Борис Панкин. Звезда ХХ века

Подробности

Категория: Борис Панкин

Дата публикации

Автор: Kefeli

Просмотров: 823

Звезда ХХ века

Беседа Бориса Панкина с Инной Руденко («Комсомольская правда», 2010)

Публикуем отрывок из книги "По обе стороны медали" нашего автора, известного журналиста БОРИСА ПАНКИНА (Москва - Стокгольм)

Сто лет назад, 8 января 1910 года, родилась Галина Уланова. Кто помнит об этом?.. Не так много осталось на свете людей, которые видели танец этого «гения русского балета» (С. Прокофьев), «обыкновенной богини» (А. Толстой), «сотворившей царство человеческой духовности» (С. Рихтер). Ещё меньше тех, кто знал её лично, если вообще можно узнать гения.

Так случилось, такое в жизни выпало счастье, что Галина Уланова однажды переступила порог «Комсомольской правды» и стала нам просто Галиной Сергеевной. «Участницей наших торжеств и бед», как написал в своей книге «Та самая эпоха» писатель Борис Панкин, наш главный редактор тех времён (а после посол и министр иностранных дел Союза). Вот почему накануне дорогого нам юбилея мы сели с ним рядком и поговорили ладком о Галине Сергеевне, втайне надеясь на то, что этот дорогой нам юбилей станет дорогим и для тех, кто ни увидеть, ни узнать Уланову уже не сможет.

Встреча

    – Уланова пришла к нам через годы после того, как оставила сцену, а танец её ты, Борис, видел?

– В «Лебедином озере», в «Жизели»… После «Ромео и Джульетты» я поделился с одним из музыкальных критиков тем особым впечатлением, которое произвёл на меня в исполнении Улановой бег Джульетты навстречу любимому. Собеседник снисходительно выслушал меня и обронил, что, мол, в балете всё-таки важно не то, как исполнитель бегает, а то, как он танцует. Позднее я не без торжества узнал, что эпизод этот считается одной из вершин творчества великой балерины. Бывает, что и дилетант попадает в яблочко.

– Какое совпадение... А у меня за эти мгновения её пробега вдруг неожиданно для себя самой хлынули слёзы, залили лицо. Такая безоглядная вера, такая трепетная стремительность, а ведь бежала к смерти… Нет, не объяснишь словами. Прошло полвека, а эти мгновения так и остались самым сильным моим эстетическим впечатлением. Чудо какое-то. Когда Галина Сергеевна появилась у нас на этаже, я помню, боялась даже к ней подойти, дотронуться. А ты помнишь, как, почему она к нам пришла?

– Конечно, помню. Готовясь к очередному Дню Победы, мы захотели отметить юбилей наших «четвергов» – встреч с интересными людьми, которые начались в годы войны. Пригласить всех живых участников первого такого «четверга». Уланова тогда была недоступна.

     – Известно было, что работает педагогом-репетитором в Большом, но её не было ни видно, ни слышно. «Замкнута, холодна, как ледышка, журналистов и на порог не пускает», – говорили даже с нотками осуждения.

– У выдающегося человека, многого достигшего в жизни, много повидавшего и пережившего, возникает потребность побыть наедине с собой. У многих великих это выливается в своего рода самоизоляцию. Вспомни Грету Гарбо. А классик шведского и мирового кино Ингвар Бергман купил себе островок Фёре в Балтийском море и зажил там отшельником. Галине Сергеевне остров купить было, как ты понимаешь, не по карману.

– Какой там остров – у нее даже обыкновенной дачи не было. А сама так любила природу, тосковала по ней. Обвешать званиями и наградами, – это пожалуйста, а подумать о человеке властям в голову не приходило. Сама же она никогда ничего для себя не просила. Как ни разу, сколько бы ни просили её, получая очередную награду, не выговорила положенных тогда слова: «Спасибо партии и правительству». Так и ютилась в загазованном центре Москвы в одиночестве.

