Гиблое место

Подробности

Категория: Дмитрий Воронин

Дата публикации

Автор: Kefeli

Просмотров: 1480

Известный на всю страну модный художник-портретист Миколас  Самсона-вас отправился в творческую поездку по Нечерноземью. Богемная столичная жизнь последних десяти лет почти полностью опустошила  Миколаса, заставляя его всё чаще и чаще менять свои волшебные кисти на бокал вина или рюмку водки. Да и от картин, которые Миколас  всё же время от времени писал, удовольствия не по-лучалось. 

«Вся жизнь – дерьмо, −  жаловался он по пьяни своим очередным собутыль-никам. – Не то всё, не так. Одни рожи лишь рисую. А в них только жадность да подлость, гнусность да пошлость, тупость да жлобство. Ни капли человеческого, сплошь рога, копыта и мерзкие  ухмылки. Один бесконечный мелодраматический триллер. Уехать бы куда, на лица нормальные посмотреть, на завалинке поутру по-сидеть, петухов послушать, молока парного испить вместо этой водки проклятой, будь она неладна».

И вот ехал  Миколас в купейном вагоне, потягивал потихонечку коньячок и любовался в окно сменяющими друг друга пейзажами. Сердце художника радостно стучало в такт железнодорожному перестуку, наполняя Миколаса чудесными предчувствиями.

«Боже, какой я дурак, какой дурак, что двадцать лет проковырялся в этом столичном дерьме! Столько времени зря убил, – думал Самсонавас. – Нет, нет, больше и за сто миллионов меня назад не затянешь. Только туда, вперёд, к народу, к истинной Руси, к корням, в глубинку! Там черпать самое лучшее, самое благо-родное, самое одухотворенное! И свою душу лечить, лечить и лечить. И Бога мо-лить о прощении. В церквушке какой-нибудь самой захудалой. И чтоб без помпы и красивостей, а по-настоящему лбом оземь, и с батюшкой-подвижником. С беседа-ми с ним философскими за чашечкой чая да с баранками. Ах, красота!» 

С такими благостными думами и прибыл Миколас  Самсонавас в областной центр. Встречали художника с цветами и хлебом-солью девушки в сарафанах. Ме-стная элита счастливо улыбалась приезду знаменитого гостя, нахваливая его неза-урядный дар и великие успехи. 

– Миколас, ваши портреты, они такие, такие! Они как Джоконда да Винчи и квадрат Малевича в одном лице и даже лучше! – придыхала перед Самсонавасом  моложавая жена губернатора. – Я как их увидала, так в их и влюбилась без памяти с первого взгляда и до конца. Я так надеюсь в мечтах, что и моё скромное лицо ля-жет красками на холст  в портрете от вашей гениальной руки с кистями. И мои дети тоже в мечтах, даже в школу не ходят, всё ждут вашего приезда и позирования. А уж Матвей Гаврилович, муж мой, так он просто бредит вашими картинами. Он и в Эрмитаж в Кремле ходит, когда в Москве в гостях у президента бывает. Придёт в Эрмитаж, встанет перед картиной и любуется на неё с наслаждением. Вы ведь,  Миколас, президента в натуре рисовали, у нас говорят? Как он вам в натуре пока-зался? Великий человек? 

«Бред, – тряхнул головой Самсонавас, пытаясь избавиться от наваждения, – дурдом,  похлеще московского. Видать, от приёма не избавишься. Поем – и сразу же в глубинку, подальше от этого невежества».

На вечернем приёме Миколас  Самсонавас пил, ел и выслушивал всякие глу-пости. 

– Вы, Миколас, Литвинову рисовали? Как она вам в обнажении? – пытала Самсонаваса толстая жена начальника областной милиции. – Говорят, тоща, как скелетина, и еле ходит от диеты. 

– А правда, что у Пугачёвой груди из накладного силикона, и каждая по во-семь килограммов веса? – интересовалась плоскогрудая владелица местных супер-маркетов. 

– У нас тут спор меж своими возник, что Церетели Петра Первого с Лужкова слепил, –  чокнулся с Миколасом  бокалом  с шампанским губернатор. – А некото-рые прямо указывают на Грызлова. Ты к кому склоняешься?

– А вы к кому?

