Поэзия

Поэзия

 

* * *

Всплыви
Из памяти, щупак,
И поперек схвати наживку,
И под вишневую наливку
Напомни брюху натощак,
Как пахнет углями уха.
И с пряным привкусом заката
Твои глаза. Самозахвата
Мы ждем, не ведая греха.
Мы нынче влиты в окоем,
Как две пылинки Назарета.
Переплыли мы день с рассвета
И эту ночь переплывем. 
Перед душой душа в долгу,
Им не нужны уже отмычки.
И вскрик последней электрички
Оставит нас
На берегу.


* * *

Опять люблю
Раскольно, как во сне,
До тени, в такт живущей на стене,
До жилки, голубеющей к утру -
Господь создал великую игру!
Порой теряя привязь или связь,
Последний раз душе своей дивясь,
Я продышу на сердце у тебя
Окошко в рай, небес не теребя.
Я волю дам целованным рукам,
Я попаду в их ласковый капкан,
Поверю в занебесье и волшбу,
На вход в окошко наложу табу.
И стану думать, добирая сил,
Что кто-то мне по дружбе положил
Под голову волшебную траву,
Раз так люблю во сне, 
Как наяву.


* * *

Перевернул 
Песочные часы -
Песчинку жизни бросил на весы,
Пять пресловутых с шорохом минут,
И эти мИнут, будто подмигнут,
Уйдут под ливни линий в пустоту -
Лучей от звезд, а может, вещих струн,
Но дни мои, творящие в поту,
Отодвигают от меня Канун.
А я тут, словно старый стеклодув,
Уйду в себя, не надолго уйду в
Горнило для языческих часов
Из дум немых и говорящих слов,
Сожму по центру узкий поясок,
Чтоб тек песок, помедленнее тек.
Пусть кто-то в небе трогает струну -
Я жизнь вверх дном
Опять переверну.


* * *

Ты была,
Пророчица, права:
Наших душ наступит разорение!
Только бы дойти до Воскресения,
Чтоб тропу открыла нам трава,
Чтоб в тепле церковного вина
Закачались вербовые котики,
В перекличке куполов и готики -
Ожила б симфония одна.
Я же, смыв дорожной пыли грим, 
От любви уставший пилигрим, 
Причащусь под хоры-песнопения,  
Выпрошу для нас двоих спасение
От нее, в которой 
Мы горим.


* * *

До сих пор 
Не погасло свечение - 
Наших душ недолет, перелет.
Не собьет меня встречным течением,
Но и плыть мне оно не дает.
Образ твой оживает иконкою,
Словно тянет меня за строку.
Слов заиленных ниточку тонкую
Протяну к твоему роднику.
Откружиться, пропеть и опомниться,
Только поздно мне руслом кривить.
Что-то долго молчит наша звонница,
А еще, если вырвется нить,
За последним рассветом не понятый, 
Над собою взращу я траву.
Нашей речкой, струящейся по небу,
Я плыву к тебе и
Не плыву.


* * *

Между Сциллой и Харибдой 
Не плыву, а пролетаю,
А со мною только память, вот и все мое добро.
Я не слева и не справа, цветом крыльев я не в стае,
Но служить устало может ветру каждое перо.
Что оставил я любимым - пару ласточек под крышей,
И бездомных тройку кошек-попрошаек за окном.
И кому все это надо - поднимать созвездья выше
И разглядывать оттуда не решаемый бином?!
Но, опять собой рискуя, как в полете, я - в раздумьях,
Как в раздумьях, я - в полете мимо древних берегов,
И хоть скорое паденье предсказала мне ведунья,
Я друзей вмещаю в сердце и непонятых врагов.
Ну, а может, обойдется, и потоком восходящим
Напрягутся в лёте крылья без неправды и бравад.
Между Сциллой и Харибдой я сегодня настоящий,
С тихой речки стартовавший
Тыщу лет тому назад.



. Э.Григ. "Шествие троллей" 


Они приходят 
И уходят,
Разбередив покой деревьев,
Звук приближенья нарастает,
Кроша дремоту на свету.
Дрожа от северного ветра
В небесно скроенных одежках,
С насмешкой смотрят на уродцев
С названьем странным: Человек.
Они приходят и уходят,
И любопытство, и тревогу
Посеют в душах преклоненных,
Уверовавших в чудеса. 
То добродушны, то опасны,
Они с собой берут блаженных,
Им трудно выжить в этом мире
Без поклонения людей.
Как время все переменило!
Но те же древние наряды
И час урочный неизменен -
Чу, топот и лесная речь.
Они приходят и уходят,
Но век сегодняшний тревожен,
Им стало страшно нынче видеть
След человека 
На пути.


