18 сентября - праздник Кавалергардов (повесть) окончание
- Подробности
- Категория: Наталья Вареник
- Дата публикации
- Автор: Kefeli
- Просмотров: 926
Семья Миклашевских до революции.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
I
Что значит старость для красивого мужчины? То же самое, что для увядающей красавицы.
Не стоит заблуждаться на этот счет: у мужчин такая же ранимая душа, как у женщин, а если они, к тому же, люди искусства и внешность их единственный капитал - это трагедия.
Думаю, что Гига очень страдал. После ухода на пенсию ему стало безумно скучно - жена занималась хозяйством, а он докатился до того, что часами бродил с любимым котом, выгуливая его на поводке. Кот стоял, как вкопанный, у каждой клумбы, а рядом с ним терпеливо стоял Гига...
Совершенно неожиданно появилась возможность увидеть родину: в августе 1991 года в Москве состоялся первый Конгресс Соотечественников. И, несмотря на то, что Гига был уже полуслепой, он поехал туда вместе с братом Павлом в Россию.
Когда я узнала об этом (ведь я тоже была участницей Конгресса!) то буквально потеряла дар речи: быть целый месяц в двух шагах друг о друга и не заметить, не познакомиться - какая же все-таки злая штука судьба!
Но Гига - то был слеп... Наша встреча состоялась спустя пять лет и мы, перебивая друг друга, делились восторженными воспоминаниями, листая альбом "Москва - 91".
Поездка на родину потрясла Георгия: все, что он ненавидел в течение многих лет, теперь манило его, как магнит.
Через год Павел, живший в Канаде, поехал с туристической группой осматривать исторические памятники Украины, откуда позвонил в Аарау с приглашением приехать в Киев. Гига немедленно откликнулся. Осмотрев столицу, братья поехали в бывший Екатеринослав искать свое имение "Беленькое" - у родителей было тридцать тысяч гектаров земли и большое поместье.
Дом родителей братья помнили по фотографиям. Во время гражданской войны отец известил семью, что дом сгорел, разрушен, его больше не существует. С этой мыслью семья Гиги жила семьдесят лет в эмиграции.
И тут братьев ожидала сенсация: их дом был цел!
А нашелся он совершенно случайно - осматривая окрестности, они встретили местного священника и спросили у него: где стоял дом Миклашевских?
- Почему же стоял? Он и теперь стоит! - ответил удивленный батюшка.
Гига с Павлом буквально сели в траву. Они бежали до самого дома, и нашли его совершенно не изменившимся, таким, как на старых фотографиях. Теперь в доме Миклашевских размещалась школа.
В Украине братья быстро "обросли" друзьями и единомышленниками. Одним из них был игумен Выдубицкого монастыря Георгиевского собора отец Севастьян, ставший идейным вдохновителем совместной борьбы за освобождение монастыря от архивов Академии Наук и возвращения ему статуса действующего храма.
У Георгия появилась новая цель в жизни, он вел переписку с Киевской администрацией и украинскими академиками во имя спасения собора, построенного его пращуром полковником Стародубским.
Это была святая цель - восстановить историческую справедливость в отношении своей семьи, пожертвовать средства на реставрацию собора, добиться народного покаяния.
Это была надежда на "амнистию" на небесах, потому что он был уже очень болен и очень стар...
II
Незадолго до нашего отъезда домой Георгий предложил нам поехать завтракать...в горы!
Мы давно мечтали об этой экскурсии, но все как-то не получалось, а этот день, это утро, как нельзя больше подходили для завтрака в горах
Мы сели в почтовый автобус, который развозит письма и пассажиров в высокогорные селенья, и тронулись в путь. Доехали до небольшого ресторана в горах, где кроме хозяина и официантов, никого не было. Заказали сказочно вкусное блюдо - кажется, жареную форель и пирог с чаем, а потом отправились на вершину горы.
Невозможно забыть этот маленький высокогорный ресторанчик, во дворе которого была детская площадка с каруселью, качелями и горкой. Мы затолкали рослую Тамару на горку, и она с восторженным ревом скатилась оттуда пару раз, извалявшись в пыли. Потом все катались на качелях, даже Георгий. Мы вели себя глупо, как счастливые дети.
Я и не подозревала, что у нас хватит сил подняться на такую высоту. Дорога вверх шла плавно, но стук в ушах сигнализировал, как давление растет вместе с подъемом. Пугал ветер, который в некоторых местах просто гудел и сбивал с ног. По дороге мы нарвали букет горных цветов - эдельвейсов, изящных и благородных, как величественная красота гор.
