Стезею памяти нетленной....

Подробности

Категория: Анатолий Бесперстых

Дата публикации

Автор: Kefeli

Просмотров: 1100

 АССОЛЬ
                  Памяти Александра Грина

И полунищий, и больной,
Он угасал, как гаснут зори.
А ветер крымский пах весной —
Так опьяняюще пах морем!

Сгорал он свечкой на ветру,
Уж грезились святые дали…
Но вот однажды поутру
В его каморку постучали.

Открыл, превозмогая боль,
Он дверь — и у порога замер:
Стояла перед ним Ассоль
С лучисто-синими глазами.

Казалось, всю красу весны
Она собою излучала:
«Я слышала, что вы больны,
Возьмите вот кулечек чая…

На три заварки хватит тут.
Не обессудьте… Нету боле…»
— А как красавицу зовут? —
В ответ бубенчики: «Ассолью!..»

Подснежник
                        Пушкин в Михайловском

И опять весна поэта нежит:
Ах, какая благодать кругом!
Синий, как глаза его,
подснежник
Подмигнул приветливо:
— Живём!

А на сердце, как от благовеста,
Нет ни маеты,
ни суеты …
Вспомнил,
что тригорские невесты
Обожают ранние цветы.

Только этот, первый,
пожалею,
Ты живи, дружок,
не унывай
И неброской синевой своею
Страждущие души согревай».

Подарок
                Из «Пушкинского венка»

Позади лицейская дорога —
Кажется,
гора свалилась с плеч:
Можно и расслабиться немного,
На стихи покрепче приналечь.

…По Неве за лодкою вдогонку
Проплывают перья-облака.
— Не подачку,
а подарок звонкий
Принимай, голубушка река!

И летят, на солнышке сверкая,
В воду три монеты золотых.
Радость на лице его такая,
Будто новый народился стих.

Но отец
(а он сидел напротив)
От немого гнева побледнел:
«Не припомню, чтобы кто-то
в роде,
Пушкинском,
вот так, как шут, балдел…»

По губам несносно —
по привычке —
Невской рябью пробежала дрожь.
«Что за дурень из Лицея вышел…
Пропадешь ты, Сашка, ни за грош…»

Только с благодарностью червонцы
Приняла речная синева.
— Не подачка,
а подарок звонкий
От меня, голубушка Нева!

Рембрант

Из мебели – четыре табуретки...
И ряд картин, придвинутых к стене...
И нищета в дому гостит нередко,
Хозяйкой себя чувствуя вполне.

– Что из того, что нет флоринов лишних? –
Господь терпел – и мне не привыкать.
Я признаю один лишь суд – Всевышний,
Ну а оценку мне дадут века.

В окно поставил он портрет девчушки,
Соседской дочки, ласковой резвушки, --
Навряд ли из знакомых кто добрей...

И горожане, что проходят мимо,
Подмигивают хохотушке милой
И весело здороваются с ней.

Жанна

Она была отважной партизанкой
И смелою разведчицей была –
В веснушках улыбающихся—
Жанна,
Девчушка из рязанского села.

Она французской знаменитой тёзке
Не уступала в мужестве святом:
Летели эшелоны под откосы,
Земля горела жарко под врагом.

Кринички жажду утоляли Жанне,
И сосны укрывали от врага,
И милосердно бинтовали раны
Ей чистые полесские снега.

Дарили бусы алые
Рябины
Ей золотой осеннею порой,
Седые старики её любили,
А парни звали ласково сестрой.

Землянка в два наката,
а не хата –
Вот кров её на проклятой войне,
Где и мужчинам нелегко, солдатам,
А женщинам, – что говорить –
втройне:

Ведь не перины пуховые стелют
Бойцы, устало отходя ко сну...
И вовсе уж не девичее дело –
В немецком оказаться вдруг плену...

Пытал её сам шеф гестапо,
пьяный,
Но кровью в рожу плюнула врагу...
Водою жгучей обливали Жанну –
И бросили раздетой -- на снегу...

Плывут над Сожем тёплые туманы,
И снова осень ясени зажгла.
Живёт в легендах партизанка Жанна –
Девчушка
из рязанского села.

Он уезжал в командировку...
                                      Воинам-«афганцам» посвящаю
Он уезжал в командировку,
Нет, не по нуждам заводским, --
Родную покидал сторонку,--
Туда, где пахнет толом дым.
Где даже хлеб бывает горек,
Где смерть порой к лицу лицом
И где стреляют даже горы, --
Но не камнями, а свинцом.
Он обнял молча мать-старушку.
Всплакнула на груди жена
И незаметно погремушку,
Дочушки лучшую игрушку,
В карман пальто кладёт она.
Чтоб там, когда придёт с заданья,
Крещённый сталью и огнём,
В краю жестоком, чужедальнем
Он помнил свой бы отчий дом.
И чтобы в будни боевые
Он знал, что ждут его всегда
Глаза малышки голубые,
Как родниковая вода.

На перезахоронение Деникина

Не радостна и сытая чужбина,
Где глаз не веселит приход весны.
И русская кудрявая рябина
Не раз в его наведывалась сны.