* * *


Приходи, посидим 
Там, где звезды, как груши, 
Поболтаем ногами на краешке мира, 
На просвет этим звездам дадим свои души, 
Ощутив на губах дуновенье эфира. 
Пронырял я тебя, переплыл, передумал, 
Знаю, где глубина, а где - рифом по днищу, 
За спиною, намаявшись, дремлет фортуна, 
Мы не будим ее, и не ждем, и не ищем 
В расписанье путей в незнакомые царства 
Или зА полог, дышащий тайной постели. 
Узелкам бы на памяти не развязаться, 
Дабы тропки к сердцам 
Зарасти не посмели.


* * *

Апрельский дождь
Внезапен, как туннель.
Была жара, в которую не веришь.
И капли, как щадящая шрапнель,
Бьют в темечко и пригибают вереск.
Не спрятаться за тучу, не взлететь,
Чтоб там, где ясно, сблизить наши свечи.
Русалинке, в мою попавшей сеть,
Я рукавами защищаю плечи. 
Пасхальный день. И вербы непокой.
Разбужена излучина немая.
И ручеек твою с моей щекой
Студено, как припай, 
Соединяет.


* * *

Курсор
Завис на главной строчке,
Как светофор от заморочки
Сломался, и запретный свет
Забыл за мой ночной билет,
Пропахший запахом сирени,
В страну-мираж неповторений,
Где тропок вытоптанных нет
И целый мир за точкой net.
И вот, пока строка зависла,
Я нервно складываю числа
И, словно щелкаю кешьЮ,
Перебираю жизнь свою.
По дням? Так память ведь убога!
Пусть по годам - их тоже много,
И трудно все тянуть за нить,
Хотя еще трудней забыть.
Прозреть, сложить, а что-то вычесть,
Взглянуть с изнанки на величесть,
Понять поснежной бородой 
Под перевернутой звездой,
Что наша жизнь на тропке узкой
Не подлежит 
Перезагрузке.


* * *

Вновь подступило:
Вдруг свет над блокнотом.
Тополь за окнами разволновался.
Это вцепилась последнею нотой
Память о нашем светающем вальсе.  
Что-то сплетали мы в ритме друг другу,
Воздух тонул в баритоне и альте,
Мчалась вселенная наша по кругу 
На отсыревшем безлюдном асфальте.
Этой еще не проснувшейся ранью -
Исповедь пальцами, а не словами,
Мы расплавляли неровным дыханьем
Тонкую льдинку пространства меж нами+
Только пора мне к себе возвратиться,
Помолодев от макушки до пяток.
Дальняя память - ударилась птица
С лету в стекло: 
Черно-бел отпечаток.


* * *

Душа не тонет, 
Значит, не стареет.
Таков закон. Прости мне, Архимед!
Все, что давно в ней вздернуто на рее,
Пора стереть с герба своих побед.
Вот и тружусь ночами по старинке,
Геральдика иная тут нужна.
Оставлю только старые тропинки
И пару звезд, повисших у окна.
И вдруг приму вселенское вращенье,
Как бег волны, как вальс наедине.
Теперь пора мне попросить прощенья
У вечности 
С иконкой на стене.



* * *  

Я выбирал
Из прочих бед любовь,
Вулкан, внутри творящий катастрофу,
Я шел ослепший, жертвуя собой,
И каждый раз как будто на Голгофу,
Чтоб искупить подлунные грехи
В своем малометражном "халифате",
А распинать за каждые стихи 
Моей любви 
  гвоздей в дому не хватит.
Любовь из прочих бед я выбирал,
Я умирал под вьюгою разлуки
На плахе лета. 
  Я терял штурвал,
Когда сердец сливались перестуки.
Потом другими занят был тиран -
Стрелок крылатый в солнечной одежде,
Но стрел неиссякаемый колчан
Мне подавал смертельную надежду.
Я выбирал любовь из прочих бед,
Потерь на поле боя не считая.
Сухарь трофейный слаще, чем обед,
И слепла математика простая.
Когда ж душа покой вдруг обрела,
как молния, влетев на свет квартиры, 
Меня задела все-таки стрела,
И я теряю вновь 
Ориентиры.


