Враги (рассказ)
- Подробности
- Категория: Виктор Славянин
- Дата публикации
- Автор: Kefeli
- Просмотров: 1741
К 70-летию Победы
1.
Мещеряк разглядел на фоне ещё почти чёрного неба огром-ное смоляное пятно и, сторожко сделав десяток нерешительных шагов, понял, что это куст. Поравнявшись с ним, задевая плечом ветки, он намерился идти дальше, но зацепился ногой за что-то твердое, торчавшее из земли. От неожиданности присел, и готов был даже упасть на землю, затаиться.
«Корень!? — ожег испуг. — Чертяка, как железный. Хорошо, хоть не бабахнуло».
Опустился на колени и принялся ощупывать занывшую от боли ногу. Ладонь внезапно коснулась холодного металла, и, нервно дрожа, заскользила медленно под куст. Пальцы нащупали толстый круг, похожий на колесо, а затем, обогнув тонкий лист щита — рифленый, точно паханый, кожух станкового пулемёта. Раздвинув ветки, он попытался пролезть глубже в куст, но, ужа-ленный колючками шиповника, выругался и с силой дёрнул пу-лемёт. Ветки, хрустя надломленными суставами, отпустили его. Маши-нально отвернув пробку на кожухе ствола, Мещеряк сунул в отверстие палец — вода была у самого верха. Попробовал её на язык и сплюнул.
«Свежая. Спрятали недавно, видать... — Смекнул он обра-довавшись неожиданной находке. — Значит, скоро за им придут. — И внезапную радость снова сменила тревога. — Вот только мне с хозяинами этой балалайки встречаться нету никакой поль-зы... окромя вреда. От, имелись бы патроны, то может быть?.. Сторожить этую железяку, когда нечем стрельнуть — дело со-всем дурное. Не найду — побегу дальше».
Мещеряк лег на живот и, осторожно шаря пальцами возле корней, извлек из-под веток две тяжёлые коробки, наполненные лентами.
«Ого! С таким добром можно около пулемёта полежать, як у бабы под боком. — И глянул с опаской в темноту за спиной. Ему показалось, что кто-то наблюдает за ним из ночного мрака. — Если кто сунется — то ещё поглядим... Куст в степу — почти дот в Ирпене».
Восток только-только начинал светлеть, выталкивая на небо еле заметную серую полоску горизонта.
— Раз судьбина так распорядилась, — сказал себе он, — надобно её послушать. Заночую тут часиков до двенадцати, а там солнышко припечёт и путь-дорожку высветит. Немца, даст Бог, не принесёт в этот околот.
Улегшись возле куста и подложив под голову коробку с па-тронами, Мещеряк выбрал на небе одиноко догоравшую звезду и стал смотреть на неё. Блёклая точка сначала горела ровно, за-тем начала мигать, прыгать из стороны в сторону, а потом исче-зать. С неба, словно от самой звезды, на него опускался пряный аромат зреющего шиповника, перемешанного с запахами, неос-тывшей за ночь, полынной степи. И мерцание звезды, и степные запахи убаюкивали. Он встряхивал головой, отгоняя сон. В издёр-ганной, переполненной тревогой, душе что-то стучало как весен-няя беспрерывная капель, и не позволяло заснуть ранее, чем высветлится рассвет. Потёр глаза кулаками, будто пригрозил им, — ни-ни прятаться за веками, — и, чтобы не заснуть, взялся га-дать о тех, кто оставил посреди поля пулемёт со свежей водой под рубашкой и банки с патронами.
«Запихнули его под куст не от легкой жизни... Это ж какую надо силу иметь, чтобы тяжесть на себе тянуть такую?.. Да еще в жару... А если человек один остался? От, как я... — Он взял пи-лотку и вытер ею вдруг взмокший лоб. — Так и вдвоём эту дуру пихать — далеко не отнесёшь. А, может, где близко село?.. И по-шли хлопцы-пулемётчики хоть какай малый кусочек хлеба попро-сить. Поночевать по-людски. Да... — позавидовал он неизвест-ным ему хлопцам, упрекая себя в невезучести судьбы. — Сейчас бы поспать где-нибудь под стрехой соломенной, а не в этом ко-лючем бурьяне...»
Мещеряк шел уже три ночи, ориентируясь только по звёз-дам, а на зорьке закапывался, хоронился среди голой степи как удавалось, и ждал темноты, чтобы идти дальше. И после трех волчьих дней не мог равнодушно встречать рассвет, который своими первыми, ещё невидимыми лучами, истязал его душу, разрывая её на куски.
«А если немец эту пушку специально сюда прикатил? — Безотчётная тревога отгоняла назойливый давящий сон. — Я бу-ду тишком спать, а они заявятся?.. Нет, — и как бы успокаивая себя, он подложил еще и пилотку под голову. — Бандура эта, ко-нечно, красноармейская. А то как!? Старый этот «Максим». В Финскую уже стволы с крышками для снега были. И патроны на тряпку нанизанные, наверно? — Мещеряк открыл коробку, просу-нул руку и нащупал знакомую жёсткую парусину. — У!.. Старье нашенское... Немец своей техники не кинет. Не на собственном же горбу её прёт... Не проспать бы, когда придут пулемётчики... — Он, последним усилием приподнял тяжелые веки, нагружен-ные усталостью и предрассветной, неодолимой сонливостью. — Хлопцы картошки принесут... И цибули...»
Звезда сгорела.
На, начавшее просветляться, небо веки надвинули сплош-ную черноту... Мещеряк чувствовал, как его усталая, измотанная беспрерывным подзиранием, душа проваливается в мягкую чёр-ную пропасть... И не мог сопротивляться...
...И из этой черноты, с той стороны, откуда он пришёл, до-несся слабый шорох сухой травы, точно по ней тянули срублен-ное дерево, а затем отчетливо послышались неторопливые, ша-ги. Шум двигался прямо на него.
Сон слетел.
Повернувшись как можно тише на живот, чтобы не выдать себя, Мещеряк прижался к земле и, нащупав рукой патронную коробку, стал торопливо доставать из нее ленту. Патроны, скреб-лись с ужасным грохотом о железные стенки коробки.
«Сколько раз долдонил, — выругал себя он, — заряди, спер-ва, а уже потом — спать!.. Не успею!.. От, точно не успею!.. — Пальцы суетно забегали по замку патронника. — А, может, за пулемётом и идут?»
Шаги неспешные, размеренные, как показалось, даже лени-во мягкие, стучали совсем близко. На ещё чёрном фоне неба уже можно было разглядеть силуэт с винтовкой на плече.
«Наш, — вцепился в него глазами Мещеряк. — Трёхлиней-ка... И вещмешок добрый. И бежит нескоро. Видать, без дела особого бежит... Значит, знает куда... Показал бы дорогу, служи-вый... От, если б он из нашего полка? Кому ж тут быть сейчас?.. А, может, и из другого… И пожрать у него имеется, если не торо-пится... Вдвоём бы... Он сперва посидит, а я посплю. Потом он поспит...» — И уступая, высасывающему нутро, голоду и жела-нию по-детски безмятежно выспаться, осторожно свистнул.
Силуэт от неожиданности замер, а затем повалился на зем-лю, как пустой мешок.
Не сводя глаз с того места, куда упал незнакомец, Мещеряк продолжал суетно заправлять ленту в пулемёт.
«От, старый дурень! — снова выругался он. — Эта железяка без второго номера больше двух патронов и не стрельнёт! А где я тут возьму себе второго номера!? Этого бахну... И опять сам один».
Он громко щёлкнул крышкой патронника, надеясь этим напу-гать незнакомца, и крикнул осторожно:
— Эй, ты кто!?
Темнота молчала.
— Ты кто? — уже смелее повторил Мещеряк. — Или ты глу-хой? Где немцы — знаешь?
— Нет! — ответил из мрака тонкий не то детский, не то жен-ский голос, и в свою очередь спросил: — А ты кто?
— Свой. А ты давно по степу бродишь?
Но темнота промолчала.
— Из какой части? — спросил Мещеряк, в душе надеясь, что случай свел его с однополчанином.
Вместо ответа из темноты долетел щелчок передернутого затвора.
— Гляди, не балуй самопалом! — Мещеряк безбожно выру-гался, как всегда уверенный, что отборный мат — лучшее лекар-ство против глупости. Но, сознавая, что брань не поможет, ска-зал: — Я из полка Егорова. Танкового. Знаешь?
