Месть Дабаханки

Подробности

Категория: Валерий Партугимов

Дата публикации

Автор: Kefeli

Просмотров: 5507

“…Мы, люди, пока живы, должны стараться помочь друг другу, стараться обессмертить души друг друга: вы – мою, я – другого, другой – третьего, и так далее до бесконечности… Дабы смерть человека не обрекала нас на одиночество в жизни…”
Н.Думбадзе. “Закон вечности”

Помните печальную историю “сумашедши Марго”, с нежным состраданием описанную Нодаром Думбадзе в “Законе вечности”? Там ничего не придумано. И вправду жила-была прекрасная девушка - гордость верийцев. Но в один злосчастный день 1936 года закатилось ее солнце, когда “невиданное наводнение…сорвало и унесло мельницы с Песок, затопило людей в подземных подвалах серных бань”. В то воскресенье свахи привели Марго в баню, где невеста должна была показаться будущей свекрови. В момент смотрин и хлынули в баню потоки воды. “Мутная илистая вода в мгновение ока заполнила подземелье. Смолкли крики и плач… И примчавшиеся вскоре на помощь люди поняли, что спасать было уже некого… И тут кто-то заметил девушку с обезумевшими от страха глазами, прильнувшую к потолочной решетке одного из подвалов…”. Марго спасли, но разум ее помутился и “покатилось вниз колесо ее судьбы”.
Не без умысла приведены здесь цитаты из романа. Хоть и художественное это повествование, но включило в себя отраженное свидетельство очевидца, к сожалению, почти забытого трагического события в новейшей истории Тбилиси. Этот, предыдущие и последующие потопы привели ко многим людским жертвам, к исчезновению колоритного тифлисского района Пески с его вонзенными в дно Куры мельницами, нарядной базарной площадью с факирами и поединками баранов, гордостью ремесленного люда – театром “Фантазия”, по-домашнему уютной Песковской улицей, где вальяжно располагались местные бароны мюнхгаузены…Однако с каждым годом все меньше появляется на свет даже опосредованных документальных свидетельств внезапных разрушительных переворотов в природе, наносивших беспощадные удары по городу и его жителям. Кто видел и помнит – тот ведь не двести лет живет.
О наводнении 36-го года сказать не смогу - тогда меня еще не было на свете. А вот о тесно связанном с ним (о сути связки скажу позднее), случившемся спустя почти 20 лет, ужасающем потопе в Банном квартале - Абанотубани, расскажу в доступном моей памяти объеме, ибо своими глазами видел его последствия.
Об этой трагедии, насколько я знаю, по сей день толком ничего не сказано. До весны 1991 года в Грузии действовал строжайший запрет КГБ на разглашение этой и подобных историй, поскольку в Советском Союзе, как известно, “не было” авиакатастроф, землетрясений, наводнений и даже… секса. Помню, незадолго до драмы в Абанотубани, 4 апреля 1954 года, перед матчем открытия футбольного чемпионата СССР между командами “Динамо” (Тбилиси) и “Спартак” (Москва) многотысячная толпа безбилетников снесла массивные ворота стадиона, в возникшей давке погибли десятки человек, сотни получили увечья. Весь Тбилиси тревожно шумел. Но власть сделала вид, будто ничего не произошло. В печати и по радио – ни слова о ежегодных, порой смертоносных селевых потоках в Приэльбрусье, разливах Невы и Волги, у нас на Кавказе – Куры, Терека, Ингури… Советские люди могли знать о разрушительных паводках и селях в странах Запада, но все реальные наводнения на территории СССР, наряду с гибелью Атлантиды и библейским Великим Потопом, должны были быть признаны выдумкой врагов народа. Неспроста еще в 1924 году “Красная газета” писала, что наводнения надо рассматривать как пережиток царизма.
Сменилось поколение, быль обросла мифами, истерлась в памяти. Молодые люди в большинстве своем исповедуют прагматизм и стремление жить “сегодняшним днем”. Ныне даже пожилые тбилисцы утратили часть своей любви к долгим беседам о прошлом. Столько бед и несправедливости свершилось за последние десятилетия, что утомленная память, оберегая психику, стала избирательно относиться к былому, выдергивая из него только потешные эпизоды и экзотику быта. Так стоит ли ворошить полуистлевшие страницы истории, которые только и могут, что добавить меланхоличную грусть в наши и без того опечаленные души? Судите сами.
