Поэзия

Подробности

Категория: Владимир Гутковский

Дата публикации

Автор: Kefeli

Просмотров: 2612

В этой подборке представлены некоторые стихотворения, являющиеся составной частью текста повести автора «Пока еще можно вернуться»


* * * 
Не подпитываемый снами 
и свободный от обязательств 
пробуждается временами 
Гений места и обстоятельств. 

Приоткрывши лениво веки – 
ничего не видно во мраке – 
что-то зная о человеке, 
вяло чертит простые знаки. 

И плоды ночных вдохновений 
оставляет до раннего света. 
Он весьма заурядный Гений. 
Но его не колышет это.


* * * 
Господь прорек мирам не исчисленным – 
Я есть Спасенье, Путь, Первопричина! 
И Голос покатился по Вселенной 
воистину как горняя лавина. 

Вознесено духовное над плотским. 
Но расстоянья – трудная помеха. 
До нас дошли всего лишь отголоски, 
обрывки галактического эха. 

И постигая вечные основы, 
цепляясь за доступные детали, 
ниспосланное нам Господне слово 
отчасти поняли, а, в целом, – переврали. 

Но в трепете благоговейном, или 
чтоб не было Ученье слишком сухо, 
его во славу Божью расцветили 
всей мощью человеческого духа. 

Сложили гимны. И воздвигли храмы. 
Предивно расстарались богомазы... 
И в завершенье возглашали – Амен! – 
в языческом, по сущности, экстазе. 

Но, в общем-то, – не велика потеря. 
За то Господь нас не осудит строго, 
что истово и просветленно веря, 
мы поклоняемся – Макету Бога.


* * *
«Дорогой Карл XII, сражение под Полтавой, 
Cлава Богу, проиграно! Как говорил картавый…» 
И. Бродский (из неподписанного). 

Дорогой император Петр! Это Вы заварили кашу, 
что дорого обошлась не нашим. А больше – нашим! 
Как нос ни вороти, не пронести мимо рта эту чашу. 
А потом противиться – не больно уже и хотелось. 
Особенно, когда притерпелось, спилось и спелость. 
Чтоб в этом себе отказать – нужна не славянская смелость. 

Вы император, да! Хоть профиль отнюдь не римский. 
Исполин на войне, на пиру. Также в любви и в сыске. 
В сущности, это Вы вопрос породили крымский. 
Тут же и Карл порядковый, сражение под Полтавой. 
Много картавых было, но ни один картавый 
так и не полюбил вареники со сметаной. 

Дорогой император Петр, скажите, какого черта 
лично Вы и Ваших птенцов когорта 
сбили с пути, которым вел нас Иван Четвертый. 
Вот кто понимал русскую душу в целом! 
Что в небо устремлена и нераздельна с телом. 
Пусть даже черным черна, но при этом вся в белом. 

Мы рожей не слишком пригожи, зато безупречны ликом. 
Умом не шибко быстры, но и шиты не лыком. 
Господу кукиш скрутив, нас не скрутил Никон! 
Пусть совсем не про нас кущи райского сада. 
Любовь и надежда? Неплохо б! Но Вера – лишь это нам надо! 
Награды вовсе не ждем, да и к чему награда… 

Ибо, что единственно необходимо холопу? 
Чтобы рубили головы, а не окно в Европу. 
Совместить не получилось – выморочный опыт. 
Так с тех пор и идем по кривой дорожке, 
протянув по одежке ножки. По худой одежке. 
Из мировых даров – рады только картошке. 

Для прокорма – стала она материнской, всеобщей грудью. 
Точно впору пришлась, совпала с природной сутью! 
Но Вы-то здесь уже не причем – не обессудьте. 
Теперь она символ, фаворит национального грунта! 
Пусть поначалу и не обошлось без бунта. 
Но потом обошлось. Правда, только как будто. 

И по накатанной – дальше в рамках процесса. 
Как заведено было Вами – без лишнего политеса. 
И т. д., и т. п. Печальны плоды прогресса! 
Дорогой император Петр! По какому, собственно, праву 
Вы славу одну – на другую сменили славу? 
Видно, под левую руку Вас подтолкнул Лукавый. 

А в результате – забавные вышли шутка и штука. 
Это наука, бесспорно! Но в прок ли такая наука? 
Дорогой император Петр! Вы – последняя сука! 
Раз бесконечно, бессмысленно качается коромысло 
обнищавшей души в поисках вечного смысла… 
Нет, предпоследняя! Последней будет – Антихрист.


* * * 
Звездный накинут полог 
сразу после шести. 
Путь, что далек и долог, 
пройден уже почти. 

Чувствуешь себя Крезом, 
очередной денек 
так щедро отрезав 
и раскрошив у ног. 

Налетающим птичкам, 
что бездумно клюют, 
как и прочим привычкам 
скоро общий каюк. 

Если душа простая 
по истечению лет 
в небе пустом истает 
как сигаретный след. 

Цвет неба – не маркий. 
Тот же и у реки. 
Там, где звездные шкварки, 
шаркающие шажки...


* * * 
Родина моя – Евбаз! 
Вот ответ на ваш вопрос, 
почему я жидкоглаз. 
Жидконос. Жидковолос. 

Говорят, что был Исход. 
Кажется, еще Завет. 
Все давно прошло, и вот 
нынче и в помине нет. 

Наш Отец настолько дряхл, 
что не может ничего. 
Время обратилось в прах. 
На престол взошел И.о. 

В глубине священных книг 
то ли сказка, то ли быль. 
Но, когда вникаешь в них, 
то глотаешь только пыль. 