Наконец, мы поднялись на такую высоту, что под нами плыли облака, и Георгий показал нам Германию вдали, которая была видна с этой вершины. Затем пошел спуск - мы буквально бежали вниз, таким он был резким. Никто из нас, даже Георгий с его больным сердцем, не подумал - как мы вернемся назад? Ни разу за всю дорогу мы не встретили человека, мы были одни в этой горной стране. И вдруг нашим глазам открылась волшебная картина: внизу, в защищенной от ветра долине, прилепилась маленькая деревушка с вполне современными коттеджами, утопающими в цветах. Подойдя поближе, мы прочитали название этого селенья, начертанное на деревянном указателе, оно звучало примерно так: "Сердце гор". Я села на камень у дороги и долго не хотела уходить, несмотря на уговоры Тамары и Георгия. Это место было и моим сердцем, моей мечтой - остаться здесь, в этой долине, навсегда, с дорогими мне людьми.
III
Оставалось несколько дней до нашего отъезда. Георгий подарил нам пятьсот франков, чтобы мы купили себе что-нибудь в дорогу. Мы поступили странно с этими деньгами: не пошли, как наши обездоленные соотечественники, по дешевым распродажам и не потратили эти деньги "с умом" - мы захотели хоть раз в жизни почувствовать себя полноценными людьми, которые могут позволить себе что-то, не считая каждую копейку. Мы прошлись по магазинам, покупая то, что понравилось, бросилось в глаза, иногда не очень нужное и дорогое. Но мы впервые чувствовали себя счастливыми, расплачиваясь за покупки.
Было решено, что зимой я приеду на Рождество, чтобы встретить его вдвоем с Георгием.
Мы обсуждали всякие мелочи: то, что ему трудно ходить по льду и мне придется самой справляться с покупками, что непременно будет сосна или елка, и мы ее вместе украсим...
Мы составили список книг, которые я должна привезти Георгию и читать вслух долгими зимними вечерами: "Собачье сердце", "Бег", "Мастер и Маргарита" Булгакова. Мне казалось кощунством, что он до сих пор не читал эти книги.
Я представляла эти зимние вечера уютными и счастливыми: Георгия в бархатном халате в кресле около старинной настольной лампы и себя на маленькой скамеечке возле него. Жаль только, что Тамара не сможет приехать в Швейцарию зимой, слишком холодно для перелетов.
Перед отъездом я приготовила настоящий украинский борщ. Мы одолжили огромную кастрюлю у Розочки, и пока он варился, весь дом наполнился непривычным для швейцарцев запахом цибули, чеснока и других элементов этого экзотического блюда.
На торжественный обед явилась Розочка, и я так славно всех накормила, что они с Георгием долго не могли прийти в себя. Гига еще три дня упивался борщом, который мы потихоньку оставляли для него, потому что он утверждал, что это - последний борщ в его жизни.
Последний день перед отъездом был совсем уж заполошным: мы с Тамарой паковали огромные сумки с подарками, которые натащили нам Розочка, Сильвия и Георгий.
Гига сидел у себя в кабинете и отрешенно слушал музыку - как назло, русские песни. Через распахнутую дверь с любопытством следил за нашими передвижениями, подавая иногда какие-то реплики, например: упаковали ли мы все его столовое серебро? Он был настолько доверчив и добр, что нам ничего не стоило увезти с собой все его имущество, но мы оставляли здесь нечто большее, чем материальные ценности...
Под занавес Гига поставил "Прощание славянки", и тут уж я не выдержала и ворвалась к нему в кабинет, чтобы прекратить издевательство. Я заплакала, потому что не было сил собираться под эту музыку.
Гига перепугался и объяснил, что просто хочет поднять наш дух.
У меня кружилась голова, не было сил двигать тяжелые чемоданы, наваливалась странная тяжесть.
В восемь часов утра мы должны были выезжать из Аарау.
В пять утра, я проснулась от странного жара, бросилась мерить температуру: почти тридцать девять! Позвонила по междугородней домой, потом разбудила Гигу и Тамару.
Георгий настаивал отложить отъезд, но я на отрез отказалась - дома и стены помогают!
В восемь утра мы выехали в Цюрих, перепуганные, не подозревая, какую шутку сыграет со мной судьба.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
I
Я смутно помню дорогу домой, возвращение, навалившуюся, как камень, усталость.
Пришедший доктор нашел у меня нелепую, и даже неприличную в моем возрасте болезнь: ветрянку. Я не знала - смеяться мне или плакать, все-таки заразилась от наших маленьких швейцарских соседей...
Узнав последнюю новость, коллеги "выпали в осадок" и долго кричали по телефону, чтобы я не являлась на работу как можно дольше, чтобы не заразить остальных...
Меня тут же изолировали в отдельную комнату, и я лежала, вся обмазанная зеленкой.