…Прошло года два со дня моего домашнего бунта, заставившего маму признать свое поражение и отнести ненавистные мне галоши в чулан на вечное хранение. Однако сейчас весьма пришлись бы ко двору эти пластикатовые черные уродцы пролетарской фабрики “Красный треугольник”, к смеху сказать, бывшей в прошлом поставщиком двора Его Императорского Величества. Разверзлись хляби небесные, и мои дырчатые парусиновые туфли, которые я по утрам подкрашивал зубным порошком, не выдерживали наглого натиска мутной воды. Упрямо топал напрямик через черные омуты от своей 66-й школы вниз по Энгельса (ныне - улица М.Асатиани), в направлении синагоги и дальше, к Сурб-Геворку, имея намерение пробиться к серным баням, невзирая на любые препятствия. А последние предполагались. С утра по классам прошлась Машка, знаменитая в городе наша тонкогубая директриса Марья Ивановна, и мы остолбенело внимали ее короткой, властной по тону речи: “Дети, вчера вечером в Банном квартале случилось большое несчастье, вам всем строго велено не ходить туда, не болтать лишнего”. Тут надо бы признаться, что в школьные годы во мне было полным-полно подростковых комплексов, и за неимением желанной раскованности я импульсивно бросался в крайности непослушания. Сказано “нельзя” – значит, можно. Не иначе как сразу после речи Машки я в момент свалил в шатало и попер напролом к Майдану.

Проскальзывая по слякотным листьям, мелкой рысью добрался до укутанной пеленой тумана Хлебной площади, где едва не попал под колеса затормозившей рядом “полуторки”. Из кузова грузовичка хмурые мужчины на руках перенесли носилки с лежавшими на них двумя фигурами в мокрых белых простынях в знакомый двор. Здесь жили подруга моей мамы тетя Нина и ее безногий брат Артюша, который часто на инвалидной коляске доезжал до нашей школы и приторговывал из-под полы сигаретами. Он сидел в потертой солдатской гимнастерке на балконе, на своем шарнирном троне, и понуро глядел на покрытый развернутым хурджином стол. Поперек столешницы уложили утопленников, попавших в смертельную ловушку в захлестнутой водой бане. То ли мать, то ли жена одного из них потеряла сознание, и соседки, уложив ее на оттоманку, приводили в чувство. Запомнились бархатная мутака-подушка с вышитой на ней соблазнительной персидской наложницей, фотография ослепительной Нато Вачнадзе в изголовье оттоманки и резкий запах валерьяны.
Первые увиденные мной жертвы наводнения оказались не последними. Не так бодро, но упрямо продолжил я свой одинокий путь, при этом уже всей душой желая себе попутчика. Мне казалось, что я растворяюсь в хитросплетениях непривычно пустынных улочек старого города. С детства милые взгляду дома сочились влагой, и из-под ее пленки отовсюду ярко высвечивал омытый дождем узкий, изящный кирпич типичной старотифлисской выпечки, придававший стройную горделивую осанку нашим домам. Таким же кирпичом были выложены стены и купола серных бань, проросших в знаковом для нас месте перворождения необъяснимо прекрасного мира - в маленьком поселении, которое с младенчества своего приняло звонкое имя Тифлис (поначалу – Тпхис) и со временем даровало его всему нарождавшемуся городу. Оставившее за собой скромные, последовательно сменившие друг друга имена Сеидабада, Харпуха, а затем и поныне - Абанотубани, это урочище навсегда осталось для тбилисцев святым местом, которое, казалось, должно быть защищено Богом на все времена…
К баням я подошел настолько близко, насколько мне, да и другим привалившим сюда ротозеям позволили спесивые мужики в кожаных куртках, оцепившие район бедствия. У поворота на Банную улицу, посреди огромной лужи нелепо торчала бежевая “Победа” их начальника, хотя и заглохшая, но с виду вполне - и неуместно - благополучная. На тротуаре стоял врач в белом халате, растерянно переминаясь с ноги на ногу, потому как некому уже было помогать. Позже я где-то прочитал, что слово “врач” на ассирийском означает “бог, знающий воду”. Но что этот “эскулап” в халатике мог знать о сошедшей с ума воде, порожденной необузданной стихией?