* * *

Неясно речь 
Притягивает слух.
Негромкий говор обступил в дороге -
О том, что ночь осталась на пороге,
Считавшая кого-нибудь до двух.
И дух печи заносится в вагон,
И дух недодымившего кострища.
И достается спертой духотище
От тех, кто кислородом заражён.
Сезон окончен. Выбит на руках
Узор лопат - суровое барокко.
Проносится ноябрь мимо окон
В березовых обшарпанных 
Портках.



* * *

Ворох слов 
Не шевелился.
Ветер выдохся и снег
Залепил мою страницу так, что буквам места нет.
Но с ноябрьских задворок други-дружки визави - 
Эти буквы, словно с горок, с песней съехали к любви.
Это - щебет. Это - стая. Замер старый брат-сверчок.
И тогда почти оттаял на странице пятачок,
Сквозь который все любили - снеговата полоса.
Сквозь который мне светили,
Как весной,
Твои глаза. 

 

*    *    *                                                                  

 

Шоу

Подвечерних улиц:

Благодать, не благодать.

Маски плачут и смеются,

Лиц уже не разгадать.

И, как под рубанком стружка,

Все спешат в свой непокой,

Даже божия старушка

С булкой хлеба под рукой.             

Все летят горизонтально

Кто в любовь, кто в маету

Каждый в маске театральной -

Правда блекнет на свету.

И без маски – неприлично.

Луч заката прихотлив.

Я иду в толпе столичной,

Маску маской

Заслонив.

 

 

*    *    *

 

Вот замер курсор,

Словно ждет не дождется,

Когда откровенье начнется с него,

Но тихо на вече, как в шахте колодца,

Как будто уснуло в душе колдовство.

Все сказано, пройдено и пережито,

Еще перечеркнуто с лета грачом –

Спасительной мыслью, смелее гамбита,

И та уже, кажется, здесь ни при чем.

А если очнется и станет живою

Меж мной и тобой виртуальная нить,

Я провод оборванный (право присвою)

Соединять, чтобы

Свет сохранить.

 

 

 

*    *    *

 

Крылья  как будто

Прибиты гвоздем.

Мне б улететь, прилететь, принести

С поздним, от лета отставшим дождем

Не воскрешенное мною «Прости!».

Гвоздь – это острое слово «Прощай!»

Разом под шляпку -  в последнюю дверь.

Друже, зайди, раздели со мной чай

И просто так моим «сказкам» поверь.

Тысячелетней проникнись бедой -

Окаменело в сосуде вино.

Не разбавляется камень водой,

Только теперь все равно,

Все равно…

 

 

*    *    *

 

Ноль часов

Восемнадцать минут.

Пока я придумывал день приходящий,

С налипшим снегом скифское колесо

Перекатилось, поскрипывая, за пОлночь.

Пока я отыскивал тропку в стихах

На зрячем экране к тебе, чужейной,

Закончились сутки, как еще одна жизнь,

И поздно душе звать тебя на помощь.

И через «сегодня» пройдет колея.

Увижу ли я, навсегда близорукий,

Какой это день наступает с конца,

Если по снегу считать дорогу?

Вот и заглядываю во «вчера»,

В блокноты, которых уже килограммы!

А колесо прокатилось опять по мне,

Не раздавило,

И слава Богу!

 

 

*   *   *

 

Нынче ветер

Крепко дерибанит,
У деревьев жизнь, как у людей,

Стынут под суровыми дубами

Пуговицы рыжих желудей.

Прочесала начисто уборы,

С листьями закончила игру,

Осень, стишив веток проговоры,

Властвует в лесу и на юру.

В каждый срок своя метаморфоза,

То пурга проснется, то гроза.

Гнется обнаженная береза
То вперед по ветру, то назад.

Только шапки сосен сановито

Да шатры еловых пирамид

Смотрят: ветви разметала свита,

Будто бы веселая

На вид.

 

 

*    *    *

 

Январская оттепель –

Неба вранье -

В кармане мороз и метели.

Трудилось на мусоре днем воронье,

И окна в дому запотели.

Когда же тот март, еще лучше – апрель?

Проснутся речушек сувои.

Под крышею дома гнездится капель

На сутки, а, может, на двое,

А после нагрянет зима, умудрясь
Все выбелить вновь до ухода.

И мы еще будем поругивать грязь,

А не круголесицу года.

Хоть с крыши «снотворные» капли тихи,

Бессонница дух подкосила.

Беспомощно отсыревают стихи

Любовью согреться

Не в силах.

 

 

*    *    *

 

И я скажу себе:

Хочу!