– Хитер, брат, на мякине не проведёшь, – погрозил пальцем Самсонавасу гу-бернатор. – Вот что значит столичная закваска.

– Нам тут сказывали, что вы голову Ленина для Зюганова в мавзолее спози-ровали, – нервно дернул художника за рукав лидер областных коммунистов.

– Для чего? –  от неожиданности Миколас расплескал полфужера коньяка.

– Для истории. Ну и как она?

– Кто?

– Голова. 

– Мертвая, – разозлился Миколас глупейшему вопросу, – мертвее не бывает.

– Ну да, ну да, мы, вобщем-то, так это и предполагали, – спрятался за много-численные спины коммунист. 

– А что, были сомнения? – прокричал вслед ему Самсонавас.

– Не обращай на него внимания, они уже в прошлом, – приобнял за плечи Миколаса местный банкир, увлекая его за собой на балкон. – А нам бы с тобой о будущем перетереть.

– В каком смысле?

– В смысле вложений. У нас тут как бы кризис небольшой наметился, так вот хочу узнать напрямую, с первых, так сказать, уст. Твои картинки, что, действи-тельно бабок стоят? Или это всё туфта?

– Ну, стоят, наверное, раз покупают.

– Ты мне не винти, ты мне как на духу, как перед папой скажи, стоят или нет? – пыхнул сигарным дымом в лицо художнику банкир.

– Стоят, стоят, – поморщился от бандитской выходки Миколас. 

–  Ну, смотри, не обмани, – фамильярно похлопал по плечу Самсонаваса банкир. – Мы тут с пацанами решили в тебя вложиться. В Москве уже кое-что при-купили, и здесь, надеюсь, прикупим. Ты же сюда рисовать приехал?

– Ну да, – кивнул Миколас.

– Так и давай рисуй. Вон сколько мурла вокруг крутится. Мы с пацанами всё скупим, что нарисуешь. Если там краски, кисти, бумага нужна, ты говори сразу, не тушуйся – всё привезем, хоть весь склад лакокрасочных изделий.

– Спасибо, конечно, но я здесь задерживаться не хотел бы, у меня другие планы.

– Это какие? – нахмурился банкир.

– Хочу в глубинку проехать, поближе к народу, там найти новые сюжеты.

– Ты чё, охренел? – ругнулся банкир. – Кто ж тебе за обыкновенных колхоз-ников платить будет? Они ж не стоят ничего. А тут вон золотое дно, от губернатора до прокурора.

– Шедевры не от званий зависят.

– А от чего?

– От мастерства, – тяжело вздохнул Миколас. – Шишкина знаешь?

– Ну, – согласно кивнул банкир. – Про медведей у него и про рожь.

– Во-во. А людей ты там видел на его картинах?

– Нет, не видел.

– Вот видишь, у него на полотнах один лес, и сто́ит он побольше, чем любой из моих портретов.

– А-а-а, – задумчиво согласился банкир.

– Вот тебе и «а-а-а». Потому и в глубинку хочу. Понял?

– Теперь понял.

– Ну, а если понял, избавь меня от этих рож и отвези  куда-нибудь подальше от цивилизации.

– Договорились, завтра с утра будь готов.

На следующее утро крутой внедорожник увозил художника на север всё дальше и дальше от областного центра. 

– Куда теперь, начальник? – поинтересовался водитель, промчавшись мимо очередного городка. – Дальше скоро другая область, а мне туда без пахана въезд заказан.

– Через пару километров поворот на Шишку, не пропусти, – ещё раз взгля-нул на карту Самсонавас.

– Что за Шишка такая?  Не слышал ни разу, – пожал плечами водитель.

– Судя по карте, километров сорок к северу от трассы будет.

– А дорога какая? 

– А чего тебе дорога? – похлопал по панели Миколас. – У тебя такой танк, он и без дороги запросто пройдёт.

– Не скажи. Пахан, знаешь, за каждую царапину спросит.

– Не боись, за всё заплачено, – усмехнулся художник. 

Свернув с магистрали, внедорожник ещё километров десять катил по ас-фальту, потом столько же по просёлку и оставшиеся километры – по совершен-нейшему бездорожью.