Однако незнакомец не ответил.
— Из Девятой армии, — подождав минуту, добавил Меще-ряк, поняв, что ему не верят.
— Кто у вас командир? — вдруг спросила темнота мягким, почти певучим голосом.
— Подполковник Егоров, — радостно ответил Мещеряк. — Знаешь?.. А ротный — Горячкин...
— Каких командиров знаете еще? — звонко, с радостной за-интересованностью спросила степь.
— А ты кто такой мне допрос тут выделывать?.. Иди... куда шёл! Очень ты нужный! — возмутился Мещеряк. — А то вмажу из «Максима»! Не то, что про командиров не вспомнишь, а забу-дешь, как тебя и звали!
Он развернул пулемёт в степь, подтянул коробку с лентой к щёчке, но вместо того, чтобы лечь и глазом ловить незнакомца в прорезь щитка, встал на колени, выпрямил спину и принялся су-етно поправлять гимнастёрку на поясе.
«И зачем я на его кричать стал?! — Мещеряк остался недо-волен собой. — Он меня не знает, я — его. А если это девка? Ещё и, правда, уйдёт. У нее жратва обязательно имеется. Дев-ки... они запасливые. А то чего б я молчал, когда зовут? У кого харчи есть — всегда молчат... А девки особенно. — При мысли, что там за темнотой лежит женщина, сердце его вдруг забуянило, по телу медленно поползла горячая волна. Он машинально схва-тил пилотку и, напялив, стал аккуратно поправлять волосы над ушами. — С мужиком идти легшей, конечно... А с девкой инте-реснéй...»
— А сами откуда? — неожиданно вырвался из темноты ра-достный возглас.
Мещеряк дернулся, словно ужаленный. Прилип к пулемёту и ответил заученно, как школяр, не поняв, чего от него хотят:
— Из Киева.
Неизвестный, видимо, спрашивал о другом. И не ожидавший такого ответа, долго молчал, а потом поинтересовался:
— А куда смотрит хвостом конь Богдана Хмельницкого?
«Для какого дьявола мне тут твой Хмельницкий!? — выру-гался про себя Мещеряк, но в мыслях представил памятник гет-ману. — Когда на трамвае от Прорезной едешь, то хвост в окно глядит, и когда к Оперному — он опять же в окне болтается... И булава тоже». — И крикнул:
— А бес его знает! Ты ещё чего спроси про Киев, я тебе ра-зобъясню. Ну, хоть как на Сенной базар проехать или на Евбаз1 ?
— Я ничего о Киеве не знаю.
— Для чего тогда спрашиваешь!? — Мещеряку захотелось снова выпустить несколько крепких слов, но желание повстре-чаться среди степи с женщиной не позволило.
«Голос совсем не мужицкий... — с радостной надеждой ре-шил он. И снова сладостный жар облил его. — А, точно, там дев-ка!» — И помолчав, осторожно спросил:
— Сами вы откуда будете?
— Из Москвы.
— Давно в кадровой?
— В июле призвали, — ответила темнота.
— Так вы?.. — Он запнулся, понимая, что женщина, при-званная в армию, не может быть острижена налысо. — Небось, сами про свою Москву ничего не знаете. — И заискивающе поин-тересовался. — От, скажите — на какой вокзал поезд из Киева приезжает?
— На Брянский.
«Может, и на Брянский, — подумал Мещеряк. — Я у вас от-родясь не был». — И добавил вслух:
— А из Жмеринки — на Жмеринский?
Незнакомец тихо хихикнул и сквозь смех, как добрый учи-тель, пояснил уже уверенно по-мужски:
— Нету такого вокзала — Жмеринского.
— Тебе виднее, голомозый! — Мещеряк равнодушно отпус-тил несколько увесистых крепких слов, поняв, что ночь ему под-бросила не женщину, а какого-то юнца, и подумал:
«От так!.. Судьбину не обманешь. А что человек этот не дев-ка, так на то она и война. Тут на баб не разгуляешься. И не верит мине, лысая голова... Так какой дурак на середине голого степу верить другому сразу начнет?»
Небо в одночасье посветлело. Над горизонтом полыхнула тонким красным прищуром заря, а следом выглянул пылающим краешком зрачок солнца, и его лучи сразу прогнали остаток ноч-ной серой пелены. Вместе с солнцем из предрассветной дымки выплыла бесконечная выгоревшая равнина. Мещеряк начал злиться, глядя, как неотвратимо выкатывалось жаркое августов-ское солнце, разрывая редкие серо-белые тучи, вымазывая их лоскуты кровяными подтеками. И куст шиповника в одно мгнове-ние потерял все необъятные ночные размеры: человек был ви-ден теперь почти со всех сторон.
«Лучше тебе никогда не появляться! — Щурился Мещеряк. — И этот проверяльщик лысый туда же, твою мать!.. Куда конь хвостом глядит!? Ему что, в зад глаза кто вставил? Штаны бы тебе стянуть да по твоему голому заду съездить от этим шипов-ником... Тогда знал бы, про чего спрашивать...»
Он посмотрел на то место, где лежал незнакомец и громко рассмеялся. Метрах в тридцати, не далее, из ложбинки на фоне серо-жёлтой земли виднелась светло-зелёная клякса форменки.
«Закопался, называется! — С чуть заметным раздражением ухмыльнулся Мещеряк.— Моя б воля, тебе как раз соли из «бер-дана» сыпануть!» — И крикнул, точно нерадивому приятелю:
— Эй, храбрый Янкель, забери свой зад! Немец по нему тебя бегом углядит и одним залпом две половины срубит. Давай сюда.
— Идите вы сюда.
— Я в укрытии, а тебя из всех боков видать. Спрячь задницу сперва, а потом командуй! Ты, никак, старшина или кто?
— Я — красноармеец.
— А я — сержант! — повысил голос Мещеряк. — Аж два треугольника имею. По уставу — тебе командир. И приказываю! До меня бегом! И быстро! А то пальну!
Человек в ложбине вдруг вжался в землю. Он ещё несколько минут лежал тихо, должно о чём-то раздумывая, затем встал на колени и, опираясь на трёхлинейку, как на посох, медленно под-нялся.
— А ну, ляж! — крикнул Мещеряк. — И не моги вставать! Бо-жий день кругом! Немец, як коршуняка подлючий, где-то летает и все видит! Ползи, дурная башка!.. Только гляди не стрельни слу-чаем. Винтовка сама может бабахнуть...
2.
Мещеряк стоял на коленях и смотрел на ползущего, как на диковинку.
— Як ты тут очутился? — спросил он вместо приветствия, когда незнакомец уселся неуклюже возле куста, готовый в сле-дующую минуту сбежать.
Это оказался совсем молодой красноармеец, сутулый, худой с прыщеватым, бледно-серым круглым лицом и огромными голу-быми глазами, которые светились тревогой. И, натыкаясь на взгляд Мещеряка, он по-девичьи смущённо опускал их, прикры-ваясь как шалью, густыми белесыми бровями. Между этими ши-роко посаженными кружочкам чуть заметно торчала кнопочка но-са, походившего на большую фасолину. А чтобы этот шарик не скатился с лица, его подпирала тонкая длинная ниточка плотно сжатых губ. Он был одет в свежую командирскую форменку, в петлицах которой вместо «кубарей» белели только эмблемы ка-валериста.
— Напугал ты меня крепко, хлопец. Слышу — кто-то идёт, а у меня пулемёт незаряженный. Шлепнул бы я тебя, як куропатку глупую... С перепугу... — сказал Мещеряк, отвечая улыбкой на искрящийся взгляд, и подумал: — «Ай, какой молоденький да красивенький. И чего тебе на этой войне быть? Никак тебя мамка потеряла, а теперь убивается, сердешная. Такие должны долго жить и глаз людской радовать. Ну, я тебя до своих доведу. Кака-ясь девка мне спасибочки потом за тебя скажет...» — И делая серьезный вид, пояснил, точно оправдывался: — Ночью не раз-берешь — где свой... А от, что тебя надыбал, так это здорово... Пожевать бы сейчас. — И вопрошающе посмотрел на парня.
Красноармеец, казалось, совершенно не слышал слов. Он настороженно рассматривал Мещеряка, обдавая его короткими вспышками голубоглазого огня, и старался устроиться поудобней. Сел рядом с пулемётом, подтянул к ноге трёхлинейку и, не вы-пуская её из правой руки, вместо ответа сказал звонко:
— Документы у вас есть?