Как будто потушить свечу,

Как будто разорвать парчу,

Хочу во всем

Неповторенья,

Воды хрустальной и огня,

Под полночь - с крыльями коня,

Чтоб чувства хлынули в меня,

Как будто

Армия спасенья,

Как будто выше нет чудес,

Чем мотыльковая на вес

Твоя рука, чтоб я воскрес

И прорастал

Душой и телом.

И я хочу, чтоб не забыл

Мой дух невенчаную быль,

Чтоб старовековая пыль,

Как позолота,

Отлетела.

Отлипла,

Как былая боль,

И море растворило соль,

И чтоб ждала меня Ассоль,

Как ожидает ветра парус.

Пока еще себе шепчу:

Хочу свечу, хочу парчу,

На стороне любви хочу

Стоять,

Когда совсем

Состарюсь.

 

 

*    *    *

 

Был первый взгляд –

Души переполох,

Последний – совершилась Божья воля.

Я для тебя не более чем вздох,

Чем колосок заброшенного поля.

И все-таки я голосую «За!»,

Хотя потом, от памяти немея,

Пойму, что ты случилась, как гроза,

На полпути

Под взглядом Гименея.

 

*    *    *

 

Я

Ничего не успеваю,

На Божью милость уповаю:

Вдруг день удвоится, и ночь

Шепнет: «Себя не обесточь,

Сумей щекой к  зиме прижаться,

Еще успеешь отлежаться,

Копнув копытом, словно конь,

Центурионь, оксюморонь,

Ломая слово на колене,

Не думай о чужинском плене,

Ищи свои копье и щит,

Хоть небо над тобой трещит,

Хоть от тебя уже устали

Те, кто не выплавлен из стали,

А лишь на кончике свечи

Закалены. И у печи…»

Я ничего не успеваю,

Порой собакой завываю,

Или как может выть метель.

И долго ждет меня постель.

А если в дом  заходит память,

Стихи тогда не горлопанят,

А шепотом мотают нить,

Чтоб наших мертвых не будить.

Когда же с ними мне придется

Сойтись, как ведра у колодца,

Я удивлю их бородой

И угощу живой водой.

Останется мое богатство –

Стихов  бессмысленное братство,

И чей-то взгляд, скользя по ним,

Не будет долог

И раним.

 

 

*    *    *

 

Чтоб легче пелось

И cлагалось,

Ложилось небом на алтарь,

Позволь себе такую шалость –

Поэзо-музыки словарь.

И распальцовка здесь другая -

Перебегая гриф, дави -

И струны, предостерегая,

Распишут сагу о любви.

Взойдет божественно и сладко

Влюбленный в скрипочку фагот,

Переведется без осадка

В стихотворение из нот.

Еще мычание тромбона

С утра уйдет за поворот.

Перевожу одно в другое,

Потом опять

Наоборот.

 

 

*    *    *

 

Снег

Уже весною дышит,

Губ касается едва.

Пробиваются сквозь крыши

Потеплевшие слова.

Что разобрано на части,

Нам бы склеить по весне.

Эти строки, как причастье,

Но с крючками  на блесне.

Испытал я рыбью долю

И по-рачьи стерегусь,

Пробиваю щель на волю:

Там не лучше - ну, и пусть!

Что-то теплое в подбрюшье

Оживает поутру,

И тебе я до удушья

И себе безбожно вру.

Снова в сердце перебои

Не тревожней, а светлей.

Я - лишь небо над тобою,

Долька памяти

Моей.

 

 

*    *    *

 

Тут жильцы

Единой комнаты

И одна на всех кровать!

Что-то створки окон сомкнуты,

И старушки не видать.

Унесло куда-то за небо

С перекопанной земли.

Все вокруг созвездья заняты -

Это дальше, чем вдали!

Горемычная мистерия –

Не с кем усом ворожить.

Здесь кошачая империя

Приказала долго жить.

Как на вече длиннохвостовом,

Порасселись под окном.

И любовь была здесь островом,

А теперь вдруг стала дном.

Шел бы дальше озабоченный

Хворью, словом и жратвой.

Сорок бед мне напророчены,

И кружат над головой.

Но как в душу и на плечи мне

Всплачет ближняя гроза,

Так слезятся человечием

Кошек

Сиротоглаза.

 

*    *    *

 

 

Спайки земли

Раздвигает лук.

Каждый решает свои задачи.

Слушаю: может, ничтожный звук

Это движение обозначит.

Но вот и птиц поднимает восток,

Звуков рассветных - по самую крышу.

Птицы – понятно, а что росток?