– Может, заблудились? – занервничал водитель, потеряв терпение. – Чёрт знает, как тут ориентироваться, – всё бурьяном заросло, едем почти на ощупь. Да и наши поговаривали, что места в этой стороне гиблые.

– Да нет, всё нормально, вон и изба на взгорке виднеется, – указал вперёд Миколас.

 У покосившегося, потемневшего от времени деревянного дома, обнесённого полуистлевшим штакетником, сидел сморщенный сгорбленный дед, одетый, не-смотря на августовский тёплый день, в зимнюю шапку-ушанку, старую издерган-ную фуфайку, ватные штаны и валенки.

– Не жарко, папаша? – обратился к нему Миколас. – Не рано ль зиму встре-чаешь?

– Она у нас и не кончалась, сынок, – беззубо улыбнулся старик.

– А это что? – повёл рукой вокруг Миколас, указывая на разнотравье.

– А этоть видямость, обманка, – хихикнул дедок.

– Да чё ты с ним базаришь, – встрял в разговор водитель. – Не видишь, на-жратый с утра и бредит. Ты, дед, лучше спой, как до Шишков нам добраться.

– И петь тута нечаго, вы ить ужо в Шишках.

Водитель оглянулся кругом, но кроме дедовой избы никаких построек не об-наружил.

– Чё ты дуру гонишь, чё гонишь, – набычился он на старика. – Где Шишки, показывай!

– Так ить где? – не испугался сурового взгляда  старик и махнул ладонью в сторону. – Вязде. Тут Шишки, и за энтим оврагом Шишки. В них Гнат Шишков жавёть. И за тем перелеском Шишки. Тамоть Агафа Шишкова с Авдотой Шишко-вой жавуть. А за тем вона полем, вона на холме крыша видается, тамоть Кириян, мой брательник, жавёть с жаною Марусей, и тожа в Шишках. Ну, а тамоть, отку-дать вы приехали, тамоть Петка и Федка жавуть, тоже брательники из трахтуристов безжённые. И у них Шишки. Так какие вам надоть?

– Офигеть! – вылупил глаза на деда водитель.

– Папаша, – чуть подумав, обратился Миколас к старику. – Я в отпуск прие-хал из Москвы, хотел месяца три-четыре у вас тут пожить, отдохнуть, сил набрать-ся, ну и поработать. Не подскажете, у кого на постое остановиться? Я заплачу.

– Из Москвы,  скаживаешь? – прищурился старик, оценивая Самсонаваса. – Так ить подумкать надоть. Ежели в Шишки к Петке и Федке, так ить пьють и мор-добитствують. Не пойдешь?

– Не пойду, – улыбнулся Миколас.

– Ну и правда. А ежели к брательнику мому Кирьяну, так ить пьёть и мордо-битствуеть. А ишо Маруску равнуить. Не пойдешь?

– Не-а, – еле сдерживая смех, закрутил головой Миколас.

– Ну и правда. Тогдать, получатся, к Гнату Шишкову. Он самогонщик справной, тожа пьёть и мордобитствуеть. Не пойдёшь?

– Нет, не пойду, – расхохотался Самсонавас. – А Авдота с Агафой тоже пьют, наверное, и мордобитствуют?

– Ну не так, как Петка с Федкой, всё жа они бабы, – хитро прищурился де-док. – Но оцарапать можуть хужа кошки.

– А еще кто в округе живет, или всех назвал? – вмешался в разговор води-тель.

– Чё ж не жить, жавуть. И кум жавёть, Гавря Шишков, и кума жавёть, Нине-ля Шишкова, и в других Шишках Минька жавёть. 

– Тоже Шишков? – давился от смеха Миколас.

– Ясно дело.

– И тоже пьет и мордобитствует?

– Ясно дело.

– Получается, ты один не пьёшь, наверное, и по характеру паинька?

– Ясно дело.

– Так, может, мне у тебя и расположиться на постой? – подмигнул Миколас водителю.

– Ясно дело.

– Ну, так и быть, остаюсь, – протянул старику руку художник. – Я Миколас Самсонавас.

– Лях, што ли? – глаза старика хищно блеснули.

– Нет, литовец по отцу, а так русский.

– Ну-ну. А ентот хто будет? – обратился дед в сторону водителя. – Не шве-дец ли?