— Звать же тебя как? — спросил Мещеряк.
— Документы покажите.
Красноармеец надул щеки, чтобы добавить лицу серьёзно-сти, но из этого вышла смешная детская гримаса.
«Пустое место, а порядок в степу наводит, — подумал Ме-щеряк, радостно глядя на парня. — Одной рукой, як комара, при-давил бы». — И не сдерживая улыбки, сказал добродушно:
— Если надо, то гляди. — Расстегнул карман гимнастёрки, достал оттуда толстую пачку бумаг, перевязанных дратвой, и протянул их незнакомцу. — Тут у меня всё. Последняя увольни-тельная сохраняется. За двадцать первое июня. Ты не гляди, что карандашом написана. Зато печать настоящая. Не успел её сдать. Она за место красноармейской книжки у меня... Я уже до своей палатки, где у меня койка, подходил, как самолеты нас бомбами закидывать стали. Загулялся я мало-мало. Запоздал из увольнения. Если б не проклятый немец — десять суток губы схлопотал бы. У нас замполит — будь здоров мужик был! Никому не спускал. Накрыло его прямым попаданием в первый же день...
Парень осторожно отложил трёхлинейку, взял тонкими длин-ными пальцами свёрток, неловко дёрнул за конец нитки. Она раз-вязалась, и ему на колени упал десяток фотографий молодых женщин.
— От у этой я и был, як немец попёр, — сказал Мещеряк, взяв одну карточку и следом подбирая другие. И продолжая улы-баться, спросил: — У тебя пожрать имеется чего-нибудь?
— Фамилия как? — Парень, не слушая, внимательно разгля-дывал увольнительную.
— Или ты читать не наученный? Младший сержант Меще-ряк, Матвей Самсонович. Рождения девятьсот первого. Правда, про это там не зазначено. Ну, это так. Проверяй, проверяй! До ночи далеко.
— Я имею право всех проверять. Всех незнакомых и подоз-рительных, которых встречу, — авторитетно сообщил парень. — И почему увольнительная не на машинке напечатана, а каранда-шом?..
— А ты сам-то кто такой будешь? — спросил Мещеряк, улы-баясь, и, с любопытством разглядывая петлицы своего нового знакомого, подумал: — «Если бы хоть энкэвэдист задрипанный... Так тогда, понятно, выкладывай без разговору... А то лошадник вонючий. И сразу — докýменты». — И добавил: — Форменка на тебе вроде как парадная, начальственная... Точно ты на какую выставку назначенный... А где ж твой конь, кавалерия?.. Шаш-ка?..
— Мы — не кавалерия! — жуя губами воздух, выдавил бо-ец. Губы его плотно сжались и исчезли с лица. — Мы...— Он дол-го молчал, глядя то в песок, то в бумажку, о чем-то раздумывая. — Я из специального десанта.
— Так у вас и харчи должны быть специальные. Я тоже был в десанте... Целую неделю. Как на финскую забирали, так сразу в десант назначили. В лыжный. И тоже новенькую форму выдали... А со мной в роте такие, как ты, молодые были. Из Ташкенту. Это очень далёко... Мы, вот, с тобой говорим, а они ничего не пони-мали. Ой, как же они радовались новым ладным галехвам. В та-кой одёжке на фина идтить удобней... Вот только снегу они отро-дясь не видали, не то, что лыж. А им на сапоги этие деревяшки примотали… и в атаку... Они все и полегли в новых портках... А я для десанту не подошёл. Старый, больно, для десанту... А, вот, харчи в десанте... да... От, там харчи! А теперь, видишь, до чего дожились. В степу стало тесно и на брюхе пресно. Я свою воблу давно закончил... Даже кости пережевал. Давай пожуём, если есть. А то с голоду помру. Уже двое суток ничего не ел.
Красноармеец вернул документы, развязал вещмешок, де-ловито порылся в его нутре и достал оттуда что-то похожее на прямоугольную коробочку, завёрнутую в белую тряпочку. Поло-жив это себе на левую ладонь, он пальцами правой осторожно распеленал сверток. Там оказались, сложенные стопкой, пять коричневых сухарей. Парень плавно, точно держал что-то очень хрупкое, протянул руку с едой к лицу младшего сержанта.
— Все можно? — боязно спросил Мещеряк.
— Лучше один, — ответил боец.
Мещеряк схватил два кусочка, но второй сразу положил на стопку, делая вид, что это у него вышло совершенно случайно. И принялся жадно жевать. Сухарь оказался сладковатым, пропи-танным ванилью.
— А зовут тебя як? — спросил он, хрустя сухарём.
Боец посмотрел на сержанта широко открытыми удивлен-ными глазами, и отвечать не стал.
— С перепугу имя свое забыл? — улыбаясь, поинтересовал-ся Мещеряк.
— Александр.
— Ну, спасибо тебе, Александр, что ты мине встретился. Сержант бросил на парня благодарный взгляд, и снова усмех-нулся мимо своей воли. Детская неуклюжесть и напускная насто-роженность вызывали улыбку. — С голоду спас меня, считай. Сухарь у тебя, прямо, невеста. Сладкий и пахучий. Хочется... и все мало... А ты чего не ешь? Не голодный?
— Рано, — ответил боец, стеснительно отводя глаза.
— Так ты хоть воды попей. — Ему хотелось как-то особо по-благодарить парня за сухарь. Снял с пояса флягу, обшитую ши-нельным сукном, отвернул выдернул из стеклянного горлышка пробку и протянул.
Тот, сделав несколько глотков нехотя, вернул флягу. Затем аккуратно запеленал сухари и положил сверток в вещмешок.
— Ну, я малость посплю. — Сержант поднялся во весь рост и принялся одергивать полы гимнастёрки, расправляя под рем-нём складки. — А ты посторожи.
— Спите, — ответил парень, выказывая полное безразли-чие. Он встал на колени и принялся внимательно разглядывать пулемёт.
— Если кто появиться — сразу меня буди, — сказал Меще-ряк, зевая. — Мы с тобой теперь, вроде, как пулемётный расчет. Ты будешь... С пулемётом можешь управляться? — и заметив, как от неловкости на лице парня дрогнули брови, добавил: — Вторым номером.
Он опустился на колени, подлез на четвереньках поближе к корням шиповника, чтобы укрыться большим куском утренней тени, и улёгся, подложив под голову коробку с патронами. Рас-стегнул пуговицы на гимнастёрке и подставил грудь набегающе-му из степи лёгкому ветерку. В воздухе, который начал пропиты-ваться утренним зноем, пахло перегретой землёй, перестоявши-мися чабрецом и полынью, и, как ему почудилось, даже песнями кузнечиков, что звучали монотонно и оттого убаюкивающе сладко в столь ранний час. Под аккомпанемент однообразной песни он закрыл глаза, и ощутил, что из его уставшего тела стали уходить тревога и страх. Тот самый страх, который шёл всё время рядом с ним, как росомаха, преследующая раненного зверя, не позво-ляя забыть, что он совершенно один в зловещем воюющем ми-ре.
«Сейчас высплюсь добряче, — подумал Мещеряк. — Теперь не страшно. Хлопец добрый. Сухарь не пожалел, кавалерия... Молодец. И правильно... Для чего сразу два?.. А вечером еще пожуём...»
Силы оставляли его. Не имея возможности сопротивляться, он падал в сладкую темную пропасть.
— А вы — пулемётчик?
Сержант вздрогнул и сел. Иголки шиповника больно впились в голову. Минута, которую он спал, показалась ему вечностью.
— Кто идёт!? — Испуг застыл на его лице.
— Я спрашиваю — вы пулемётчик?
— Тьфу на тебя! Напугал! За три года, пока на войне — я и пулемётчик, и шофер, — нехотя ответил он. — Захочешь остать-ся живой — научишься двух зайцев догонять. Так ты сторожи, а потом я тебя сменяю. Только гляди не засни.
Накрыл глаза пилоткой и провалился в сон.
3.
Когда Мещеряк проснулся, солнце уже добралось до зенита. Тень от куста уползла в сторону. Вокруг плавала все та же тиши-на степного стрекотания. Только жара стала сильнее. Он зевнул и сладко по-детски потянулся, заламывая руки за голову. И в это же мгновение, словно вернувшись из небытия, уселся и начал лихорадочно поправлять гимнастёрку, как нерадивый боец перед командиром.