– Надо сказать, что замкнутость Галины Сергеевны не обретала очень острой формы, просто не было желания размениваться на необязательные знакомства, встречи, малозначащую болтовню, захотелось быть подальше от житейской суеты. Но нам всё же пришлось преодолеть изрядное сопротивление, чтобы вытащить её к нам на «четверг». Тут первую скрипку сыграла прима-репортёр «Комсомолки» Татьяна Агафонова. Татьяна – это отдельная страница жизни газеты. Она была и находкой, и наказанием для редактора. Обожала поручения сделать возможным невозможное, готова была по первому приказу, зову или письму лететь хоть на край света, но, вернувшись из командировки, душу из тебя вытрясет, пока очередной её «гвоздь» не появится на газетной полосе. «Или ты, или никто. Хоть умри, а доставь», – заявил я Татьяне, адресуясь и к слухам о недоступности балерины беспримерной славы, и к безгранично пробивной силе нашего спецкора. И на юбилейный «четверг» они прибыли вместе.

– И так и остались потом вместе до самых последних своих дней.

– Хотя более разных людей, если даже как следует поискать, не найдёшь. Что и породило разные слухи, разные разговоры, нелестные восклицания по поводу Татьяны. Но недаром говорят: противоположности сходятся.

– Быть может, просто встретились два одиночества? У обеих ни мужа, ни детей, ни близких родных. Ходили даже просто сплетни. Татьяна звонила по ночам, пока Галина Сергеевна спала, возмущалась, переходя в плач и крик. Галина Сергеевна молчала. Но в своем последнем, незадолго до смерти, интервью сказала мне, – но для всех, – о нашей Тане, которая ушла раньше: «Была мне помощницей, подругой, дочкой». Сказала как отрезала, возможные объяснения их союза тогда, когда её уже самой не будет. Потом, после ухода Татьяны помощницей Галины Сергеевны стала тоже наш человек – наша Лена Брускова.

«Я – человек»

– Татьяна, вместе с которой Галина Сергеевна приобрела всех нас в «Комсомолке», так же, как обрели её мы, вырвала её из своеобразной летаргии, и случилось нечто непредвиденное: открылись двери в другую жизнь. Они с Татьяной не пропускали теперь ни одних зарубежных гастролей балетной труппы Большого. И каждый такой выезд – в Японию ли, Великобританию, США, Латинскую Америку, Францию – превращались в чествования танцовщицы века. Помню, вернувшись в очередной раз из-за океана, Галина Сергеевна сказала: «Я поняла, что я – человек».

– Спустя время после нашего знакомства на дружеском застолье в доме Улановой по какому-то чисто домашнему поводу Галина Сергеевна встала из-за стола и, оглядев всех нас, сказала благодарно: «В мой дом вошла жизнь».

– С удовольствием сама принимала приглашения в гости. Приходили с Татьяной первыми и уходили, бывало, последними. В гостях не отказывала себе в шутке, даже баловстве. Оглядев перегруженный закусками праздничный стол, могла спросить с интонацией заправского кутилы: «А пить что будем?» У неё словно открылись поры души. Как-то, помню, я под настроение поделился с ней, какой это кошмар – быть главным редактором в «Комсомолке». Мало того, что ты 12 с лишним часов стоишь у конвейера – каждый день ждёшь, по какому поводу спустят на тебя собак партийно-комсомольские бонзы. «Но вот уже семь лет этого кошмара нет, и семь лет я вижу сон – я снова на шестом этаже и никому не нужен. Просыпаюсь с чувством человека, которого только что ограбили». А она мне в ответ: «Знаете, Боря, я вижу такие же сны. И так же просыпаюсь в холодном поту. Во сне я танцую. А просыпаясь, думаю: почему, почему так устроено, что я не могу делать то, что всю жизнь делала, для чего создана… Ведь руки те же, ноги те же, и фигура не изменилась, – тут она похлопала себя по тому месту, которое у других называется животом. – А танцевать уже нельзя».

– А ведь ушла со сцены сама, неожиданно, к удивлению всех вокруг: «Рано, рано!». Такая требовательность к себе, такое подчинение слова «хочу» понятию «надо». Тосковала по сцене, но как сопротивлялась, когда ей предлагали выйти на сцену, не танцуя. Ты помнишь, как отказывалась, несмотря на уговоры, Галина Сергеевна отмечать свой 70-летний юбилей в Большом?