Представшее перед моими глазами показалось Оком Ужаса - вымышленной частью Вселенной, где бог разрушения Хаос и его демоны плавают по волнам дикой ненависти к человечеству. Только эти чудовища могли с такой яростью и мощью втоптать, втиснуть в развороченную полосу улицы - от пестрых изразцов Орбельяновской до неказистого обрыва над Курой - множество валунов, вывороченные в горах деревья, россыпи осколков стекла, желобчатой черепицы, дохлых псов, кошек и крыс, банных шаек, тумбочек, дощатых балясин…Все эти останки живой и неживой природы увязли в толстом слое мокрой грязи, навороченной тоннами песка, мелких камешек и травы с клочьями дерна. Какая-то странная желтоватая слизь была размазана по всей этой бесовской супеси, словно скисшая пахта по заплесневелому кусочку хлеба.
Поразили мое неискушенное воображение две изломанные скамьи, сброшенные селевым потоком вниз с плато Ботанического сада, и банные коши, плавающие в большом дюралевом тазу. Неделю назад на точно такой же лавке с прихотливо изогнутым сиденьем на Комсомольской аллее, в Ботаническом, среди зарослей бамбука, дрожа от сырости и волнения, я неумело целовался с одноклассницей Райкой, когда над нами грозно воздвиглись трое с красными повязками “народных дружинников”. Деревянные же шлепанцы и таз были главным приложением к акту омовения в серной бане, куда дед водил меня чуть ли не со дня моего появления на свет. Коши надевались на ступни и отщелкивали степ по пористому камню пола, а таз не очень был и нужен: в нем взрослые дяди разводили “таро” и смазывали себя с помощью терщика-мекисе этой иранской грязевой затиркой, чтобы спустя 10-15 минут смыть под струями душа вместе со всем волосяным покровом своего тела. Скамейки, этажерки, тапки и кастрюли – наши добрые опекуны по жизни в считанные минуты потеряли своих подопечных, а вслед исчезли и сами. Вещи обычно переживают хозяев, но был не тот случай.
Нашествию с гор возмущенного потока предшествовали адский грохот, оглушающий громовый гул, невиданной силы ливень. Очевидцы рассказывали: трещали и рушились кровли домов, сотрясалась земля, грозный рокот взбесившихся волн, накатывавших на беспечно распахнутые двери банных подвалов, перекрывал отчаянные крики взывавших о помощи людей. Наводнение развивалось стремительно, но продлилось недолго. Дабаханка превратилась в яростно бушевавшую реку, жадно поглощавшую пространство. По Банной улице валы грязекаменного потока накатывались один за другим. За какие-нибудь четверть часа земля окрест бань была покрыта образовавшимся озером, но спустя короткое время оно сникло и скатилось вниз на милость Куры…
Неужто такое смогла сотворить хилая речушка, с трепетной робостью подползавшая к царственной талии “Пестрой бани”? Она, немощная, так долго, медленно и незаметно текла вниз со склонов горы Табори, что люди время от времени забывали ее название и нарекали снова иным именем. Так, поначалу эта полуречка звалась Цавкисис¬цкали - по имени деревушки, откуда проистекает, затем, проползая пригородное Инжировое ущелье, обрела имя Легвтахеви, и наконец, добравшись до урочища Сеидабада и, обозначив здесь ложе своего равнинного успокоения, была поименована ремесленниками Дабаханкой, что созвучно то ли цыганскому, то ли курдскому, а может, фарсийскому слову “дабаханэ” - артель кожевников.
Объема воды Дабаханки даже в половодье никогда не хватало дабахчи – дубильщикам кож, подставлявших их под сточные трубы бань, использовавших таким образом насыщенную серой грязную мыльную пену для своих химических процедур. Редко когда не ворчали по случаю ненаполненности русла и мойщики ковров, и местные прачки. Им приходилось колдовать над своим тряпьем почти на дне томно плещущейся речки, словно понявшей рецепт спасения самой себя: когда жизненные силы иссякают, полезно немного полениться. Неспроста Сергей Параджанов в своем фантастическом “Цвете граната” весь этот ремесленный народ, обычно копошившийся в низине Абанотубани, собрал воедино и изящно разместил на амфитеатре банных крыш подле миражных полусфер куполов. Вода на экране щедро льется на кожи и ковры, но источник ее неведом и хитро выведен за рамки кадра. “Из красок и запахов этого мира мое детство сотворило лиру поэта и поднесло ее мне”, - звучащая в фильме песня Саят-Нова обращена именно к этой волшебной купели нашего города. Но почему так пророчески звучит последующая песнь гениального ашуга: “Мы ищем прибежище для нашей любви, но, взамен, дорога ведет нас в страну смерти”?