— Шура!? — тревожно спросил Мещеряк.
Боец спал возле пулемёта, свернувшись калачиком. Вещ-мешок он подсунул под голову, винтовку прижал к груди, обхва-тив руками и ногами.
«От тебе и часовой, — ухмыльнулся сержант. Он ещё раз потянулся с наслаждением. Встал, сбросил на землю ремень и, запустив под гимнастёрку руки, неуклюже принялся поправлять нательное белье, всё время цепляя косым взглядом спящего бойца. Закончив, резким движением подтянул штаны и одёрнул гимнастёрку. — Пусть спит».
— А вы куда собираетесь? — раздался певучий голос за спиной.
Мещеряк вздрогнул от неожиданности.
— Надо, на всякий случай, оглядеться кругом, — выдавил он из себя и остался стоять в нерешительности. — А то пока мы спали, может, немец нас окружил. Только и ждёт, когда мы из-под куста выскочим.
— А я и не спал вовсе, — сказал парень.
— Тогда ложись. А я покараулю.
Сержант поднял с земли ремень, застегнул его на выпираю-щем животе и долго возился с гимнастёркой, раскладывая её складки веером за спиной. Заметив, что боец пристально следит за его действиями, спросил:
— Ты чего на меня глядишь, як кот на мышу?
— Вы — младший сержант, а соврали, что сержант, — отве-тил парень, словно пропел. И в его словах была слышна обида обманутого ребёнка.
— Так и я ж тебя должен проверить, — смутился Мещеряк, пойманный на лжи. — Хитрость, можна сказать, военная. Млад-ший сержант — разве это чин? — продолжал он, пытаясь хоть как-то оправдаться. — То самое, что боец, только уже командо-вать одним человеком имеет право. А если б ты, вдруг, с кубаря-ми? Или аж со шпалой? Ты прикажешь — я сразу должен испол-нить. Як по уставу полагается. Ну, на всяк случай думал, дай, на-значу себя сержантом. До того момента, як развидняться нач-нёт... А теперь и, взаправду, выходит, что я тебе командир... — Громко высморкался, вытер тыльной стороной ладони нос, весе-ло улыбнулся уже по инерции и заглянул в глаза парня. Но вме-сто искрящейся радости эти голубые огни отсвечивали холодным блеском недоверия. Улыбка медленно сползла с почерневшего от загара лица Мещеряка. Он смущённо отвёл глаза, пожалев, что упомянул о своем воинском старшинстве. И, усевшись, стал деловито разматывать грязные обмотки. Раскрутив правую, дол-го возился с левой. А когда стянул и её, с некоторой опаской спросил, как будто вспомнил забытое: — А у тебя самого какой докýмент имеется?
— Нам не положено, — мягко ответил парень.
— Как это? — не веря словам соседа, строго спросил сер-жант. — Придём до своих — что ты особистам ответишь? Я — с увольнительной. И то они мине не очень поверят. Сразу припи-шут — шпион. А могут придумать — диверсант. А тебе?.. Ты чего им предъявишь? Им надо такое показать, чтоб комар носа не подсунул.
— Мы — десант, — перебил парень. — Специальный. Я па-роль знаю. Нужно — я скажу, кому положено.
— Пароль — это по-военному. Если что с нами станется, то ты придёшь в штаб и про меня расскажешь... Был, товарищи, та-кой сержант Мещеряк из танкового полка... А про тебя что я ска-жу? Только, как тебя зовут?..
— Александр, а по отчеству Климентович, — с нескрываемой гордостью ответил парень, но как будто отбиваясь от назойливо-сти сержанта.
— Совсем Ворошиловский сын, — попробовал пошутить Мещеряк. — Так ты ж должен быть не простой боец, а командир. Хоть такой крохотулишный, как я.
— Потому что я из детдома, а не какой-то там мамкин сы-нок, — строго, заученно ответил парень. — И отчество мне спе-циально в честь Климента Ефремовича дали. У нас с ним день рождения в один день.
— Так и фамилия у тебя — Ворошилов? Или какого другого маршала?
— Фамилия у меня Бесфамильнов. Я весь придуманный на-шим директором.
«А откуль ты про свой день рождения знаешь, если ты не мамкой вылупленный, а каким-то там директором сляпанный?» — хотел съязвить Мещеряк, но вместо этого как бы от нечего де-лать заметил:
— Чуднó. Фамилия — Бесфамильнов. — И начал не спеша расшнуровывать ботинки. — У нас на фабрике... Это ище до Фин-ской... Инженер работал. Фамилия — Безголовый, а разумный... Куда там другому наркому... Потом сказали, что он враг. Троцки-стский бухаринец.
— Или — троцкист, или — бухаринец. — Бесфамильнов си-дел, вытянув длинные ноги, и напоминал согнутую, толстую жердь, которая переломится, если её неосторожно задеть. — Враг кем угодно может замаскироваться. — Сказал, и осталось не понятным, то ли он учил, то ли поправлял сержанта.
— Чуднó... И документов у тебя нету, и десант ты какой-то непонятный. Все твои друзяки к немцам за шиворот попадали, а тебя одного сюда ветром сдуло. А твой парашут игде ж?..
— А откуда вы знаете про парашюты? — нервно спросил Бесфамильнов и подозрительно посмотрел на сержанта.
— Так на то он и десант, чтоб с парашутами на войну посту-пать. — Мещеряк недоверчиво хмыкнул и глянул косым взглядом на бойца. — Чудно... Десант... и без парашутов?.. Видать чегой-то особенное поручили?
— А мы — специальный десант. — Парень закрыл глаза и подставил лицо жарким лучам солнца.
— Что ты — специальный десант, сразу видать. И слепой поверит. — Снова начал сержант, расстилая грязные обмотки на песке. — А то кому б еще выдали такую новую форменку и яло-вые сапоги, как не специальному десанту. Красивый ты, как будто только что от каптенармуса выскочил. Задание выполнил и сразу на представление в штаб. Не передеваючись... Под этим кустом и спать в такой форменке как-то не полагается. При таком параде только у милки на перинах.
— Нас тоже в обмотках привезли на станцию. И форма была ношеная. Как у вас. Только не кавалерия,— сказал Бесфамиль-нов, оправдываясь, и ткнул пальцем в петлицу, где красовалась подкова, перехваченная скрещенными шашками.— А потом при-казали двум отделениям идти в лесок, который в пяти километ-рах от станции, и там искать сапоги и форму.
— Они — грибы, что по лесу их искать? — удивился Меще-ряк, стаскивая тяжёлый ботинок.
— В специальных секретных хранилищах спрятаны. Под землёй. На случай войны. Товарищ начальник штаба карту нари-совал на листе бумаги. Место указал. Дали паёк трёхдневный. Мы эти склады два дня искали по значкам, которые на карте на-рисованы...
— Так и у вас карт не было?
Бесфамильнов удивлённо поглядел на сержанта.
А тот пояснил:
— Как немец попёр — мы, стало быть, отступать. И куда гла-за глядят, бежим. Командир полка мочалит начальника штаба. А тот всё бубонит в ответ: «Где я вам, товарищ подполковник, нуж-ные карты возьму?! У меня только Румыния!» А я караулю возле телефонов и всё слышу. В штабе не было карт, по которым от-ступать, а только те, на которых Румыния намалёвана...
— А нам без карт нельзя. — Боец изо всех сил прихлопнул слепня на своей руке. — Ничего не найдёшь... Немец станцию бомбил, а мы искали... Вот только один тайный склад откопали. Если бы не старшина — не нашли бы и его. Поле, дорога, овраг... Так, ничего приметного. Холмик, как холмик, а на нём молодые акации растут. — Бесфамильнов, не открывая глаз, снял пилотку и, почесав грубо ногтями стриженую голову, снова напялил ее на затылок. — Поди, разбери.
— А другие погребки как же? — осторожно поинтересовался Мещеряк, управляясь со вторым ботинком.
— Мы их не успели найти.
— Дюже замаскированные?