– Да. Только то, что это нужно не столько ей, сколько другим, всем нам, заставило её согласиться «пойти на это». И мы понимали, ощущали, какой дискомфорт испытывала она, сидя в золочёном кресле, будто жар-птица в клетке, в засыпанной цветами ложе, на виду у всей страны, если не на виду у всего мира. И не имела возможности, как это бывало у неё дома, возразить на водопад комплиментов, отпустить какую-нибудь шуточку, чтобы дать понять, как она ко всему этому относится. А потом её ученики, Катя Максимова и Володя Васильев, вывели Галину Сергеевну на сцену. Как робко, как бы недоумевая и защищаясь от волны восторга, кланялась Уланова, будто опасаясь, что прибой вот-вот захлестнет её, проглотит её без остатка.

    – И больше свои юбилеи – 75, 80, 85 лет – Галина Сергеевна публично отмечать наотрез отказалась. Другое дело – дома.

    – Уланова прекрасно осознавала меру своей незаурядности, но как бы охотно  забывала о ней в повседневной жизни.

Таланты и поклонники

– Ты думаешь, Борис, она сознавала свою незаурядность? Не знаю… Отчего же так тогда безучастна была к своей славе, так замыкалась от высоких слов в свой адрес?

– Вот именно поэтому…

– За десятилетия знакомства я не раз брала у неё интервью и почти всегда натыкалась на сопротивление: «Не вдохновение, а просто работа, не призвание – а «я хочу», или просто «надо». Как-то я не выдержала: «Но это же, в конце-то концов, даже странно. Алексей Толстой называл вас «обыкновенная богиня». «Толстой шутил». – «И Эйзенштейн шутил, сказав: «Уланова бывает только раз в человеческой жизни. Да и не во всякой жизни. Если Земля рождает такое чудо, даже раз в тысячу лет – спасибо ей за это». Она, почти сердито: «Какая польза в повторении подобных слов? Это просто шлейф какой-то, хвост, вот с ним и ходишь. Давайте лучше пить чай». У неё была удивительная способность возвышенное представлять простым, а красоту естественной.

Улановой ставили памятник на одной из площадей в Стокгольме. Такое событие – при жизни памятник. Редакция командировала меня, и я стояла рядом с ней, а она, стараясь не смотреть на себя в бронзе, повторяла: «Это не мне. Это не мне. Это просто символ танца».

– Это был 1984 год. Вскоре после моего приезда в Швецию послом. Главная заслуга в этом деянии принадлежит Бенгту Хагеру, основателю и многолетнему директору стокгольмского Музея танца. Но на пути заветной мечты Бенгта стоял ни много ни мало… закон. Он воспрещает ставить кому-либо памятник при жизни. А мы знаем, что такое в Швеции закон. Не то что у нас. Пришлось Бенгту, не без помощи посла, убеждать законников, что скульптура – памятник не Улановой, а персонажу «Лебединого озера». В день открытия монумента в Оперном театре – шведском Большом – был дан гала-концерт  большое представление в честь виновницы торжества.

    – А ты устроил большой приём в посольстве. Но мне кажется, Галине Сергеевне больше понравился пикник у  костра, который ты и твоя жена Валентина устроили где-то в снежных горах. Вечер, уже зажигаются звёзды, мы впятером жарим обыкновенные шпикачки, тихо разговариваем. Так было здорово!..

– Да, иных уж нет, а те далече… А памятник стоит теперь под крышей, в фойе музея. И подписано просто: «Галина Уланова».

– В те дни, помню, Галина Сергеевна ещё и работала – репетировала со шведской балериной Аннели Алиханкой роль Жизели.

– Аннели Алиханка в её присутствии вначале чувствовала себя ничего не умеющим новичком. Но, как это случалось со всеми стоящими людьми рядом с Улановой, воспряла духом, и в роли Жизели заявила о себе бесспорно первой среди коллег.