– Сам ты шведец, – обиделся водитель. – Я, вообще, русский с Казахстана. И имя мое Мирон. Усёк?

– Ну да, ну да, – согласно закивал головой старик. – А меня Козимой прозва-ли.

– А по отчеству? – спросил Миколас.

– А по батюшке Силыч.

– Кузьма Силыч, значит?

– Ага, ага. Козима Силыч.

– Ну, ладно, Кузьма Силыч, показывай свои хоромы.

Пройдя через сени, Миколас  с водителем попали в просторную кухню с ог-ромной русской печью. Кузьма Силыч пересек её и отдернул занавеску, скрывав-шую небольшую комнатку, в одном углу которой стояла железная панцирная кро-вать,  заправленная лоскутным одеялом, а в другом старая этажерка и шкаф. Рядом с кроватью притулилась кривоногая табуретка.

– Вот здеся и жави. Устроить? – обратился к Миколасу Кузьма Силыч.

– Устроит, – вошёл в комнату Самсонавас и повернулся к водителю. – Звони своему шефу, что всё в порядке, место нашли, и завтра я приступаю к работе.

Водитель поднёс мобильник к уху, дождался ответа и стал докладывать хо-зяину обстановку.

– Чагой-то он, молится? – зашептал старик, показывая пальцем на Мирона.

– Звонит, – усмехнулся Миколас.

– Гдей-тоть звонють? Не слахать, – приложил к уху ладонь дед.

– Да нет, это он звонит, начальству своему.

– Кудыть? 

– Начальству.

– Так ить чем?

– Что чем?

– Звонить чем?

– А-а-а, – заулыбался Миколас. – Мобильником, дед. Штука вон у него в ру-ке такая, на коробок спичечный смахивает, телефон современный.

– Идишь, – отмахнулся от Миколаса Кузьма Силыч. – А то я талафону не знаю.

– Нет, правда-правда, хочешь послушать? 

– Идишь, буду ашо. Што я, малой – голову дурить? Талафон со шнуром и трубою, – обидчиво надулся старик и, развернувшись, вышел из комнаты. 

Водитель тоже закончил разговор по мобильнику.

– Ну что, всё доложил? – поинтересовался Миколас.

– Да-а-а, – удручённо почесал затылок Мирон.

– Случилось что?

– Пахан приказал при тебе оставаться.

– Что значит, «приказал»? – разозлился Самсонавас. – Вот ещё новость! Не нужен ты мне. Поезжай домой, – и точка.

– Не, не могу, – покачал головой Мирон. – Пахан приказал.

– Дай мне трубку, я сам с ним поговорю, – протянул руку Миколас.

– Не, не могу, батарейка села, подзарядить надо бы.

– Ну так заряжай, чего ждешь?

– А вот смотрю кругом и ни одной розетки не вижу. И ламп нигде нет. 

Миколас тоже внимательно обвёл взглядом комнатку, но ничего электриче-ского не обнаружил. Выйдя в кухню, он поднял голову к потолку. Люстры там не было.

– Кузьма Силыч, – растерянно посмотрел на деда художник, – а розетки-то где?

– А нетути.

– Как – нету?

– А так, нетути и нетути. А пошто их держать, коли и света нетути.

– Как так и света нетути? – перешёл на дедовский лексикон Миколас.

– А вот так. Как Петка с Федкой все проводы со столбцов посняли годов эдак десять назад, так и жавём без лактричества.

– Ни фига себе! – присвистнул Мирон. – И чё, вы, получается, и телик не смотрите?

– Талавизор, што ль? – переспросил Кузьма Силыч.

– Ну да.

– Дык, у мини яго отродясь не было.

– Счастливый человек, – с завистью вздохнул Миколас.

– Какой счастливый? – возмутился Мирон. – Это же дурдом какой-то. Как же можно без телика жить. Я б повесился через неделю. Ни «Кривое зеркало», ни «Поле чудес» не посмотреть. Дикость какая-то. Этим Петьке с Федькой головы на-до пооткручивать.

– Не. Нельзя, – не согласился Кузьма Силыч. – Хто тогдать по муку,  по соль, да по шпишки ездить нам будить? Окромя Петки и Федки некому. Трахтур токмо у их имеется. А то и кафеток кады привезуть.