— Когда склад раскопали, старшина товарищ Гопкало, наш командир, велел всем переодеться. В новое... Вот только гимна-стёрка и штаны сыростью воняли. — Парень поднёс к лицу рукав гимнастёрки и, громко втянув в себя воздух, презрительно скри-вился. При этом с лица исчезли не только губы, но и глаза. — Ну, гнилая капуста. Уже два дня на солнце — а всё равно отдает подвалом. Если бы не маскировка — выкинул бы эту вонь.
— Зато, совсем новое. Проветрится. Онучки хоть и смердят, а без них войску победы не видать. А скоро зима — она пус-тая сума!
— А зачем мне в какую-то там кавалерию? — Боец снова ткнул обиженно пальцем в подкову. — Но приказ.
— Приказ на войне — дело святое, — сказал Мещеряк и взялся аккуратно раскладывать портянки на нагретой жёлтой траве рядом с обмотками. — Пущай посохнуть... Мне б такого старшину. Я б у него тоже одну пару яловых сапог выпросил... А у тебя этой самой карты не осталось? Может, там какой другой по-гребок зазначенный... С харчами, например... Сходили бы с то-бой...
— Если бы. Парашюты были, а харчей не было.
— И вы весь этот скарб на себе тащили?
— Мы должны были укрытия найти и командиру батальона доложить. Оставить часового и доложить. Потом вернуться и уничтожить. А старшина товарищ Гопкало приказал вход снова завалить. Потом он очень сильно с животом носился. Пошёл в туалет... Три часа его ждали. По кустам шарили. Пропал с кар-той.
— Нужду старшинскую нашли? — спросил Мещеряк.
— Это как — нужду?
— Если человек по нужде отлучается, значит, эта самая ну-жда после него должна оставаться.
— Не нашли, — печально ответил парень. — Никто и не ис-кал.
— Драпанул ваш старшина. Сейчас в каком-то хуторе у бабы на чердаке лежит. Ночи дожидается, чтоб до нее в хату спустить-ся. И сапоги, шо вы нашли, все уже в клуню бабе перетаскал. И гимнастёрки...
— Его фашистская разведка захватила! — сказал боец, и на его лице застыла обида. — Нас про неё особо на инструктаже предупреждали.
— И этая разведка лично тебе про старшину сразу доложи-ла? — Прищурив язвительно глаза, Мещеряк посмотрел на со-седа. — А чего ж она тебя не поймала?
— Нас было четверо, а он — один. Фашисты его...
— А куда остальные подевались?
— Сбежали, сволочи! Они, я сразу заметил, все время шу-шукались! — Его губы вдруг задрожали, а ноздри стали нервно дергаться. Он пытался справиться со своей слабостью, но у него ничего не вышло. — Только ждали момента, как от старшины из-бавиться.
— От мы тут с тобой воюем, — стараясь успокоить парня, сказал Мещеряк, — а солдатский скарб из других погребов, кото-рые вы не нашли — тоже уже тю-тю. Твой старшина и те трое все гимнастёрки да сапоги давно растащили по хуторским дво-рам. И сохнут они на солнце сейчас, як мои портянки... А то и па-рашутами хлев забили, как бочку тюлькой.
Парень растерянно смотрел то на сержанта, то мимо него. И было видно, что он беспомощно искал слова, которыми можно было бы отгородиться, защититься от беспощадных слов Меще-ряка.
— И вообще... — начал он нерешительно.
— Ты бы свои портянки посушил, — сказал Мещеряк, ста-раясь помочь парню избавиться от неловкости и растерянности. — Ты еще молодой, и портянки носить не наученный. Вроде, тряпки смрадные — хуже некуда, а на войне родную мать заме-няют.
Он замолчал и долг возился с чёрными от грязи лоскутами, стараясь получше разложить их под палящими лучами солнца. Но устав от томительного молчания, спросил:
— И где ж остальные ваши десантники специальные?
— Я на станцию вернулся... Там только горелые вагоны. Даже собаки ни одной. Фашисты все разбомбили... За километр гарью несло.
— Моли Бога, что они тебя не застрелили.
— Кто?
— Старшина... И те трое.
— Меня? — удивленно спросил боец. — Товарищ старшина? Да я у них за политрука был. И вообще... Товарищ старшина наш... детдомовский.
Снова наступило неловкое, тягостное молчание.
— Ты самих немцев живыми хоть видал? — осторожно поин-тересовался Мещеряк. Он поджал под себя левую ногу и принял-ся деловито расчесывать кожу между пальцами.
— Нет, — спокойно ответил Бесфамильнов. — Они надо мной летали первые два дня, пока я шел. А вчера никого не бы-ло. Даже в небе.
— Видать, им или аванс, или получку выдавали. Дюже заня-тые были. Не до войны немцу вчера было... — И сержант уже серьезно по-отцовски спросил: — А если бы они тебя углядели и шлепнули, шпана безусая!?
— А зачем я им один? По одному из пушки стрелять никто не будет. Это всем известно.
— Это тебя в твоем детдоме так научили?
— Вы, товарищ сержант, что кино «Чапаев» не смотрели?
— Хм... Счастливчик ты, Шура, — Мещеряк хмыкнул отре-шенно. — В рубашке народился. А я каждое утро в землю зары-ваюсь как тот крот, и оттуда волком скалюсь: или нету кого кру-гом. Все больше голову в бурьяне держу. — И, вытянув ноги, ос-торожно сказал: — А, может, у тебя ещё чего найдётся поже-вать... Ну, кроме сухарей.
— Каша, — ответил Бесфамильнов. — Одна банка.
— Богатый, — радостно сказал Мещеряк. — Прямо тебе, не-пман! Зачнёшь есть и мед, як голод проймёт. Давай! Уже и обе-дать пора. Солнце, вона, как припекает. — Он лег на живот и стал смотреть на парня просящим взглядом.
— Нам надо ещё дня два продержаться. Кашу — вечером.
— Что-то станется через два дня?
— К своим придём.
— А каша какая?
— Гречневая.
— С мясом?
— Как положено.
«У танкиста взято... — сержант тяжело и печально вздохнул, — и вашему десанту в мешок положено». — И попросил:
— Так, может, сухарь еще один дашь?
Бесфамильнов достал из мешка сухари и, переломив один, половину протянул сержанту, а вторую вставил себе в рот.
— А у нас на Финской, — сказал Мещеряк, откусывая кусо-чек, — так только одни шпроты были. Ни хлеба ни соли... Только шпроты сучие. Я от них очень животом маялся... От их бы сейчас сюда, миленьких.
Сержант съел, запил водой и, протягивая бойцу флягу, спро-сил:
— У тебя закурить, случаем, сынок, не найдётся?
— Я не курю.
— Жалко.
Он поднялся тяжело, встал возле куста и принялся обрывать ягоды шиповника. Набрав десяток, отправил их в рот.
— А пулемёт как вы катили? — вдруг спросил Бесфамиль-нов, словно пытался докопаться до какой-то главной для себя истины. Встал на колени возле пулемётного колеса и попробо-вал открыть крышку патронника.
— Да кто его в одиночку по степи волочить станет? — раз-жевывая звуки вместе с ягодами, ответил сержант. — Его нести — самое малое, три человека требуется. Один — лафет за спи-ной на себе... Двое... — И вскрикнул возмущенно: — И кто это так с оружием обращается! Где тебя учили!? Только не лапай гашет-ку! — Присел рядом и выдернул из пулемёта ленту. — И что вы за десант такой, что не умеете с таким пулемётом обращаться? Гляди, как надо... Он проще лопаты... Только дюже часто патрон перекашивает.
— А где же остальные? — перебил парень.
— Какие остальные? — удивился Мещеряк.
— Ну вы же один не могли его сюда принести.
— А ты всё меня проверяешь? Да я ночью на него наткнулся как слепой конь на колоду. Бросили его тут... Гляди сюда! В жиз-ни и на войне пригодиться. Аккуратненько закладываешь патрон как раз против дырки. А другой, чтоб рядочком лежал. Как близ-нятки. Закрываешь патронник... и давишь на гашетку! Я давно уже не пулемётчик. После Финской — уже связист. Старший, куда пошлют. При офицере связи2 прикреплённый. Катушки от штаба полка в роты тягал. От тут, Шура, надо было немецкой разведки бояться. — Он выплюнул изжеванные ягоды, встал и наполнил рот новой порцией. — Сколько она наших хлопцев переловила. Найдут провод, перекусят, а сами в кустах, рядом, залягут ожи-дать. Комполка или начштаб хватятся телефон крутить, а он мертвый. Сразу бойца из отделения связи выкрикнут. «Бегом марш восстановить!» Добегает несчастный до места разрыва... И нету больше человека... А меня Бог миловал пока. — Он глянул в лицо парня, надеясь увидеть в его глазах понимание. Но тот смотрел отрешенно на пулемёт и, казалось, даже не слушал сер-жант.