Пожалуй, и я выведу из визуального ряда своей памяти некоторые подробности увиденных мной скорбных картин. Души ушедших не должны быть оскорблены нашим чрезмерным любопытством. Достаточно сказать, что на моих глазах по Куре медленно разбредались в разные стороны лодки с сидевшими в них спасателями с баграми в руках. Слышал потом, что более пятисот утопленников были найдены в Куре, в затопленных до потолка подвалах бань, в прилепившихся к ним ресторане “Восток”, чайхане, отделении милиции и парикмахерской. В Куру смыло автобус с пассажирами, под откос улетел бетоновоз. Погибли много женщин. Побывавшая на месте трагедии Галина Рыщук – дочь известного журналиста, корреспондента газеты “Известия” в Грузии Николая Рыщука, проживавшая в Тбилиси с 1941-го по 1963-й в доме №6 по улице Чонкадзе, сказала мне: “Они могли успеть выбежать наружу после отката первой ударной волны, но выскочить на свет – нагими. Женщины могли спастись, но для этого надо было в мгновение ока разумом преодолеть вбитые в подсознание, врожденные понятия о чести и сраме. И они сделали свой выбор - остались внизу, чем обрекли себя на гибель”.
Не все купальщики приняли смерть, находясь в шаге от нее в подвалах бань. Где-то первая волна была очень сильной, где-то – послабей. В какой-то момент судьба предоставила шанс спасения, и тогда все зависело от самообладания и быстроты реакции человека. Те, кого инстинкт самосохранения подтолкнул к молниеносным действиям, выскочили сразу – в мыльной пене, нагие – и бросились бежать вдоль оврага вверх. Они спаслись, но в последующем не любили рассказывать о подробностях выживания.
Помню, в городе судачили о том, как Светлане Папаян, юной хрупкой парикмахерше, удалось спастись, вцепившись в настенное бра салона и чудом удержавшись на нем до спада уровня воды. Конечно, находившимся в домах Абанотубани людям судьба давала больше шансов на спасение, нежели тем, кто в момент наводнения оказался ярусом ниже. “Майдан находится в тифлисской яме, - писал в рассказе “Пестрая баня” стилевой кудесник Агаси Айвазян. - Пестрая баня примостилась в яме Майдана, а бассейны бани зарылись еще глубже”. Сам рельеф местности и набор случайностей определяли мученическую или счастливую участь каждого там оказавшегося человека.
О реальной истории мне рассказали московский журналист Роберт Гоголадзе и его сестра Ляля – в прошлом соседи врача Николая Мирианашвили по дому № 11/11, поныне образующему угол улиц Галактиона и Лермонтова. Кола любил пойти на выходные с детьми в баню, обязательно в “Седьмой-первый”. В тот день он забрал с собой обоих сыновей – старшего Джемала и пятилетнего Робинзона, да соседского подростка Жорика Киквадзе. Кола, грузный мужчина, страдал от болей в сердце, плавать не умел. Однако, когда вода начала заполнять купальный зал, он как мог, держался на ее поверхности и поддерживал детей. К венчающему купол вентиляционному фонарю снаружи по крышам подбежали местные жители, выбили стекло люка и сбросили вниз конец веревки. Сначала вытащили Джемала. Затем отец, собрав последние силы, обвязал Робинзона, но при подъеме узел сполз с груди на шею ребенка. К тому моменту обессиленный Кола был в отчаянии, не находя рядом Жорика. Когда же он увидел повисшее на веревке, сникшее тельце сынка, его больное сердце не выдержало. Теряя жизнь, Кола выдохнул: “Бог, прости меня, не уберег детей”. (Спустя годы Джемал и Робинзон назовут своих сыновей одним именем – Николай). Одного из стоявших на крыше парней спустили в люк вниз головой, он вытянул руки и обхватил Робинзона. Еще долго на шее спасенного мальчика был заметен шрам от веревки…