– Слышь, художник, поехали отсюда, пока не стемнело, – повернулся Мирон к Миколасу. – Там на трассе деревень куча. В них и свет есть, и телевизор.

– Не-а, – улыбнулся в ответ Миколас. – Мне это в самый раз подходит, са-мое-то для творчества. Никакой цивилизации.

– Не понял? – изумлённо уставился на художника Мирон. – Ты чё, тут хо-чешь остаться? В этой дыре?

– Ну да.

 – Подожди-подожди, а мне-то что делать?

– Домой езжай, я ж тебе говорил.

– Нельзя мне домой, за тобой приказано присматривать, – сник как-то сразу Мирон и умоляюще обратился к Миколасу:  – А может, передумаешь, а?

– Нет, – твёрдо ответил художник. – Ты, Мирон, ехал бы. Не можешь домой, остановись у кого-нибудь в райцентре, будешь оттуда ко мне наезжать.

– Правда? – ожил Мирон.

– Правда.

– Точно, блин, – хлопнул себя по бритой башке Мирон, вспомнив о чём-то. – Так я поеду, а то там Петросян скоро.

– Езжай, я тут и без тебя справлюсь.

После отъезда Мирона  Миколас перетащил свои вещи в комнатку, достал из привезённого с собой ящика бутылку с коньяком, вышел на крыльцо и подсел на ступеньки к курившему самосад деду.

– Ну что, Кузьма Силыч, а не распить ли нам за знакомство бутылочку конь-ячка?

– А давай, – согласился дед. – Токма бражничать тута на дворе будем, а то в дому скоро стемнееть, мимоть рота, как быть, не пронести.

– Ну, на улице, так на улице, – довольно потер руки Миколас  и мечтательно произнёс: – Хоть на закат полюбуюсь, сто лет его не видел, да может, наконец-то картину настоящую напишу.

– Дык, полюбуйся, полюбуйся, мабуть, и напишешь, – пыхнул козьей нож-кой старик.

 И вот, когда уже почти затух закат, и была уговорена бутылочка коньяка, вдали раздалось прерывистое тарахтение. 

– Это что? – прислушался к странному звуку Самсонавас.

– А-а. Енто Петка с Федкой на трахтуре едуть. Видать, гдей-тойть каросину добыли. 

Через минут пять во двор Силыча вкатился допотопный драндулет, отдалён-но напоминающий трактор «Беларусь», выпустил облако вонючего дыма и обре-чённо заглох. Из покорёженной кабины, когда-то синего цвета, а сейчас сплошь покрытой ржавыми проплешинами, кряхтя, спустились два одинаковых кряжистых низкорослых бородача в замызганных телогрейках, в штанах галифе военного по-кроя и кирзачах. Пошатываясь, они подошли к костерку, у которого беседовали Миколас со стариком. 

– Здоров будешь, Козима Силыч, – снял кепку перед хозяином один из близ-нецов.

– И табе здорову быть, Петка.

– Здоров будешь, Козима Силыч, – снял кепку и второй близнец.

– И табе тож здорову быть, Федка.

– Подсести могём до огоньку?– сел к костру первый брат.

– Дык, сел ужо.

– И то верно, – согласился, усаживаясь, Федька. 

Минуты две у костра стояла тишина, которую нарушил  вздох Петьки:

– У тебя, Козима Силыч, сказывают гость объявился?

– А хто сказываеть?

– Дык, ходют слухи, – ответил Петька 

– А-а-а, – кивнул старик. 

Над костром снова повисла тишина. Миколас с любопытством и удивлением рассматривал двух братьев, которые будто и не замечали его присутствия.

– Говорят, ажно с самой Москвы, – нарушил затянувшееся молчание второй брат. – И будто лях?

– А хто говорить? – повернул к нему голову старик.

– Дык, ходют слухи, – ответил Федька.

– А-а-а.

И опять над костром повисло молчание. 

– Познакомил бы, – через несколько минут оторвал от костра взгляд Петька.

– Дык,  я не супротив, токмо, вот, знакомка у вас исть али как? – растянул губы в хитрой улыбке Кузьма Силыч.