— Сволочи! — процедил сквозь зубы Бесфамильнов. На его круглом лице заметно взбухли желваки, а ноздри стали снова нервно вздрагивать. Его душу терзала какая-то драма, с которой он не мог совладать.
— Кого это ты так? — уже удивленно спросил Мещеряк и по-вернулся всем корпусом к парню.
— Все! Оружие побросали — и по кустам!
— Да ты не кипятись, Александр, — стараясь успокоить пар-ня, сказал сержант. — Ты лучше шиповника пожуй. Врагов можна и оружием, и без оружия сничтожать. Главное, найти нужного врага... Мы с тобой полежим под этим кустом до вечера и пой-дём. А пулемёт пущай тут гниёт. Без него до своих быстрее до-бежим. Там другой дадут...
— Это же оружие!? — умоляюще выкрикнул парень.
— А если б мы с тобой надыбали гаубыцу около этого ши-повника? Замаскированную...
— Понесли бы, конечно.
Мещеряк хмыкнул и искоса поглядел на красноармейца.
— А ты знаешь, какая она — гаубыца.
— Оружие такое.
— От мы пойдем вечером, найдём по дороге гаубыцу. Тут этого добра как блох на собаке. Ты её через фронт перетянешь. Она тебе заменит документы, какие надо показывать политрукам. За неё тебе орден прикрутят... Может, у тебя, случаем, зеркало есть?
— Для чего мне ваше зеркало? — с удивлением спросил парень. — Я что — девчонка?
— Жалко.
Мещеряк забросил в рот несколько ягод шиповника и снова принялся поправлять гимнастёрку, которая выбилась из-под рем-ня, пока он рвал ягоды.
— А вот вы точно, как девка, — сказал боец. — Всё время прихорашиваетесь. Девки юбку все время одёргивают, а вы гим-настёрку. — И ухмыльнулся насмешливо себе под нос. При этом лицо снова озарилось радостной улыбкой. — Может, у вас ещё и одеколон имеется?
— Адикалон? Это ты угадал, — смущенно ответил сержант, словно его застукали за непотребным занятием. После замеча-ния бойца плечи у него безвольно опустились и он стал действи-тельно напоминать невысокую, очень круглую, полную в талии женщину, одетую в военную форму. Только чёрная грубая щети-на, битая сединой, выдавала мужика. — Если б был, то я б у тебя его на сухари выменял. Они из твоего мешка на всю степь пахнут.
— Зачем мне одеколон?
— Молодому адикалон завсегда нужный. Если б мине этот клятый адикалон, когда я таким безусым был, то и жизень моя совсем по другой колее покатилась бы. — Мещеряк выплюнул очередную порцию жвачки, улегся на живот около пулемёта, под-ставив спину жаркому солнцу, и, выдернув из земли серую тра-винку, принялся ее грызть, перекидывая из одного угла рта в дру-гой. — На сладкий запах самые красивые мотылёчки-бабочки прилетают. До яркой бабочки руки сами тянуться. Капустниц ря-бых каждое лето море кругом. И никому до них дела нету. А при-летит какая цыганочка... Крылья — как тая бархатная юбка, пере-ливаются... Глаз оторвать — сил никаких нету...
Мещеряк перевернулся на спину, подложил под голову ла-дони, согнул левую ногу в колене и как на подставку положил на нее правую. Безотчетный страх вдруг оставил его, точно вокруг не было никакой войны. И почудилось, что он лежит не в жаркой степи, а у себя во дворе, на далекой Лукьяновке под старым рас-кидистым орехом...
— Я как про адикалон вспомню... — сержант закрыл глаза. — Так душа у меня точно горн в кузнице... Горит жаром. А этот са-мый адикалон, как тот дух, шо из мехов... Жару додает... Стояли мы у восемнадцатом в одном местечке. Где-то около Житомира. И приглянулась мине девка ладная. Чернявая, кудряшки по всей голове. А глаза, як две сливы-венгерки, синим туманом помазан-ные. Батько её дегтем торговал, а мы в его дворе коней батарей-ных держали. Я до нее из разных боков прилаживался. Даже се-режки обещал купить. А она мимо меня, да мимо меня. Як точно меня совсем и нету. А командир мой над ней с первой атаки верх взял. Сапоги надраит хозяйским дегтем, портупею вымажет ка-нихволем, шоб скрипела, как струна на скрипке, кресты нацепит, шоб они один об другой цокались як колокольцы свадебные, а сверху себя адикалоном зальет... Другой брандмейстер на пожа-ре воды меньше тратит... И до Цыльки в магазин...
Мещеряк загадочно замолчал. Выплюнул огрызок травинки и, сорвав другую, отправил в рот. Он смотрел в небо, словно пы-тался разглядеть за его белесой пустотой давно потерянную лю-бовь.
— Она с ним и сбежала, когда отступали... Будь у меня ади-калон — пошла бы за меня...
— А разве в Красной армии кресты имеются? — озадачен-но поинтересовался Бесфамильнов.
— Кресты? — переспросил задумчиво сержант. И, испугав-шись, перевернулся на живот. — То я по привычке. Командир наш любил всякие цацки на грудях носить. Они звенели як цер-ковные звоны на пасху. Он галуны называл крестами. «Георгиев надену, — говорил всегда, — и к Цыльке в пазуху руки греть!»
Он посмотрел на Бесфамильнова смеясь, но смех вышел неуклюжим.
— А кто у вас командиром был? — спросил парень.
— Я теперь и не помню.
— Не помните командиров Красной армии? — возмущенно удивился Бесфамильнов.
— Какой-то Примаков... А потом — Фрунза.
Мещеряк встал и снова взялся поправлять гимнастёрку, но вовремя остановился.
«Тьфу на твои сухари! — подумал он, косясь на красноар-мейца. Тот сидел на коленях у пулемёта и о чем-то сосредото-ченно думал, глядя в землю. Губы его дергались нервно. — Из-за пустой утробы, я тебе, цуцику, обязан про освою жизнь рассказы-вать... А до своих придём — ты к моим словам столько своих приляпаешь, что и пара волов не оторвут. Тогда и доказывай, кто шкуру спускал крепчсе из спины — Деникин в Житомире или Фрунза в Крыму...»
— В Житомире, — отрешённо произнёс Бесфамильнов, точ-но боролся с собственной неуверенностью. Он оставил пулемёт и весело глянул на сержанта. Но эта веселость больно уколола Мещеряка.
— А у вас в детдоме девчата были? Или одни хлопцы?
— Зачем нам девки?
«То-то ты такой кусючий как собака, что ни одной девки еще не щупал», — подумал сержант и, принялся снова рвать ягоды. Набивая ими рот, осторожно спросил, глотая звуки:
— А вас всем детдомом отдали в энкэвэдэ?
Парень застыл в некотором замешательстве, уронив расте-рянный взгляд в песок. И после долгого молчания спросил:
— Почему, именно, в энкавэдэ?
— Так простому пехотинцу или артиллеристу не доверят особое задание... До немца в тыл только проверенных засылают.
— Кого в пехоту... В артиллерию. И только меня директор специально в райком водил. Там сразу и определили в Осназ по-литбойцом.
— И чего это за чин теперь будет? Краснофлотцев я знаю. И всяких других с разными рангами... Военврачей, скажем.
— Это для повышения стойкости и боеспособности бойцов Красной армии.
— А для какого дела вас направили?
— Мешать фашистам и помогать Красной армии. Скот и хлеб уничтожать.
— А разве какая немецкая тёлка танку препона?
— Наш скот, — пояснил Бесфамильнов. — Всех колхозных коров и лошадей, которые с Красной армией не отступили. А хлеба сколько осталось?.. И чтобы это все фашистам?
— Эй, немчура, держи карман шире! — Мещеряк засмеялся и, свернув кукиш, ткнул им в степь. — Люди давно коней и коров по дворам разобрали. Эта тварь божья не виновата, что её по-бросал колхоз. Ни конь, ни корова без человека не выживут, хоть и скотиной называются. В хозяйском хлеву войну перестоят и опять в колхоз вернуться.