– Потом Аннели призналась мне: «Я так удивилась сначала – Уланова не показывала, а рассказывала о Жизели». Об улановской Жизели высокий знаток балета Хаскелл как-то воскликнул в недоумении: «Каким путём добивается классическая танцовщица, чтобы мы поверили, что она наивная крестьянка, знающая, что такое хлев и птичий двор?» Галина Сергеевна шведской балерине, как и всем своим ученикам, втолковывала: танец безмолвен, но он не нем. Техники, доведенной до совершенства, мало. Надо думать не о том, как ты танцуешь, но о том – кого. Ни одного пустого жеста, – вот чего она добивалась. И её ученики становились известными миру. Сейчас, отмечают знатоки, техника в балете с тех времен даже выросла. Но это, как говорится, пища для глаз. Чувств, души мало трогают такие  иные исполнители, а считают себя звездами – поклонников-то хвост.

– Поклонение звёздам балета ли, кино, поэзии всегда существовало в нашей стране, как, впрочем, и во всём мире. Это своеобразную «болезнь» запечатлел Борис Пастернак в своём стихотворении-поэме «Вакханалия», посвящённом исполнительнице роли Марии Стюарт в Художественном Алле Тарасовой. Но тогда и звёзды, и поклонники, на мой взгляд, относились друг к другу с большим уважением. Да и прослыть звездой выпадало не многим. А сейчас слово «звезда» стало расхожим наименованием чуть ли не каждого, кто хоть однажды вышел на подмостки. Сами себя называют звёздами. И, кажется, на земле, на нашей грешной российской земле, их больше, чем на небе. Как поёт о себе во всеуслышанье Николай Басков: «Натуральный блондин, на всю страну такой один. И заводной, и молодой, и знаменит, и холостой». Ему вторит Алла Борисовна: «Живи спокойно, страна, я у тебя всего одна». Не оттого ли так трудно стало отличить бриллиант от стекляшки? Публика-то, как выражается еще один светоч современной эстрады, «неистовствует»…

– Галина Сергеевна никогда никого не ругала, но однажды как-то простодушно-наивно и с удивлением уронила: «Как мало стало застенчивых людей…» Да это же слово «застенчивость» из нашего словаря сегодня вообще выпало.

– Балет – не эстрада. Это рафинированное и, пожалуй, самое иллюзорное и утончённое из всех видов искусств. Как же так случилось, что балерина Уланова оказалась так нужна людям, которые даже её не знали и не видели, а считали её близкой, своей? Ведь письма от простых людей из разных концов страны шли и шли в её дом до последнего. Знаменитый балетмейстер Бежар однажды сказал, что Уланова не только определила его профессиональную судьбу, но и заставила по-новому понять, осмыслить такие понятия, как правда, совесть, чистота. Но те же мысли и чувства читала я в письмах далёких от знаменитости людей! А в войну ей писали письма солдаты с фронта. Помню одно: солдат рассказывал, как в какой-то деревушке, отбитой у немцев, нашли они портрет Улановой, пробитый пулей. Они подняли его, поставили на что-то в своей землянке и положили рядом полевые цветы, которые дневальные меняли. Как-то в доме у Галины Сергеевны я познакомилась с мужчиной, помню только, что звали его Августин. Он рассказал, что их было трое друзей-ленинградцев, горячих поклонников балерины Улановой. Уходя на фронт, они послали ей записанное на магнитную пленку прощальное письмо – идём воевать за вас. С войны вернулся один Августин, друзья погибли. И он решился, наконец, постучать в её дверь. Галина Сергеевна письмо сохранила, а он показал ей старенькую планшетку, в которой было три фотографии – матери, невесты и её, Улановой. Почему именно она, а не другие, стала символом того, что они защищали в Великую Отечественную? Вот ты, Борис, знал и дружил со многими великими людьми. Чем Уланова от них отличалась?

– Как ты знаешь, у меня есть такой девиз, который лёг в основу книги «Пресловутая эпоха»: каждый малый сей по-своему велик, и каждый великий по-своему мал. В Улановой этой малости не было. Что же касается отношения к ней людей незнакомых, то есть в народе инстинкт, чутьё, которое оберегает от ошибок. Хотя и не всегда. В данном случае талант и поклонники не обманулись друг в друге, что и легло в основу легенды об Улановой. Ничем не замутнённой на протяжении её долгой жизни. Реальный человек и молва о нём слились воедино. Отношение к Галине Улановой можно сравнить с отношением к Юрию Гагарину: две звезды ХХ века, вспыхнувшие с интервалом в три десятилетия.

• < Назад
• Вперёд >