– А как жа! Чё, мы не русские люди без знакомки по дворам шастат, – ожи-вился Петька и повернулся к заулыбавшемуся брату. – А ну-ка, Федка, слётай ми-гом к трахтуру, достань там знакомку.

Федька тут же вскочил на ноги, будто только этого и ждал. Вскоре на траву опустилась трёхлитровая банка, наполненная мутноватой жидкостью.

– Кряпка? – облизнулся старик.

– Забижаешь, – нахмурился Петька. – Крепчее столишной будет.

– А ты её пивал, столишную-то?– хихикнул старик.

– Забижаешь, – ещё больше сдвинул брови Петька. – Што, мы с Федкой со-всем ужо дякие, што ли?

– А может, мне это… – попытался встать на ноги Миколас.

– Сяди ужо, – придержал рукой художника старик, поняв его намерения. – Успеешь ищё до ветру. Сначала поручкайтесь. Это Петка с Федкой, братья близня-ковые. Петка старшой. 

– На двадцать минут, – гордо расправился Петька.

– Во-во, – подтвердил Кузьма Силыч. – А ентот, Федка, младшой, с отстава-нием, значится.

– С каким таким отставанием? – вскочил на ноги Федька.

– Сядь, пятух! – цыкнул на него Петька. – А то забыл, как в школе учился?

– А чё в школе? – обиженно забубнил в бороду Федька, опускаясь на траву. – Когдать енто было? Дык, што, из-за ентого до старости в дурнях ходить, што ли?

– А енто Миколас, – не замечая возмущения Федьки, продолжал знакомить своих гостей старик. – По-нашему Микола, значится, будеть.

– Лях? – вновь нахмурился Петька и потянулся к банке. – Для ляха знакомки не станется. 

– Не-е, – успокоил его Кузьма Силыч. – Наш ён, русской. Енто родители у яго ляхи или шведцы. Тьфу, забыл. Подсоби, Микола.

– Литовец по отцу, а по матери русский.

– Ну, ежели по батьке, тады ладно, – убрал руки от банки Петька. – В жисти всяко быват. У нас вона с Федкой папаня, дык, вовсе староверской народности, по морде тожа бородатый был, весь в нас. А по карахтеру самый, што ни на есть яв-рей, бросил маманьку, когдать нам и осимнадцати ащё не было. И сгинул гдей-тоть без слуху и духу. А ты сам-то хто по жисти будешь?

– Художник. Портреты пишу.

– А-а, – многозначительно закивали Петька с Федькой.– А к нам в Шишки пошто?

– Да хочу лица местных жителей написать.

– А-а, – вновь закивали братья. – А каво?

– Так кого назовете, того и напишу. Передовиков ваших. Доярок, пастухов, механизаторов.

– А-а, – разочарованно переглянулись Петька с Федькой. – Енто мимо.

– Чего мимо? – не понял Миколас.

– Нетуть у нас таковских.

– Каких таковских?

– Ну, доярков, ахрономов, мехнизаторов.

– А вы разве не механизаторы?

– Не-а, мы с Федкой трахтуристы, – отрицательно покачал головой Петька. – Мы по трахтурной части. Кому чаво привесть, ежели нужда стала.

– Давайте ужо сугреваться, – недовольно вмешался Кузьма Силыч. – А то совсем ужо простынем, чай не солнце.

Знакомился Миколас со странными обитателями глухой стороны почти до утра, пока не кончилась трёхлитровая банка. И когда Федька, выделывая замысло-ватые кренделя, направился к трактору за второй банкой, столичный гость завалил-ся на траву и тут же уснул. Проснувшись, Миколас повернул голову направо. Ря-дом на спине, раскинув руки и открыв рот, лежал то ли Петька, то ли Федька и рас-катисто храпел.

– Ты хто? – грозно прозвучало сверху.

– Я-то? – вздрогнул от неожиданности Миколас, увидев склонившегося над ним одного из трактористов. В руке близнеца был зажат топор.

– Ты-то, ты-то. Лях?

– Не-е, Петка. Ён с Москвы, ён Микола, – подал голос с крыльца своего дома Кузьма Силыч. – Ён мулеватель, мулевать приихал.

– А-а, – отступил от Миколаса Петька. – Мулеватель енто хорошо. Нам с Федкой трахтур замулюет. Смогёшь?