А Жорика напрасно искали. Он завозился в раздевалке. Там же переодевались трое солдат. Вдруг левая фасадная стена с грохотом разрушилась и ревущий водопад низвергся в зияющую мраком бездну, сбив всех с ног. Многих накрыло сразу – и навсегда. Повезло, что солдаты и Жорик умели плавать. Они продержались до того момента, пока вода достигла уровня наддверного окна. Солдатик выбил стекло, и все они, один за другим, можно сказать, выплыли на улицу. При этом мальчик сильно поранился об осколок. Эти подробности мне рассказал сам Жора Киквадзе, с которым мне удалось поговорить из Москвы по телефону. Ему 70 лет, работал инженером, ныне пенсионер, живет в Тбилиси на улице Цулукидзе. Говорит, что страх был перекрыт чувством стыда, поскольку на улице оказался голым, вымазанным кровью и мазутом. Увидев, что расположенные напротив подвалы бань затоплены, доплелся до “Гарнизонной” - она выше по Сурп-Саркиса (ныне улица И.Гришашвили) и шальной поток до нее не дотянулся. Там Жорика направили помыться в “генеральский номер”, дали ему кое-какие пожитки, перевязали рану. Затем мальчику стало плохо, приехала “скорая” и отвезла его в больницу. На следующий день навестить Жорика приехал не кто-нибудь, а сам министр здравоохранения. Увезли парня из больницы домой по указанию свыше на огромном представительском “ЗИМе”, но велели никому ничего не рассказывать. Сейчас уже можно – прошло более полувека…
Еще об одном драматичном эпизоде поведала мне заместитель редактора газеты “Вечерний Тбилиси” Нана Мелик-Оганян. В одной из серных бань в час беды находилась врач Софья Тагер - жена Ильи Бринера, в будущем ответственного секретаря “Вечерки”. Все время, пока проникшая в баню вода поднималась вверх, Тагер держалась на поверхности и помогла выбраться через люк в куполе нескольким женщинам, а потом с трудом вылезла сама. То, что эта энергичная добрая женщина не теряла присутствия духа при любых обстоятельствах, позже нашло подтверждение. Коллектив редакции поехал на экскурсию, в пути автобус перевернулся. Пассажиры получили тяжелые увечья. Первую помощь им оказала Софья Тагер. Врачи “скорой” позже говорили, что, если бы не ее вмешательство, последствия аварии могли быть гораздо хуже. Нас всегда окружают немало достойных людей. В отличие от многих других они не забывают, что отсутствие добрых дел – тоже грех.
Философы Древней Греции считали, что вода – первооснова всего сущего, так как из воды все возникает и в воду превращается после смерти. Изменяться может только состояние первоосновы. Что же тогда заставило “первооснову” так взбунтоваться, придать почти застывшему в теле предгорья ручейку мощь и напор дерзкой горной реки? Что побудило ее соскрести с подножия отрогов Триалетского хребта тысячи скальных околов и сквозь жерло Инжирового ущелья пульнуть этой страшной картечью по исконной плоти города? Старожилы говорили, что это месть Дабаханки за какую-то обиду на людей, за нанесенное ей увечье. Разговоры эти казались мне обычной тбилисской трепотней на вынос. Но не все так просто в нашей жизни.
В начале повествования я пообещал разъяснить суть связки между разделенными двумя десятилетиями наводнениями - отмеченным Н.Думбадзе в “Законе вечности” и другим, составляющим стержень моего рассказа. Почти невидимая сегодня нить, образующая причинно-следственную связь между ними, должна быть вытянута сквозь узкое игольное ушко на свет божий, дабы суть этой связи стала ясна каждому читателю и послужила тбилисцам неким предостережением на будущее.
Когда в 30-х годах городские власти затеяли реконструкцию района Старого Тбилиси, они вряд ли могли предположить, что эхо их брызжущего оптимизмом новаторства докатится до наших дней. Конечно, все необходимые инженерные коммуникации – водопровод, канализация и другие системы жизнеобеспечения требовали обновления. Большинство строений Абанотубани были возведены в незапамятные времена, их техническое состояние оставляло желать лучшего. Скажем, водопроводная и канализационная системы в банях представляли собой комбинацию из ржавых металлических труб и полых цилиндров, сделанных из смеси глины с резаной соломой, песком и камешками. Эти глинобитные изделия создавались еще в те времена, когда бассейнами служили углубления в скале, и узкие, тесные гроты купален освещались факелами. Они исправно пролежали в земле вечность, не прогнувшись под натиском прожорливой серы, и по сути были выносливей железных труб. Однако в новое время проповедовались идеи уничтожения, замены всего старого, как говорили – “отжившего свой век”. Во время реконструкции, например, ничтоже сумняшеся, снесли несколько бань с видом на набережную. Ажиотаж внедрения новых идей, пусть даже не проверенных дотошными расчетами и практикой, поощрялся сверху. Эти веяния снижали качество работы специалистов.