— Именно этот скот нужно и уничтожить в первую голову! Директива специальная в колхозы была отправлена. Но не до-шла. Вот мы её и обязаны выполнить. А те, кто этот скот и хлеб присвоили — автоматически становятся пособниками врага. Они будут кормить и поить этот скот и, значит, помогать фашистам. Ждали, ждали фашиста — дождались? Не получится!
— Ты как по писаному, точно мы не в степу тут прячемся, а на каком-то собрании сидим. Ну, взяла баба тую коровку или ко-ника себе в двор... А вы за это спалите хлев? Мамке прокормить малых деток надо? Их там, — сержант указал рукой на запад, — ой, сколько осталось. Они только-только из голодовки выкараб-кались...
— Когда это была здесь голодовка? — с недоумением спро-сил парень и его глаза вспыхнули холодным огнем. — В газетах об этом не писали. Лично я про это не читал.
— От детки молока попьют, — стал объяснять Мещеряк, не обращая внимания на вопрос. Он продолжал рвать ягоды шипов-ника и набивать ими рот. — Быстрей вырастут. И будут добрые красноармейцы.
— По-вашему, выходит, что война на несколько лет?
— Если хорошо поглядеть — на года два, а то и три.
Бесфамильнов громко рассмеялся. И сквозь колючий смех сообщил:
— Да Красная армия уже наступает. Когда я в райкоме был — товарищ секретарь об этом объявил. Я сам слышал — фаши-стам завтра конец!
«Ой как немец напугал всех в райкоме, если каждая тёлка — враг народа... Если какой человек губит после себя всё — значит, возвращаться не собирается», — подумал Мещеряк и, сплюнув жвачку, спросил:
— А тебе коров и коней не жалко?
— Нет.
— И откуда ты такой? Еще молодой, хлопец, а уже злой?.. На войне нельзя быть злым. Ни на своих, ни на чужих...
— На фашистов нельзя быть злым? Они вероломно...
— ...потому что злых первыми убивают. И если...
— А откуда фашисту знать — злой я на него или нет?..
— ...не немец в башке дырку сделает, так свой в спину стрельнёт. — Сержант глянул мельком на Бесфамильнова и, перехватив холодный настороженный взгляд, даже вздрогнул: — «Человек если злой, — промелькнула отчаянная мысль, — так он злой ко всем. Или то красный, или то белый, или как немец — серый». — Снова сплюнул жвачку, и, бросив несколько красных ягод в рот, сказал, поглаживая большой мясистой ладонью себя по густой чёрной щетине: — Жалко, у тебя нету зеркала. Не люб-лю я, когда жнивьё на морде. А особенно белое. — И вдруг за-смеялся весело. — А некоторым девкам даже нравится... От если б надыбать сейчас в степу хоть какой церабкоп 3 ...
— А кто такой церабкоп?
— Центральный рабоче-крестьянский кооператив. У вас у Москве таких нету? Ну... — Мещеряк задумался на мгновение. — Вроде, как магазин, по-теперешнему. У меня тридцатка заваля-лась. Знакомая на мыло дала, чтоб я у старшины ротного купил. Так война помешала. И от с чужими грошами иду... Я б себе зер-кало сейчас взял и «Беломору»... А тебе... адикалону.
Ефрейтор выплюнул жвачку, уселся на траву и взялся за портянку.
— Вы куда? — настороженно спросил Бесфамильнов.
— До ветру. Я на твоем первом сухаре уже сежу. И, значит, назначаю тебя в караул. Около этого куста у нас с тобой будет пост номер один.
— Вы что!?
Мещеряк недоуменно взглянул на бойца.
— Пост номер один только у Мавзолея. И каждый час там меняются часовые, — объяснил парень. Глаза его вспыхнули и с недоуменной обидой смотрели на соседа, а руки нервно вздраги-вали. И не найдя понимания своим чувствам у сержанта, боец трепетно пояснил. — Нас каждый год водили смотреть...
— А в этом твоём специальном десанте, пост номер один был? — огрызнулся сержант.
— Кажется... был, — неуверенно ответил Бесфамильнов. — Где-то в штабе.
— Лучше, чтоб тот пост на кухне располагался. Поближе до повара.
— Как вы можете? Какого ещё повара? Это же Мавзолей!
Мещеряк поднял голову и увидел, что огонь в глазах парня остыл, руки безвольно опустились, а бледное лицо покрылось красными пятнами. И понял, что сказал глупость. Чтобы изба-виться от неловкости, сержант вскочил, отшвырнул в сторону портянку, надул щёки и на одном дыхании скомандовал:
— Боец Бесфамильнов, слушай мой приказ! Сейчас твой пост номер один около этого куста! — И громко выпустив воздух из груди, мягко добавил: — А, самое главное — тут никаких про-веряющих нету. И до ветру можна, когда хочешь, сходить...
— Ну и идите вы к вашему ветру! — ответил парень, точно отмахнулся от чужой настырности.
Мещеряк увидел, что Бесфамильнову было неприятно нахо-диться рядом с ним. Смущённо пряча глаза, он тяжело, неуклю-же, повернулся на коротких ногах и, переваливаясь по-утиному, пошёл в степь, осторожно ставя босые ступни в горячий и колю-чий песок. Сейчас он действительно был похож на уже немоло-дую располневшую женщину.
«И зачем я тебя остановил? — подумал в сердцах Мещеряк. — Шёл бы ты со своей кашей кудась подальше! Видали! Их каж-дый год водят в Мавзолей... как тёлок до бугая... Как у музей на голую бабу глядеть, которая на стенке в раме намалёванная. И кому-то грошей не жалко на трамвае их возить! А раз ты тут такой правильный — сторожи!»
4.
Бесфамильнов стоял на коленях у пулемёта, заправленного лентой, и, крепко вцепившись ладонями в деревянные ручки, со-средоточенно смотрел в степь. Большие пальцы уперлись в га-шетку, готовые начать стрельбу.
Мещеряк, тяжело дыша, упал рядом с ним на колени и, под-бросив крышку патронника, выдернул ленту из пулемёта.
— Собирайся быстро! — захрипел он шёпотом. — Не дай Бог, стрельнешь сейчас — нам конец! Немец на мотоциклетках бегит!.. Там дорога... Большак. Надо было не спать, а по сторо-нам побегать, оглядеться... А мы как раз около него и лежим... Немец по нему каждый день шастаить — песок сильно газолином смердит... Весь успел пропитаться уже... Собирайся быстренько и пошли!
— Куда? — недовольно спросил красноармеец.
— В яр. Он тут недалёко. Метров сто. И Бог нас спасает. Ес-ли б мы ночью в ту яругу попали — дальше голову в руках нести пришлось бы.
— Уйти и немца пропустить?.. — Бесфамильнов всем своим видом вдруг стал напоминать хищника, спрятавшегося в засаде. Даже из горла, как показалось Мещеряку, вырывалось чуть слышное рычание. А спокойная деловитость, с которой парень держался, говорили, что никуда он не собирается уходить. — Я думал, что вы специально сбежали до своего ветра. Ложитесь, будем пристреливаться.
— Они тебя видали? — Мещеряк торопливо принялся на-матывать обмотки, совершенно не слушая парня. — В яр бе-жать быстренько нада, пока нас не заметили. Им нас подстрелить — раз плюнуть. Хлопцы потому и бросили пулемёт, что возле самой дороги лежали. Думали, что вернутся. Но, видать, не вы-шло... Вещмешок не забывай и сухари... Они нам сгодятся...
Мещеряк встал на колени и словно сторожкий сурок погля-дел в степь, вытягивая свою короткую шею.
— Слава Богу, их нету!.. Дорога где-то в ямку скатилась. Это хорошо. Если мы их не видим, то и они нас не углядят, — сказал он суетливо.
— Ну и пусть видят. У нас пулемёт. — Бесфамильнов дело-вито поднял крышку патронника и стал заправлять ленту.
— Да этот пулемёт для настоящего боя — никчёмная желе-зяка... Их — не меньше, как тридцать мотоциклеток...
— Никчёмная!? Анка одним таким пулемётом полк офицер-ский разгромила. — Он резко поднялся и остался торчать коло-дезным журавлем, пристально всматриваясь в степь.
— Ты чего, хлопец? — Мещеряк ухватил бойца за штаны и повалил на песок.