– Смогу, – вытер выступивший на лбу пот Миколас.

– Ну, тады надоть выпить знакомки. Меня Петкой кличут, а енто Федка спит, вчерась, верно, напился.

– Не-не-не! – в ужасе запротестовал Миколас, увидев как Петька зашагал к трактору.

– Молчи, Микола, – зашептал подошедший к нему Кузьма Силыч. – Знаком-ку надоть выпить, а то хужей будеть.

Петька принес очередную трехлитровую банку самогона, и пиршество про-должилось. С этого момента Миколас Самсонавас практически полностью пере-стал ориентироваться в происходящем. Он пил, чем-то закусывал, пел песни, спо-рил, ругался, отключался, потом опять пил, закусывал, пел, танцевал, вырубался, приходил в себя, куда-то ехал, с кем-то знакомился, пил, закусывал, пел песни, ру-гался, дрался, танцевал, вырубался.

– Ты хто? – услышал Самсонавас в очередной раз, отрывая голову от стола.

– Я?

– Ну не я же!

– Микола. А ты хто?

– Я? – тупо посмотрел на него бородатый мужик.

– Ну не я ж.

– Петка.

– А знакомка хде?

– У Мирошки надоть поспрашать, – повернулся бородач в сторону русской печи. – Мирошка, хде знакомка?

Шторка над полатями раздвинулась, и оттуда вылезла здоровая заросшая фи-зиономия еще одного мужика. На мгновение Миколасу показалось, что-то знако-мое в этом лице. Будто он уже когда-то встречался с этим человеком. Но это хруп-кое воспоминание тут же исчезло.

– Это ищё хто?

– Этоть Мирошка, брательник наш с Федкой. Недавноть нашелся.

– Хде?

– Да ить здеся, около дому. Ишо до холодов приблудился, принял из рук Мирошки трехлитровую банку Петька. – Дикой вот токмо, малость. Усё молчит больше, а как выпьет, дык, заговаривает, и усё про талавизер чагой-то.

Услышав знакомое слово, Мирошка расплылся глупой улыбкой, закивал го-ловой и выдал скороговоркой, жестикулируя руками:

– Талавизер, дырк, пр-р-р, хр-р-р, опа-па! Талавизер, дырк, пырк, вжик, опа-па! Талавизер, хр-р-р, опа-па! Мне!

– Видать, ён мастак у вас по талавизерам, – предположил Миколас и задум-чиво посмотрел в окно. – Ужеть снег. Давно?

– Дён семь как, – поднял кружку самогонки Петька.

Выпив и закусив варёной картошкой, Миколас с силой потёр лоб, пытаясь удержать какие-то воспоминания, вновь промелькнувшие в его воспалённом мозгу.

– А я хто? – обратился он к Петьке после тщетной попытки восстановить па-мять.

– Микола.

– А-а, – попытался встать из-за стола Миколас, но ноги не держали. – А хде я?

– У нас, в Шишках.

– А-а. А живу хде?

– Чичас узнаю, – наклонился под стол Петька и пнул кого-то ногой. – Федка, Микола чейный?

– Козимы Силыча сын, – раздалось из-под стола.– Мулеватель.

Миколас тоже нагнулся вниз. Под столом, свернувшись калачиком, лежал бородатый мужик – точная копия Петьки. 

– А чаво я у вас делаю?

– Дык, трахтур приехал мулевать.

– Давно?

– Дык, можо месяц, а можо два. Хто его знат. С лета ты при нас, – кряхтя, вылез из-под стола и налил себе самогонки бородач. – Покась по всем Шишкам проехали да у всех сродственников наших Шишковых прогостевали, дык всё с на-ми был. Завтрась-послезавтрась к Козиме Силычу, батьку твому, назад тябя отда-дим. Жалкость, родимый совсем стал, как Мирошка.

– А давай за жалкость споем, – предложил Петька, обнося всех самогоном, и первый затянул:

Эх, мороз, мороз,

Не морозь маня,

Не морозь маня,

Свовово коня...

