем» реют флажки «Динамо», вот мы идем по мостику над Днепром. Лишь Киев мне не пишется протоколом, не жжет дырой, не впивается в сердце колом, он водит меня около и навколо, и каждым шагом делается родней. Я собираю его из жестов, паролей, смеха, из гулкого, подземного звука эха, и знаю, что отсюда нельзя уехать, не обжигаясь искрами фонарей. 

Но утром, стиснув зубы, поймать таксиста, да, мне в «Борисполь» дядя, но очень быстро, потому что позднее просто не станет хисту – уехать, все, каждым словом, сильней любя. А что, и Киев чем тебе не столица, есть, где остаться, с кем встретиться, с кем напиться – живи и правь мгновеньями, как царица, в счастливейшей истории - без тебя. 

Но в самый нежный, теплый июньский вечер, когда дышать спокойней, светлей и легче – лишь мысль о том, что здесь я тебя не встречу – убивает во мне азарт, закрывает спор. Как не держусь за эти склоны, холмы и башни, но вечно не прокормишься днем вчерашним, и вот, раздвинув реку, мосты и пашни – показывается серый аэропорт.

***
А потом в твоей голове, внутри 
Слышен голос: ляг на спину и смотри
Видишь звезды, а видишь - вот эти три?
это твоя судьба.
Видишь, в первой знамена, полки, дворцы,
Роскошь, чад, человеческих душ ловцы,
Как нежны сыновья, как толсты отцы,
Как сладок им труд раба.

Да с твоею статью, твоим айкью,
Тебя примут сразу и за свою,
Поднесут, споют и опять нальют -
Оставайся и оцени.
Шепот шелка, как шорох хороших шин,
Дорогие запонки у мужчин,
У их женщин в семьдесят нет морщин,
И на яхтах горят огни.

Ты здесь долго не выдержишь, прыгнешь вниз,
Зацепившись пальцами за карниз,
Проклиная кукольный парадиз,
Костеря, на чем свет стоит.
В старых джинсах, майке и с рюкзаком,
Автостопом, поездом и пешком,
Дальше, дальше, пока не растает ком,
Пока сердце не заболит.

И тогда - равновесие и покой,
Уезжать, приезжать под второй звездой,
Становясь все больше самой собой,
Чистым светом сиять из глаз.
Чтобы было кому, было что прочесть
Чтобы каждая встреча – большая честь,
Чтобы Будда чувствовал, что мы есть,
И стоял, ожидая нас.

И смеяться, и в травах степных лежать,
Не иметь про запас в сапоге ножа,
Потому что если и есть межа,
То пора перейти межу.
Вот тогда-то и хлынет с небес вода,
На Востоке третья взойдет звезда, 
Ты поймешь - и уже ничего тогда,
Ничего тебе не скажу.

***
Вечно им мало жалось с чужого колоса, зато отлично пеклось из чужого теста – так и жили в королевстве безголосых певцы без голоса, так и читали на всех углах книги свои без текста. Так и спали со своими горячо нелюбимыми, открывали незапертые двери, садились в автомобили, они были плохими чтецами, но отличными мимами, ах, какими мимами они были. Тонкая пластика позволяла сливаться со всяким местом, обходить углы, извилины, бегать кроссы, никогда не позволив себе ни ноты протеста, ни скрипичного ключа вопроса. Такое царило согласие, внимание, понимание, невообразимый, благостный был покой. Им не требовалось ни учредительное собрание, ни президент, ни царь, ни тройной конвой. И цвело королевство… возможно, не так уж красочно, но кто мог судить, если каждый был благ и бел. И откуда он только взялся – ну, Тот, припадочный, который вышел к дворцу на площади – и запел? От Него люди стали чахнуть, болеть и мучиться, кричать друг на друга, позже – кричать во сне. Всех тошнило словами, и в каждой семье – разлучница, в каждом городе – смятенный квартал в огне. Позже успокоились, поняли, что наказаны, что слова – это тризна, долгий прощальный залп, это неизлечимо, собственно, не проказа но, также не хочется доверять глазам. Как они тосковали, по миру, где все молчало, где все было просто, изысканно и не ново. Они ведь не знали, что это только Начало – а вначале непременно бывает Слово. Потерпи чуть-чуть, посмотришь, они освоятся, будут лгать, и нести околесицу лучше нас. Словарный запас удвоится и утроится, станет богатым как всякий дурной запас. И только некоторые, сильной тоскою битые, продолжат искать то Слово, хотя и проще бы - замуровать столетьями, словно плитами – но разве забудешь, как Он там пел, на площади...