Одна мечта,
Одна, как песнь заветная, --
Он на неё бы променял и рай:
Эх, встретить на Дону б зарю рассветную,
Одним глазком родной увидеть край.

Родной до боли,
Где могилы близких,
Где негой дышит падающий снег,
Где не стоят пока что обелиски
Его друзьям, погибшим на войне.

На той гражданской,
Проклятой –
Бесславной –
Под белой несчастливою звездой...
Уткнуться бы лицом в родные травы,
Умыться бы криничною водой.

И вдоволь насладиться бабьим летом,
Расцеловать берёзовую медь,
А после и не страшно с белым светом
Проститься.
И спокойно умереть...

Не радостна и сытая чужбина,
Как нудные холодные дожди...
Россия-мать! Пусть поздно –
Только сына,
Пусть блудного,
Но всё ж родного сына,
Навек к своей прижала ты груди.

Купаюсь в ночной Двине

Я в звёздную россыпь вошёл,
На звёздах, как в зыбке, качаюсь.
И так на душе хорошо,
Как будто расстался с печалью,
Что тяжким давила свинцом
Иль камнем лежала надгробным...
Двина с просветлённым лицом
Глядит на заснувшее Ропно.
О чём-то своём с рекой,
О вечном шепчутся ивы...
И так мне легко-легко,
И вновь я, как в детстве,
Счастливый

Монолог гвоздя

Для меня ведь всё равно,
Чем меня забьют в бревно:
Молотком, иль утюгом,
Или даже кулаком.

Мне три раза наплевать,
Кто возьмётся забивать:
Господин или батрак,
Академик иль дурак.

Упираюсь, гнусь дугой,
Прямо хоть кричи разбой, –
Но загонят всё равно,
Если жребий мой такой...

И мечу напрасно злость –
Я всего лишь только гвоздь.

Моление о волке

Седой отшельник,
Божий странник,
В своем скиту –
В лесу глухом –
Молился тихо утром ранним
О благолепии земном.

Чтоб меньше горя и страданий
Пришлось нам,
Грешным, испытать,
Чтоб из святых небесных далей
Сошла на землю благодать.

Чтоб прекратились все «раздраи»
И ураган вражды затих.
Еще молил о вечном рае –
Не за себя,
А за других…

А за бугром, заросшим тёрном,
Волк —
Поседевший —
умирал.
А был когда-то он матёрый,
Был настоящий аксакал.

Он смело выбегал на битву,
Хитёр,
Безжалостен,
Силён…
И вот услышал он молитву,
А может быть, почуял он —

Своим чутьем, нам непонятным,
И в логове полусыром,
Звериным опытным умом,
Он понял вдруг,
Теплом объятый,
Что это молятся о нём.

О нем,
Разбойнике коварном,
Кто страх в округе наводил…
И в такт молитве —
Благодарно —
Впервые в жизни он завыл.

Нищий

На ладони его заскорузлой,
Одубевшей в далёком прошлом,
Невесомым бесценным грузом
Затвердевшего хлеба крошки.

А январская стужа тело,
Вдрызг продрогшее, жжёт колюче.
— Эх, чайку бы стакан да в постельку —
И не надобно доли лучшей.

Коченеют уставшие ноги,
И попасть зуб на зуб не может…
А на стылой голой дороге
Две вороны съёжились тоже.

Им нелегче ничуть, бедолагам…
А кругом обжигающе тихо.
И последние крошки бродяга
Замерзающим бросил птицам.

У памятника Евфросинии Полоцкой

Я не хожу к тебе с толпой,
Казённый воздавать почёт…
На встречу –
Тихую –
С тобой
Меня твой крестный путь зовёт.

С душой открытою иду,
К тебе,
Духовному врачу…
Вот вечер уж зажёг звезду –
Затеплил я
Свою свечу.

О, как душе отрадно тут,
Где веет благостный покой!
Стоит бессменно на посту
Зеленый дуб, как часовой.

С волненьем трепетным в груди
Тебе поведаю о том,
Как бьют колючие дожди,
Как хмуро –
Даже ясным днём…

И знаю:
Ты меня поймёшь,
Тупую боль мою уймёшь…

И, просветленный,
Я уйду,
Молясь на вечную звезду.

Отец Сергий

Вставал чуть свет он.
Воздавал осанну
Христу и наступающему дню.
И уходил на дальнюю поляну
К заветному дряхлеющему пню.

Он жил в согласье и с землей,
И с небом.
Умывшись животворною росой,
Клал на пенёк ломоть ржаного хлеба,
Чтоб покормить хозяина лесов.

Вот гомоном наполнилась округа,
И лес купаться стал в лучах зари…
И долго вслед медведь седого друга
За трапезу свою благодарил.

А Сергий в скит, домой,
С молитвой кроткой,
С молитвою спасительной шагал…
Бывало, что весь день во рту –
Ни крошки,
Но хлеб, последний,
Другу отдавал.