Реконструкцию следовало начинать с мероприятий, направленных на защиту квартала от паводков и селей, потому как все остальное могло оказаться бесполезным перед грозной стихией воды, способной залить и уничтожить все созданное человеческими руками. Специалисты хорошо знали о причинах и последствиях недавнего потопа, описанного спустя годы в “Законе вечности” Н.Думбадзе. Но, тем не менее, ими была допущена роковая ошибка в процессе создания защитной системы по периметру подступов к Абанотубани, призванной при паводках и селях направить могучие потоки воды и грязи в обход жилых мест и хозяйственных сооружений.

Глубокий овраг рядом с “Пестрой баней” - часть устья Дабаханки - должен был, с точки зрения инженеров-строителей, послужить стоком в Куру ливневых вод, скапливавшихся в окрестностях пригородного дачного поселка Коджори. Специалист Ю. Шкроб в журнале “Изобретатель и рационализатор” (№9 (645) за 2003 г.) свидетельствует: “Инженеры…из первого выпуска специалистов, учившихся при советской власти, без груза буржуазных предрассудков – предложили смелое новаторское… решение: уменьшить размеры стока. Раза в два… Разгорелась дискуссия. - Водосток, - доказывали молодые энтузиасты экономии, - запроектирован на пропуск вод от такого ливня, который случается в этих местах раз в 10000 лет. Стоит ли, из-за того, что через 10000 лет может залить мостовую на набережной, городить огромное, дорогое, уродливое сооружение? Давайте рассчитывать на ливень, случающийся раз в 500 лет”.
“Новаторы” одержали верх, как ни возражали “ретрограды” из старых, опытных инженеров, тщетно доказывавших, что расчетный случай может наступить в любой момент, к тому же проект обеспечит проходимость сквозь сравнительно малое отверстие только чистой воды, но никак не той тяжелой вязкой смеси камней, глины, коряг и травы, которую в реальности следовало ожидать. Водосток соорудили уменьшенного размера и потенциально бесполезный.
Большая беда, не спеша собравшись в путь, пришла-таки – и навалилась. Весь тот осенний день дождь лил как из ведра. Позднее в закрытом отчете ответственными лицами утверждалось: в верховьях оврага на подступах к Абанотубани с течением времени образовался завал из бурелома, продукта оползней и прочего мусора, к вечеру скопившаяся там вода прорвала эту естественную плотину. Почему-то было обойдено вниманием то обстоятельство, что разрыв плотины спровоцировал поток, сорвавшийся с гористых окрестностей Коджори, где в малых и больших скальных ложбинах скопился огромный объем ливневой воды. По лазейкам своеобразной дельты поток проник в новоявленное водохранилище в голове оврага. Объединившись, водяные массы ворвались в устье Дабаханки, узкое ложе которой было сжато с обеих сторон скалами ущелья. Суженность прохода и крутые склоны предопределили мощное наращивание объема и скорости селевого потока. Как и утверждали специалисты старой школы, “экономный” водосток быстро был наглухо закупорен. И случилось то, что должно было случиться. А потом было следствие, затянувшееся на много месяцев. Все понемногу спустили на тормозах, а слова осуждения достались… матушке-природе.
Внимательный читатель, наверное, уже заметил, что пока ни разу не была упомянута точная дата “нашего” наводнения. Указать ее не позволяла мне профессиональная педантичность, требующая абсолютного доверия к своей памяти или - к общедоступной, фактически ничтожной, информации. Интуиция сникла, уверенности ни в чем не было. Я был убежден лишь в том, что искомое увязано с осенней порой одного из срединных годов 1950-х. Поиск точной даты заставил переворошить все доступные мне источники, и это стало отдельной историей.