Думает: я и его услышу?

Что там он просит? Тепла и воды?

Или на глуби корней соучастья?

Мне комариной хватает орды

В этом разрыве себя на части.

В этом бесчинстве весенних кантат,

Стройно и странно смыкающих своды

Над существом, взявшем жизнь напрокат

У обнаженной

И щедрой природы.

 

 

*    *    *

 

Солнце

 Захотело убедиться,

 Что я жив и радуюсь теплу.

 И сквозь листья рыжие ресницы

 Протянулись к моему столу,

 Что собрал я из "бэушных" досок

 Не под крышей - щедрая пора,

 И коснулись вечностью раскосо

 Чашки кофе, стали топора.

 В тех лучах и шепот, и бряцанье.

 Только смысла в этом не пойму:

 Утвержденье или отрицанье

 Истин, близких сердцу

 И уму?

 

 

*    *    *

 

Когда лучи

Пронизывают лес,

Беру на веру я,

Беру на вес,

Что приобрел по жизни до заката:

Чуть-чуть друзей, влюбленность и харчи.

В портал судьбы вставляю кирпичи

И накрываю крышей в три наката,

Чтоб защититься от дурных вестей,

От тех, что ближе, хворей и смертей,

И шаг за шагом выверяю тропы.

Хотя зачем они мне – в никуда,

Когда зовуще булькает бурда,

Приправленная

Крошевом укропа.



*    *    *

 

У памяти

Такое не  отнять:

Еще не слышно болтовни сорочей,

Речушки не  разобранная гать

И старый пень с колечками пророчеств.

Здесь толща жизни пройденной видна,

Следы грехов стирают покаянья,

И лики близких выплывут со дна

И зарябятся утренним дыханьем.

Я бормочу, созвучия поймав,

Как стайку рыбок в свой сачок из детства,

Где топлых веток илистый наплав

И рыбаков рассветное соседство.

Проветрив мир, ленивый ветер стих.

Вселенной вторит шум кроветворенья,

Не заглушая вновь рожденный стих,

Прошедший тест

На вслух проговоренье.

 

*    *    *

 

 

Я горел для тебя,

Но опять подгорели стихи,

А без них не понять, а пинать преклоненного сможешь.

Я себе говорю: пока улицы сонно тихи,

Переспи эту ночь, пережди. И грядущие тоже!

А потом снова душу, примятую сном, натруди,

Ведь она невесома, как в вечность ушедшие  лица.

Невесомость, наверно, – когда нет ни строчки в груди,

И не знает душа, где наутро она приземлится.

А еще говорю: в свою память пока не ходи,

Уходящее солнце сегодня уже не согреет.

Только вверх посмотри: горний свет высоко впереди,

И не хочется верить, что сущность болит и стареет.

Я с собой говорю, препарируя мир мой в ночи.

Он меняет цвета, будто нет среди звезд постоянства,

Но смиренность приняв, положу я на паперть ключи

От всего, что изведал, от кротости до вольтерьянства.

И тогда, словно свет, сквозь мозаику вспыхнут стихи,

Без фальшивых признаний.  Я крест вознесу без обмана.

И поверю тогда в обновляющий вектор стихий,

В неподкупность вершин

И всемирную честь океана.

 

*    *    *

 

Ни дом,

Ни город,

Ни тебя

Своим  бессоньем не прославил я,

И лишь в углу моем, скребя,

Живет мышиное тщеславие.

Еще шуршит черновиком,

Обжив стопу макулатурную:

Но точка ру и точка ком

Пренебрегут подножной урною!

И где-то высветится вздох

Моей души и бормотание
Души, где ищет место мох,

Но высыхает от братания

Измученных и парных строк,

Всегда готовых к удалению.

Нажму «делит»,

Словно курок,

Нацелясь

На любовь последнюю.

 

 

*    *    *

 

 

Идут с рыбалки

Трое пацанов.

В кульке на всех, похоже, три малявки.

О, редкий сон, пронявший до основ,

Как хлеба запах с придорожной лавки!                                                            

Вернись еще, какой-нибудь трофей,

Из памяти, не блекнущей местами,

Грянь репродуктор и пропой Орфей

В бескарточной уже весенней гамме

Судьбы рожденье в латаных штанах,

Едва-едва надевшей оперенье…

И в горле ком. И музыка одна

Благословит  звонком на переменье,

Дающее нам право быть собой

За дверью класса, на пере свободы.

А если в жизни приключится сбой,

Прими как прихоть

Мартовской погоды.