Поэзия

Подробности

Категория: Екатерина Канайкина

Дата публикации

Автор: Kefeli

Просмотров: 1157

Маёвое

Распущенная донельзя тоска, 

похожая на порванный рассказ,

как паучиха ползает по полу.

То примотает нити к разговору,

то перекрутит связку из путей,

то психанёт и ляжет в темноте.

Сверни мне — скажет — горы

и разбухнет

под стулом за столом в углу на кухне.

Купи мне — скажет — чипсы 

и вздохнёт.

И повернётся задом наперёд.

Я отвоюю двадцать с чем-то маев,

маёвых дней с апчихом аллергий,

резиновые гири-сапоги

нахлюпают с дорог зелёной пыли,

я рассмеюсь, к безумию близка,

и, задыхаясь от воспоминаний,

я подниму глаза.

А там  тоска.

Оконное. Карнизное

По весне открываются окна чуть-чуть или настежь,

Выпуская сюжеты квартирных историй наружу.

Сквозь москитные сетки ритмично ругается Настя,

Защищая свой мир от всегда раздражённого мужа.

Огрызается Федя на вечный бубнёж бабы Мани,

Не справляясь с бушующим юным весенним гормоном.

Ведь Тамара с Петром, что снимают квартиру под нами,

Веселят и смущают вечерним и утренним стоном. 

Слева Ирка пытается жить по режиму младенца,

Разрываясь порой у окна в одиноких рыданьях.

Справа ванна напротив окна и всегда в полотенце

Бродит в поисках счастья самец в перманентных свиданьях.

Рассекречены коды историй живущих в квартире,

Где у каждого свой Дон Жуан и своя Мона Лиза.

Где раскрытые окна в прямом сообщают эфире,

Миллионы историй, летящих над каждым карнизом.

И как будто

И как будто…

Руками закроешь лицо,

Потеряется резкость под снежной пыльцой —

Посмотрите, какая отрада!

За руками не видно...

И ладно.

И как будто по полю бежишь босиком,

И цветок на ладони с седьмым лепестком,

Донесешь, но не вынесешь — сон же.

Это всё только выдумать можно.

Это всё, это всё,

Но как будто в ночи

За тяжелыми шторами кто-то молчит,

Возле многоэтажки напротив

По луне кто-то видимый бродит,

И лихачат за окнами звезды.

Не серьёзно здесь всё.

Не серьёзно…

Утром откроешь окна, раздвинешь шторы.

Он растворится медленно, тот, который.

В доме, ну том, напротив, проснутся люди.

Это все так и будет, все так и будет. 

Солнечный свет из облака вынет мякоть. 

Нет, ну серьезно, не надо, 

не надо плакать.

В общем-то, без

                                                      «…и чахле, и сдохле, и чтобы небо, не падать, стрела

                                                       и корона, кожу в огонь, трезвый вернулся Улисс…

                                                       Зябко, и в горле першит от ноябрьского стекла.

                                                       Домой выхожу из (допустим, за) дернутых шторами улиц…»

                                                                                            Сергей Гринев

Зябко, голос сдержанный и простуженный кутается в кашне,

снег засыпал проходы так, что расстояниям не пробиться.

Зимний оттиск осадков выдал свое присутствие, как клише —

одно, основное. (Остальные, видимо, — интуиция).

В общем-то, так вернее: город выдержан, на десерт — мускат,

пытаюсь понять, как из идентичного (в общем-то) чувства

может зародиться вера небесная, а может — земная тоска,

утопичная, как банальный ответ на «Опросник» Пруста.

Это даже не кризис — это финиш, сумерки, минорное «без»,

(без) различие, выживший интервал, положение не войти/не выйти:

если зябко, но двери подъезда открыты настежь в моей Москве —

толку (без), если из парадного ты устало шагаешь в продрогший Питер.

Маленькое Лето

                                  Л.

Никто не плачет.

Девочка в халате

не плачет. 

Ей достался чудо-мальчик,

который не умеет говорить

и думает, что сок растёт в столовой. 

И мамы нет. И нет такого слова. 

Она смеется. За руку берет.

Потом смеется. На руки берет.

Потом берет и не уходит вовсе.

И за окном кромсает листья осень

на полотенце стираных дорог.

Весна чудит. Но Маленькое Лето

сегодня строит домики из лего,

а завтра в магазине купит сок.

Никто не плачет.

Девочка в халате

смеётся.

Молча курит по ночам.

Там маленькие туфельки в прихожей,

усталость и озноб, и страх по коже.

И тихое такое «не отдам».

Я видела

Я видела, как главное шоссе

толкает пробки, замедляя время.

Как домик из цветных карандашей

переживает смену поколений

за тот февраль, который виноват.

Где окна выставляя, как мишени, 

горели лампы в сотни киловатт, 

но не спасали. Вечер на колени

набрасывал то платье, то ладонь,

ещё не веря, что теперь напрасны

и эта затянувшаяся боль, 

и детская иконка под матрасом. 

И сколько бы

не падал свежий снег,

пока февраль дожевывает зиму,

я тороплюсь преодолеть парсек

от звезд

до разноцветных первых примул.

Он

                                                            Т.

Выходила в город, где фрукты и транспорт росли в цене.

Где не верилось в смысл жизни и, главное, - в право голоса.

Где она научилась дышать любовью своей, а не

Выхлопами проспавшихся алкоголиков и автобусов. 

Возвращалась в дом, где за стенами пряталась пустота. 

Где скучала кошка цвета ее зимы и уставших мыслей. 

Где она научилась дышать любовью своей, а та

Научила ее скучать по его словам. 

И менялись числа...

И менялись кадры: кино/реклама/кино/финал…

И лечились: нервы, стихи, поступки, простуда, тело. 

А она умела дышать любовью своей, он знал. 

А она хотела дышать. 

И любить - хотела.