***
Забыл тебе объяснить: Авраам тогда
Нашел десять праведных – и устоял Содом.
Так они спасли и прочие города:
Под суровым взглядом, нежданным чудом, 
Большим трудом.
В назиданье им был огненный явлен столб,
Иногда они тяготились своей виной,
Но никто из них не слыхивал про потоп,
И никто не знал, чем славен трудяга Ной.
Жизнь текла как нужно: был более белым свет.
Каждый жил свой срок и бремя спокойно нес
Да, нам был оставлен только один Завет,
Но ведь не был судим и казнен на кресте Христос.
Подрастали дети, покрывались мхом валуны.
И катилось время сквозь явленный Божий Дух.
В двадцать первом у нас не боялись Третьей войны.
Потому что в двадцатом не было первых двух.

…Знаешь, полно причин сеять мрак и хаос.
Но что-то велит держать этот пыл в руках.
Я пишу тебе из отеля вблизи Дахау –
Здесь чудесные люди, здесь песни поют в домах.

…Хорошо, что это письмо ничего не весит.
Я таскаю его с собой, сквозь мороз и звезды.
«Десять, - думаю я всю ночь, - десять».
Может, еще не поздно.

***
Страшная сила человек, когда человека прет.
Он везде успевает, все понимает, до тысячи лет живет, 
все, что ему положено – принимает, что не полагается – сам берет. 
Смотрит тебе в глаза и никогда не врет: 
Эй, ты, говорит, сумрачный идиот, 
эта жизнь тебе ни капельки не идет.
А сам улыбается, улыбается во весь рот.

Страшная истина человек, когда в человеке цель
Он выбрасывает часы, у него навсегда апрель.
И без понятия, сколько продлится вся эта канитель,
Он просто мерят швейным метром земную твердь – 
мол, от сель до сель
Будет моя власть, заступит моя артель, 
Запоет на рассвете ручная моя свирель.

Вселенная человек, пока в нем горит огонь
Он поведет сквозь лес жалобщиков и тихонь,
Научит: свое отдай, чужого, дурак, не тронь,
Зачем тебе эти вещи, слышишь, какая вонь, 
Не бойся, растяпа, протяни мне свою ладонь,
Видишь – на Млечном пути ходит Млечный конь?

А все смотрят на него и гудят устрашающе: уходи
От тебя такая лучистая мука и боль в груди,
От тебя зараза, душа болит, и идут дожди,
От тебя совсем не стало радости, Господи-и-и-и…

И тогда человек говорит – окей, и уходит в один присест
За ним уходят крысы, дети, пара-тройка чужих невест,
Разъяренные горожане его ищут, ловят и присуждают крест -
Да и мало ли было подобных месс и подобных мест,
А наутро скажут: глядите, и этот еще воскрес.
Знать, у нас воскресенье – 
День Открытых Небес...

***
Ну что ты бьешься, мудришь чего-то:
"Но я... но я бы..."
Забудь, расслабься, пошло все к черту -
Уже ноябрь.
И дальше можно... Конечно, можно.
Пора пытаться.
Сквозь все кордоны, посты, таможни -
Простите, братцы.
Смотри, как быстро темнеют тучи,
Вон грай вороний.
И каждый снова себе попутчик
И посторонний.
И мир от края, и мир до края -
Туман и листья.
На все вопросы скажи: "Не знаю".
Стань фаталистом.
Все будет просто. Куда уж проще.
И день короче.
Прочти все листья. В ноябрь у рощи
Неровный почерк.