“…В бани ходили все, но по определенным дням. В пятницу, перед субботой, - грузинские евреи. В одну такую пятницу…”, - пишут в короткой заметке общего характера об интересующем нас наводнении Г., Н. и Ю. Матешвили, авторы сайта в "Google". Но упомянутая ими “пятница”, как сирота, повисла в тексте без привязки к конкретным году, месяцу и числу. На сайте в том же "Google" Лариса Агамалян-Николаишвили о потопе упоминает в нескольких строках: “Мы каждый раз выбирали новую баню, обходя стороной баню №5, которая находилась в подвале, и во время того страшного наводнения в сороковых годах в ней погибло много народу”. Это – ошибка в любом случае, даже если предположить, что Лариса имеет в виду трагедию 1936 года. В 1940-х годах в тбилисских серных банях не было потопов и гибели людей. На мою просьбу расспросить наших общих друзей о дате наводнения, главный редактор “Вечернего Тбилиси” Вадим Анастасиади ответил письмом: “Это случилось 26 мая 1954 года. На другой день, 27-го, я был на футбольном матче “Динамо” (Тбилиси) – “Спартак” (Минск) - впервые после семилетнего перерыва, и потому хорошо этот день помню. А дату матча определил по Интернету. Я помню эту игру, в минской команде в воротах играл Хомич, в тбилисской - Саная, счет: 2:2. Но воспоминание об этой игре связано у меня в первую очередь с наводнением: вот, мол, мы сидим на матче, солнышко светит и даже поджаривает, а всего лишь вчера произошла такая трагедия". Упомянутый Ю.Шкроб пишет: "Гром грянул в октябре 1954 года...". Получилось, как в детской игре: "Тепло, еще теплее, горячо...". Припоминал детали, косвенные свидетельства, спрашивал у школьных друзей. Тщетно. Позвонил Джемалу - спасенному сыну Еолы Мирианашвили. Он жив-здоров, обитает с семьей в Мухиани, работает начальником цеха на заводе "Электроавтомат" в Ортачала. “Отца похоронили 12 октября 1955 года, а наводнение случилось несколькими днями раньше, 3, 4 или 5 октября”, - сказал Джемал. Казалось бы, уж это свидетельство не могло быть искаженным по определению. Уверенности прибавило мое случайное знакомство в период поиска с дневником поэта и беллетриста Рюрика Ивнева (1891-1981гг.), уроженца Тифлиса, основавшего в 1919 году вместе с Есениным, Мариенгофом и Шершеневичем знаменитую в истории русской поэзии школу имажинистов. Р.Ивнев ежедневно в течение ряда лет описывал текущие события своей жизни. Вот дословная выдержка из его дневника: “ 3 окт. 55. Сухум. “Абх.”... Взял на завтра билеты в Тбилиси. Поезд отходит в 7 ч. в., и в Тбилиси приходит в 6 ч. утра… 4-го октября около 7 ч. по местному времени приехал в Тбилиси. С вокзала прямо к Корнеевым… Отдохнув немного у Корнеевых, пошел к Татьяне Кипиани. У нее неизменное сациви. Был позже у Анны Георгиевны Подваловой. Там – обедал. Во время чая – чудовищный ливень, гром, который в первую минуту мы приняли за выстрелы. Ужасная катастрофа на Майдане. На горе прорвалось водохранилище и затопило серные бани, в том числе баню №5, в кот. я часто бывал. Говорят, что погибли около 380 чел. Некоторые называли цифру 500 (об этом мы узнали на другой день). 6-го выехал из Тбилиси в Баку… 7 окт. 55. Баку. Гост. “Интурист” №214…”.
Я очень внимательно изучил записи всех тетрадей этого дневника, опубликованного журналом “Крещатик” (№3 за 2009г. – электронная версия). Все изложено в них и датировано вполне внятно и последовательно. До и после приведенного выше упоминания о трагедии - в записях 1954 и 1956 годов нет ни слова о каком-либо наводнении в Тбилиси. Перечитывая в энный раз запись о наводнении, подловил важную деталь. В интересующий нас период в дневнике обозначены все даты последовательно – одна за другой, но почему-то нет даты 5 октября 1955 года. Как четко обозначено в тексте записи от 3 октября, поэт в этот день купил билеты в Тбилиси “на завтра”, то есть на 4 октября, поезд отходил в 7 часов вечера и в Тбилиси прибывал в 6 часов утра следующего дня, то есть - 5 октября. Но Р.Ивнев пишет, что он приехал в Тбилиси 4 октября около 7 часов (утра) по местному времени. Нет сомнений в том, что поэт допустил описку по рассеянности: в Сухуми он 3 октября купил билеты “на завтра”, 4 октября выехал поездом из Сухуми в Тбилиси, где оказался ранним утром 5 октября. В тот же день Р.Ивнев пошел к Корнеевым и – далее по тексту записи, вплоть до вечера, когда начался “чудовищный ливень” и стало известно о катастрофе на Майдане. Случайная ошибка в записи дневника была совершенно очевидной. Кроме нее, я не нашел более ничего вызывающего сомнения в достоверности слов поэта. Поэтому опираюсь на то, что сумел найти и проанализировать в меру своих возможностей и упорства.
Итак, осмелюсь сказать: есть предположение, переходящее в уверенность, что наводнение случилось 5 октября 1955 года.