Знаки препинания

                    Были когда-то и вы рысаками… 
                    А. Апухтин

И я был когда-то рысак —
Горяч и в поступках,
И в мыслях.
И, как восклицательный знак,
Напорист
И бескомпромиссен.

Вперёд!..
Наплевать!..
Не могу
Я пятиться раком!..
Однако
Судьба так сгибала в дугу,
Что стал вопросительным знаком.

Любил наблюдать на заре,
Как юное солнце восходит.
И были дороги —
Тире,
И как многоточие —
Годы…

Но начал сдавать.
Уставать.
Дни стали, как пряди, —
Седыми.
И тянет все чаще
В кровать.
И дружбу завёл с запятыми.

Тащусь до последней горы,
В лицо —
Дождь холодный и колкий.
В объятья занудной хандры
Себя заключаю,
Как в скобки.

…Но
Вспыхнул любви огонёк —
И сжёг
Мою пресную старость.
И снова алеет восток, —
И значит,
Не вышел срок
Мне жирную точку
Ставить!

Женщина без мужчины...

Словно без пахаря поле,
словно без птиц высота,
Женщина без мужчины —
сущая сирота.

Ох, как жестка перина…
Ох, как постель холодна…
Женщина без мужчины —
как без тепла весна.

Слезы порой без причины.
И пустота в очах…
Женщина без мужчины —
как без огня очаг.

Смотришь —
и вот она, осень,
листья стряхнула с куста…

Только мужчина без женщины
больше, чем сирота.

Гули мои, гули...
                          Памяти Георгия Вицина

Холода подули,
Жжёт лицо мороз.
Гули мои, гули,
Жалко вас до слёз.

Будут вам ночами
Вьюги песни петь,
Будете отчаянно
Тяготы терпеть.

На обед ли, ужин –
Часто ни зерна.
Горсть пшена – и стужа
Будет не страшна.

Горсточка пшеницы –
Славная еда!
Можно веселиться,
Ворковать тогда...

Как ветра б ни дули –
Вас я не отдам,
Гули мои, гули,
Ярым холодам.

Не обижу, знайте,
Даже не вспугну –
Только прилетайте
К моему окну!

Встреча с бомжом
                                 (Из рассказа старого актёра)  
                                        Юрию Соломину

Я по аллее зимней шёл,
Как свежестью бодрило утро!
Порхал, как в свете рамп, снежок,
И ангелы летали будто.
Спокойно, радостно, легко.
Душа светлеет, словно в храме.
И неудачи – далеко,
И все печали – за горами.
Но вдруг навстречу бомж с сумой
И длинной суковатой палкой.
Он поздоровался со мной,
Худой, замызганный и жалкий.
«Ну, вот опять, – подумал я, –
Копеек домогаться станет:
Пожертвуй, мол, на пропитанье...» –
А у меня – да ни копья, –
Я ж на прогулке утром ранним.
Он посмотрел в мои глаза,
Как командир в глаза солдата,
Что отличился, и сказал:
«Спасибо, брат, за адъютанта*...»
Тут к горлу подступил комок,
И я, кого назвали братом,
Ответить ничего не мог,
Лишь что-то бормотал невнятно...
Порой мне воздают почёт.
Хоть голова не ходит кру;гом,
А всё ж приятно, что народ
Оценивает по заслугам.
Но до последних, смертных дней
Другой награды мне не надо:
Хвала отверженных людей
Есть наивысшая награда.

----
*Главная роль, которую сыграл Юрий Соломин в фильме «Адъютант его превосходительства».

Колымская метель

В колонне арестантской доходяг
Брел отрешённый —
от себя и мира.
Ни на минуту не замедлить шаг —
Мороз грозит страшнее конвоира.

Он тихо,
обессилено упал,
Навеки чтоб сродниться со снегами,
И поднимать его никто не стал —
Все на пределе сил своих шагали.

И даже конвоир не захотел
Поднять винтовку,
чтоб его прикончить…
И замела колымская метель
Его бесследно,
как простою кочку.

Не понятый ни Богом,
ни людьми,
Тем более своей,
Советской,
властью,
Он, как ребенок,
в предпоследний миг,
Бесславный и жестокий,
вдруг заплакал.

«За что? За что? —
мысль острая, как гвоздь,
Его мозги,
застывшие,
пронзает. —
Как допустить сумел любимый вождь,
Что он вот так, нелепо, замерзает?

Ведь он любил, как мать,
родную власть, —
Мог за неё и на гражданской пасть,
Быть финкою бандитской изувечен…»
И слёзы из —
уже бесцветных —
глаз
Жемчужинами скатывались в вечность.

Сердце
                              Памяти Юлии Друниной

От имени всех павших за Россию —
Она стихи писала кровью сердца,
Которое безжалостно сразила
Тупая и воинственная серость:

И ведь не пулей вражеской пробито,
И не штыком в кровавом рукопашном,
Не финкою маньяка иль бандита,
И не болезнью роковою даже…

Пойти на сделку с совестью и честью
Ей, сильной, оказалось не под силу, —
И прервала своей рукою песню,
Что не допела про тебя, Россия.