И от нестерпимых уз, 
и от бесконечных дум 
помутился и обрюзг 
мой не больно крепкий ум. 

Как мечтал один Арап – 
дескать, «тленья убежит»! 
Но судьбою смерть поправ, 
Вечен в мире только Жид! 

Жизнь несущий на весу. 
В душу тесно облачен. 
Что скитается во всю. 
Проклят. Этим и прощен. 

Ну, а я уйду туда. 
В царство призрачных теней. 
Понимая, никогда 
больше не увижусь с Ней. 

В рай довольно узок лаз. 
Но, похоже, кончен рейс. 
Как ты там, родной Евбаз? 
Я уже на месте. Хвейс!


* * *

Я был на родине любви. 

То, что я там увидел, 
могу только перечислить. 
Описать не смогу. 
Не сумею. 
Там нужно ходить босиком. 
Но суровые служители на входе 
всем выдают белые тапочки. 
И предусмотрительно 
наглухо застегивают души. 
Это безжалостно, но милосердно. 
Иначе они могут просто 
не выдержать и разорваться. 
Еще там заставляют 
надевать защитные очки. 
Они сильно искажают, 
а помогают слабо. 
Но спасибо и за это. 
За частично работающее зрение. 
Это единственное 
доступное там чувство. 
В остальном 
ты глух и безгласен... 

Я был на родине любви. 

Там очень бывалые гиды. 
Нашего брата туриста 
они повидали всякого и немало. 
Никто не хочет возвращаться оттуда. 
Но никому не удается остаться. 
Некоторые поддаются увещеваниям, 
внимают голосу разума. 
Цепляющихся не слишком деликатно 
выпроваживают пинками. 
Ничего не поделаешь – 
время сеанса ограничено... 

Я был на родине любви. 

Визу туда выдают только один раз. 
Не пытайтесь утерять паспорт. 
Или подправить документы. 
Отпечатки глаз хранятся вечно. 
Вас больше туда не пустят... 

Я был на родине любви. 

У меня была хорошая группа. 
Редкая группа крови. 
Мы и сейчас иногда встречаемся, 
хотя это и против всех правил. 
Долго говорим по телефону. 
Говорим о другом, 
но каждый из нас помнит – 
мы вместе были на родине любви. 
Но они уходят. Уже уходят. 
Скоро я останусь один. 
Или их оставлю одних... 

Я был на родине любви. 

Я смотрю в окно. 
Ласточки спустились совсем низко. 
Такая понятная примета. 
Я становлюсь назойливым и однообразным. 
Как дождь. 
Но пока он не пошел. 
Пока я могу повторять это. 
Я говорю снова и снова... 

Я был на родине любви.


* * * 
Ария. Голосок тоненький и дрожащий. 
Звук к языку присох, ищет и не обрящет. 

Так собой увлечен и красотами слога, 
даже на слове «Черт!» не запнется о Бога. 
В пении до зари все, что спеклось и спелось, 
рвущийся изнутри неутолимый мелос. 
Прошлое теребя, и заломивши руки, 
иногда про себя, чаще в открытом звуке. 

Бывший больничный сад. Воспоминаний свалка. 
Прежних его услад, как и себя, не жалко. 
Трепыханье пичуг с их переливом чистым. 
Общий у всех недуг. Утоление – свистом. 
Соткан диагноз весь из недомолвок и пауз. 
Бестолковая спесь, – дескать, сколько осталось! 

Многое на ходу делая по наитью, 
обретая судьбу, то есть, идя за нитью, 
верен теме одной, женщине, впрочем, тоже, 
балагур расписной, на себя не похожий, 
дует в свою дуду, ноту сквозную тянет, 
разную ерунду мелет, не перестанет. 

Это такой расклад, что не имеет срока. 
Возвращаясь назад, но не ища истока, 
лучше глаза раскрой – самое милое время 
черной ночной порой, чтоб таращиться в темень. 
Чуять, как реет дух за стеной вертограда. 
Может, не стоит вслух? И вообще не надо? 

Но всесильна тщета, зависть даже потешна. 
Как и гордыня, та, что почти неизбежна. 
Ария подбодрит, но, извиваясь странно, 
вряд ли удовлетворит горнего меломана. 
Ждать ли благую весть, дожидаться ли сдачи? 
Рядом, похоже, есть Кто-то еще тем паче. 

Нам не предъявит счет поле священной брани, 
обоюдный зачет делать никто не вправе. 
Если ты, словно в сон, в их взаимные распри 
до конца погружен, можешь постигнуть разве 
тривиальный ответ, чудо расхожее, что ли, 
как умаление лет, умноженье юдоли. 

Горе воздевши взор, вмешиваться не к спеху 
в этот извечный спор, чтоб не выпасть в прореху. 
Или же впасть в сарказм, в глупость, которой близок 
обыкновенный маразм, не способный на вызов. 
Но у этой черты просветляются лица. 
Остановись, если ты в силах остановиться. 

Росчерк черновика? Только не слишком грешный 
все поет сирота, полностью постаревший.


* * * 
«Ветреный летний день». 
Так же как и всегда. 
Я посижу в тень, 
вспоминая себя. 

Я посмотрю взгляд, 
брошенный на вчера. 
Я прошепчу – Брат! 
Я промолчу – Сестра… 

По ногам холодок 
тянет из-под двери. 
Я похожу без ног 
по росе у зари. 

Давнего лепета бред. 
Хроноса четкий щелчок. 
Я не хочу – Нет! 
Я еще новичок. 

На потом разберусь, 
страх разжаловав в грусть. 
Пусть и не повторюсь. 
Не повторюсь. Пусть.