Я чувствовала себя так, будто мне перекрыли кислород - я не могла без Георгия, без его шуток, без наших вечеров...
С ужасом рассматривала себя в зеркало, представляя, по глупости, что отметины останутся на всю жизнь, и Георгий никогда уже не увидит меня такой, как этой осенью.
Потом я решила, что после такого потрясения души, должны остаться шрамы, иначе не может быть, и, осознав это, даже немного успокоилась.
В первый же день написала Георгию письмо. Не помню, что в нем было, должно быть, такой крик души, что немедленно пришел ответ. Георгий писал, что когда прочел мое письмо, у него случился сердечный приступ, он просил пощады.
Я понемногу выздоравливала, стали заживать, вопреки моим страхам, отметины, ко мне начали пускать Тамару.
Наступило бабье лето. Мне разрешили выходить из дома, и мы с Тамарой каждый день гуляли по парку. Это был тот парк, где я "выгуливала" Тамару в колясочке, когда она была маленькой - теперь роли поменялись, я была очень слаба и Тамар вела меня по аллеям, усыпанным золотыми листьями...
Пошли серые осенние дожди, и неожиданно пришло письмо от Георгия. Наверное, он писал его в минуты отчаяния, ведь он был человеком настроения. Это была какая-то чушь, но жестокая: в таком возрасте невозможно думать о будущем, чувства притупляются, человек живет прошлым.
Чтобы как-то забыться и доставить радость Георгию, я написала статью о его семье, а потом поехала в Киев к академику Петру Толочко, который занимался архивами в Георгиевском соборе.
Академик оказался очень симпатичным человеком. Думаю, что он надолго запомнил мой визит, вряд ли кто-то говорил с ним о подобных вещах в такой неожиданной форме.
Я вошла к нему в кабинет и очень просто, без церемоний, сказала, что Георгий - наш одинокий соотечественник, что он совершенно слеп и для него освобождение собора от архивов значит очень много. Еще я добавила, что у Георгия него нет детей, внуков, вообще ничего в жизни, и это его единственная надежда на царствие небесное.
Академик, который знал Миклашевского только по его письмам, был потрясен. Он пообещал мне приложить все усилия, чтобы до весны архивы вывезли из собора. На прощание он крепко пожал мне руку, и мы расстались, как друзья.
Я написала о своем визите Георгию, и он просто ликовал.
Приближалось Рождество. Я ломала голову над подарками и ждала приглашения, а его все не было. Ни письма, ни открытки - ничего...
На телефонные звонки никто не отвечал, и только в конце января пришло письмо: Георгий лежал в госпитале. Ему стало плохо, и заботливая Розочка подобрала его, вызвав "скорую". Все праздники Гига провел в больнице, вышел оттуда слабый, не было даже сил ходить в магазины. Я предложила приехать, но Гига был слишком гордым, чтобы показать свою слабость, да и оформить приглашение было трудно.
Итак, мы ждали весну. 26 марта Гига поздравил меня с днем рождения. Он позвонил по телефону и очень долго говорил о том, как ему одиноко без нас с Тамарой, без украинского борща и наших вечеров. Не хотел вешать трубку, хотя я протестовала, ведь это безумно дорого. Думаю, что у него было какое-то предчувствие, недаром он говорил с нами, будто прощаясь.
Через две недели раздался пронзительный междугородний звонок - звонил мой друг из Швейцарии Эдуард Александрович Фальц-Фейн. Когда он заговорил, я уже поняла, что он скажет. Медленно сползла по стенке на пол и заплакала. Гига был прав - для него все кончилось очень быстро.
Позже, когда пришли письма от Сильвии и Розочки, я узнала, что Гига был в гостях у Карло, когда ему стало плохо. Он пролежал в госпитале без сознания почти две недели и прилетевший из Канады Павел так и не смог с ним поговорить.
Альбомы с фотографиями "Последнего из Могикан" были перевезены в Америку, к одному из племянников, их ждет скучная жизнь на чердаке. Павел отказался быть хранителем летописи семьи, ибо считает свой век недолгим. Квартира в Аарау выставлена на продажу.
Мы с Тамарой часто вспоминаем Гигу. У меня перед глазами - заросшее зеленью кладбище в центре швейцарского городка. Оно похоже на парк и мимо него снуют взад-вперед школьники с ранцами. Гуляя, мы часто проходили возле этого места, где покоится жена Георгия, а теперь и он сам. Очень по-человечески то, что это место не вытеснено за черту города, а находится в мире живых.
Милый Гига! Ты прожил прекрасную жизнь, полную приключений. Я бы отдала многое, чтоб так же прожить свою.
Возможно, настанет день, когда я смогу прийти и положить цветы на холмик земли, где лежит этот удивительный человек.