Упомяну еще о любопытных совпадениях, способных настроить наше воображение на метафизические импульсы: 4 октября 1955 года уфологи отмечали необычную активность появлений НЛО в разных районах СССР, главным образом - в горах Кавказа, а 15 октября того же года случилось самое крупное на тот момент наводнение второй половины ХХ века на Неве в Ленинграде.
В завершение позволю себе вернуться к вопросу, который ранее задал то ли тебе, дорогой читатель, то ли себе самому: так все-таки, стоит ли ворошить страницы былого и полузабытого, не дающие угомониться нашей памяти и душе, навевающие печаль, теребящие совесть? Мне думается, пора скинуть покров с тех темниц истории, в которых запрятаны вовсе не звучные победы или поражения, но вполне приземленные человеческие драмы, оставившие зарубки на судьбах конкретных семей, родов, сословий. Те же тбилисские термы умыты слезами и кровью жертв не только безжалостного скопца Ага-Махмад-Хана, но и мстительной Дабаханки, ставшей таковой из-за инженерной легкомысленности, некомпетентности и бездарности выскочек советской системы. Из одних книжек и статей о тбилисских серных банях в другие перекочевывают пряные на вкус цитаты Эвлия Челеби, А.Пушкина, Марко Поло, Василия Гагары и других знатных личностей, которые славословят наши волшебные бани и искусных джамадаров, но ни слова не молвят о бедах и горе Сеидабада-Харпуха-Абанотубани. Надо бы оставить эти замечательные цитаты создателям путеводителей и расчистить место в литературе документально-художественной для отображения найденных, исследованных самими авторами фактов и образов. Надо не воспроизводить эхо, но копать, искать, находить и рассказывать.
А кто же иной расскажет о том, что было увидено давным-давно, ежели не мы, динозавры по возрасту и уходящей натуре, тертые и неуемные тбилисцы старой закваски, истончаемые, как и горячие подземные родники, как и вся грандиозная эпоха Старого Тбилиси? Кто напомнит о тех сотнях и тысячах несчастных наших сограждан, которые стали невинными жертвами природных катастроф в сердцевине нашего любимого города? Кто подскажет, что надо бы в Абанотубани примостить мемориальную табличку, а лучше бы – небольшой памятник, к которому горожане могли бы подойти в нужный день, возложить цветы и зажечь свечи? Это было бы в духе лучших тбилисских традиций сохранения уникальной и, “…увы, уходящей городской культуры, - как писал в своем изящном эссе “Здравствуй, осел!” наш друг и коллега Теймураз Степанов, - того, что мы, последние из старых горожан, называем тифлисством, призывая помнить, как должно тбилисствовать во всем и везде, будь то баня, встреча гостя или проводы недруга”. Или - проводы в вечность, позволю добавить от себя.
Сбережение памяти о свершившихся бедах просветляет душу. Именно цепочка трагических событий в Тбилиси времен моего детства и юности, свидетелем, а иногда и участником которых я был, привела меня к взрослению и постижению некоторых смысловых тайн жизни.
Конечно, не только беды да горе уберечь надо бы в памяти, но и все, что значимо в истории нашей земли, жизни наших предков, все, что было создано многими поколениями и воплощено в понятие “дух Тбилиси”. “Моя память есть не что иное... как нравственная, этическая связь между мной и предками”, - эти слова Мераба Мамардашвили я готов повторять ежедневно как молитву.

Сохранение памяти и незатухающего живого интереса к великому духовному миру Старого Тбилиси, создавшему единственное в мире братство инородцев и иноверцев, проторившему путь к победе любви над ненавистью, воспитавшему не одно поколение достойнейших людей – суть нравственного выбора, стоящего перед набирающим силу, совершенно новым по образу жизни и мировоззрению поколением тбилисцев конца ХХ - начала ХХI века, уже во многом преобладающим по числу “занятых мест” на этой очарованной земле. И, наверно, - более трезвым и рассудительным по сравнению с нами, “последними из старых горожан”. Возможно, менее эмоциональным, даже слегка ироничным, снисходительным в своем отношении к прошлому и представлениям об особой ауре и духовности древнего города, но это лишь мои предположения, только догадки…
Набравшись духа написать эту книгу, я собрал и посадил за стол тех любимых мной людей, истинных тбилисцев, которые были рядом всю жизнь. Им я доверяю беспредельно. Мне нужен был их совет. Но они молчали, потому как покинули этот свет и меня один за другим. Но книгу пишем вместе.
Москва-Тбилиси

• < Назад