— Нельзя уходить! Это же трусость! — перебил боец резко. В его голосе уже не было детской мягкости.
— Красноармеец Бесфамильнов! — сурово сказал Мещеряк. — Слушай мою команду! Ты не в детском доме. И я тебе не нянь-ка. Я, младший командир Красной армии, как старший по уставу...
В стороне, чуть наискосок, появились несколько мотоциклов. Они вылезли из низины и через минуту исчезли. Их сменили дру-гие. Колонна длинной змеёй ползла по степи.
Парень встал на колени, прилип к пулемёту и стал моститься возле него словно квочка на гнездо.
— Красноармеец Бесфамильнов!
— Я предательских приказов не выполняю! — выкрикнул в ответ боец торопливо. — И не собираюсь! — Лег, поднял при-цельную планку и вцепился в ручки так, что ладони побагровели.
«Молодой, да ранний. Тебе приказывать бесполезно, — по-думал Мещеряк, глядя с какой злой решительностью Бесфа-мильнов держался за ручки пулемёта. — И я, конечно, не коман-дир для тебя. Сержант... Бугор на ровном месте, и тот побольше начальник... И гимнастёрка у тебя командирская... А у меня важ-ное дело впереди. Если бы не оно, я бы уже копался в хуторе у ладной бабы. И плевал бы на войну и на тебя. Только жалко та-кого хорошенького... Может, когдась и люди из тебя будут».
Наматывая торопливо обмотки и настороженно озираясь по сторонам, тихо сказал:
— Ты скумекай — кому нужна твоя смерть здесь? Их всё равно не остановишь. Ну... если бы ты сейчас своё специальное задание выполнял, то понятно — умри, а сделай... А если ты ни одного немца ещё не убил, так успеешь. Дурное дело не хитрое...
Но Бесфамильнов не ответил.
— Послушай, Шура, а у тебя баба когда-нибудь была или девчонка? — спросил Мещеряк.
— Были! Много! Ну и что? — огрызнулся парень.
— Дело молодое, — откашлялся сержант. — И я, когда та-ким молодым был, всем хвастал, что у меня их без счёту. Под-рос, в голове как осенью на баштане... наросло. И одна заве-лась... А потом другая... Если будешь меня держаться, я тебе про девок много расскажу... И научу, чтоб в жизни об них меньше спо-тыкался. Скажу тебе сразу: девку возле себя держать — тяжкая наука. Это на войне один раз ошибся и — каюк. А с бабой оши-баться нельзя. До конца дней эта ошибка, как палка в колесе... Не поедешь и не побегишь. Только падаешь. Поднялся, поглядел — вроде, только лоб да колени расквасил. А, выходить — вся душа разбитая. Локоть, какое ребро — заживёт как на собаке, а душу ни одна мазь, даже из аптеки, не возьмёт.
Колонна вновь выползла на глаза, но уже всем своим удавь-им телом и ближе. Она медленно гнула петли, объезжая низины и стараясь держаться на возвышенностях. Серые мундиры ярко высвечивались лучами августовского солнца.
— В яр надо, пока не заметили, — вдруг зашептал Мещеряк. — Им нас подстрелить — раз плюнуть.
— Они к линии фронта! — зло отрезал Бесфамильнов. — Их остановить надо! Здесь!.. Анка с пуле...
— Да пошёл ты со своей Анкой! — не выдержал Мещеряк. — Что ты мне свою безмозглую бабу суёшь. Анька, Манька... Я на их нагляделся в девятнадцатом... От, в командирских тачанках они руками за пулемёт крепко держались каждую ночь. — И перехва-тив недовольную ухмылку красноармейца, тихо и спокойно доба-вил: — Дай Бог, нашему теляти да волка поймати... Что мы вдво-ём против них? Объедут и стрелять даже не будут. Не доведи, если в плен возьмут. Я уже у поляков в полоне был. В Здолбуно-ве на одного пана денщиком год как собака работал. Так то поля-ки. Они нашего брата чуть понимают. Мамка — матка. Хлеб — хлеб. Молоко — млеко. А тут немец... Нам до своих надо, сынок. А мне очень надо... У меня, считай, тоже специальное задание...
Он взял в руки коробки с лентами и, поднявшись во весь рост, приказал:
— Красноармеец Бесфамильнов, за мной, бегом!
— Нельзя их пропускать, — умоляя, сказал парень. Но, под-чиняясь приказу, нехотя поднялся, взял в одну руку трёхлинейку, в другую — вещмешок. — Они против Красной армии...
— А я думал — в баню париться, — раздраженно ответил Мещеряк и, озираясь, быстро засеменил короткими ногами. — Пригнись, и побежали. Нам до своих очень надо... Вдруг мать твоя объявится, искать тебя начнёт. А если мы с тобой до своих добежим скоро, так нам по ордену дадут... Тебе точно медаль дадут... Это я тебе обещаю. Главное, чтобы ты мне помог до на-ших живым добраться... Я за тебя словом, где надо, заступлюсь... А если чего со мной станется, перво-наперво у меня под...
Но Мещеряк не договорил. Бесфамильнов коротким рывком выдернул из-под его руки коробку с лентой и, бросив вещмешок и трёхлинейку на песок, спотыкаясь, побежал назад к кусту.
— Ты куда! Стой! Александр Климентович... Убьют же!
Но парень не слышал. Длинные жеребячьи ноги, цепляясь за песок, делали огромные шаги.
— Думал, что тут все дураки!? — выкрикивал парень громко. — Тебя плохо готовили для шпиона!.. Только у вас там, за грани-цей «Чапаева» боятся показывать! У нас все по десять раз смот-рели!.. Офицер связи у него нашелся в штабе, деникинская сво-лочь! В эркака никаких офицеров отродясь не было! Под Жито-миром кресты носить!
Бесфамильнов упал возле пулемёта, вложил ленту в па-тронник и схватился за ручки.
Звук от мотоциклов стал ревущим, и они приблизились к кус-ту шиповника, как показалось парню, на расстояние выстрела. Однако он, не спеша, развернул пулемёт в противоположную сторону и поймал в прорезь щитка спину сержанта.
— Непмановский церабкоп! Когда было это?! Когда ты сбе-жал с беляками к своим полякам! — ненавистно процедил Бес-фамильнов сквозь плотно сжатые губы. Заметив, что сержант на какое-то мгновениие остановился, он нажал нервно на гашетку. — Думал своими девками-мамками купить, пилсудчик! И фаши-стов немцами называть, гад!?
Мещеряк уже добегал до уреза яра. Он мельком оглянулся назад и увидел, как дуло «Максима» мигнуло пламенем, а доле-тевший звук врезался в его грудь и живот. Он судорожно повер-нулся всем телом к кусту и, словно выпрашивая милостыню у парня, протянул вперёд кулаки, в которых были зажаты трёхли-нейка и вещмешок. И упал на траву ничком.
Бесфамильнов стремительно развернул пулемёт в степь, поймал в прорезь головной мотоцикл и нажал на гашетку. Но «Максим» немо молчал. Парень выдернул ленту и, как учил его сержант, снова уложил патроны «близнятками». Хлопнул крыш-кой и надавил...
Пулемёт щелкнул по-собачьи коротко и умолк...
5.
Неожиданная стрельба в пустой степи остановила колонну. Гауптман, приставил к глазам бинокль, навел его на краснеющее пятно шиповника, а затем приказно махнул рукой в сторону куста. Из общей массы отделились четыре мотоцикла и, подобно за-гонщикам на охоте, полукругом стали наезжать на куст.
Красное пятно кустарника опять огрызнулось коротенькой очередью и умолкло.
Пожилой солдат-водитель на полном ходу развернул маши-ну, чтобы пареньку, сидевшему в коляске, было удобней целить-ся. А тот прижался к прикладу крупнокалиберного пулемёта и по-слал сноп светящихся пуль к корням шиповника.
Когда они подъехали, то увидели красноармейца, который лежал, уткнувшись окровавленной головой в ручки «Максима».
Пулемётчик вылез из коляски и пошёл к Мещеряку. Пере-вернул сапогом тело на спину и увидел кусок красного шёлка, который выбивался из-под гимнастёрки убитого. Достал нож, раз-резал ремень и рубаху. Вокруг тела был обмотан большой кусок красной материи.
— Штандарт! — крикнул радостно солдат и поднял над голо-вой полковое знамя.