К дому Кузьмы Силыча уже почти по темноте подъехал вездеход. Из него выскочили четверо здоровенных мордоворотов и, суетливо озираясь, взбежали на крыльцо. Двое из них тут же скрылись в сенях. Через несколько минут один вер-нулся назад и проговорил в микрофон, скрытый в воротнике куртки: «Всё чисто, можно выходить». После этого разрешения дверца вездехода медленно открылась, и из него вылез наружу владелец банка, заключивший ещё летом с Миколасом Самсонавасом договор на будущие картины художника.

За банкиром осторожно ступил в снег высокий худощавый мужчина, одетый в форменное пальто с прокурорскими петлицами.

– Чё, есть кто в хате? – обратился банкир к своему телохранителю.

– Только один старик.

– И всё?

– Больше никого.

– Ну, пойдем, Веня, поспрошаем аборигена по поводу художника, – зашагал к дому банкир, приглашая за собой прокурора.

– Гамлет Саркисович, вы точно уверены, что Самсонавас сюда направился?

– Точно, точно, Веня. Я ж тебе уже говорил, что водила – мой человек, от-сюда откуда-то звонил летом в последний раз. А потом всё, как обрезало. Я особо не дёргался, мало ли, может, мобилу потерял. Но вот уже Новый год на носу, а о них ни слуху ни духу. Странно всё это.

Не отряхнув снег с обуви, оба прошли в кухню. За столом сидел Кузьма Си-лыч и спокойно рассматривал визитеров.

– Ну, старик, рассказывай, – присел на табуретку напротив деда банкир.

–  Об чём? – достал из кармана кисет Кузьма Силыч.

– О художнике, что летом сюда картины рисовать приезжал.

– Дык, не було никого.

– Не свисти, старый, отсюда звонили, докладывали.

– Дык, у мени и талафону нетуть.

– Дурака не валяй, звонили с мобилы.

– С какой могилы? – испуганно отшатнулся в сторону Кузьма Силыч и пере-крестился.

– Не дуркуй, батя, не прикидывайся, будто не знаешь, с какой такой мобилы, – встрял в разговор прокурор.

– Вот тя крест, – истово перекрестился Кузьма Силыч. – И знать не знаю ни про каку могилу. У нас в Шишках год как никто не мёр, слава тя господи. Усе Шишковы пока што жавые да здоровые, жавуть да вам жалають.

– Чего ты несёшь, старый? – перебил Кузьму Силыча банкир. – Какие Шиш-ки, какие Шишковы? Что-то мы кроме твоей развалюхи никаких домов больше не встретили.

– Ну, дык, ня тою дорогою ехали.

– Мы вообще без всякой дороги сюда добирались. 

– Ну, дык, занесло яё усю.

– Ладно, дед, короче, где художник Миколас Самсонавас? –  угрожающе надвинулся на Кузьму Силыча банкир.

– Дык, нема  у нас таковских, и отродясь не було. Микола исть, а Миколаса нема.

– Послушайте, Гамлет Саркисович, а может, ну его, может, действительно не было тут никого, – вновь вмешался прокурор. 

– Как не было, если последний звонок отсюда прошёл, – поднялся с табурет-ки и зло ударил сапогом ножку стола банкир. – Объяснить можешь?

– Ну, трудно, конечно, но попробую, – закурил «Парламент» прокурор. – Тут вот какое дело, места эти с недоброй славой ещё с давних времён. Много здесь на-роду сгинуло. А началось всё ещё с Ивана Сусанина, когда он где-то в этих лесах поляков сгубил. Вот с тех пор пришлые людишки в этом углу и пропадают. Из не-давнего, помните, лет десять тому, замминистра сельского хозяйства Игнат Ва-сильевич со свитой приезжал?  Он  ещё грозился эти угодья в бессрочную аренду китайцам отдать.

– Ну? – насупился банкир.

– Сгинул и сам, и свита, и всё сельское хозяйство. Так и не нашли. А ещё замминистра образования Аграфена Николаевна года три назад сунулась со своей модернизацией сельские школы закрывать. Помните?

– Ну.

– Школы успела зарыть, а сама сгинула.

– Не нашли?

– Нет, ни её саму, ни сопровождающих. Как в воду канули. Места после это-го совсем глухие стали. Даже свои ездить сюда побаиваются.

– Подожди, подожди, – вытащил из своей куртки фляжку с коньяком банкир. – Так это значит и министр здравоохранения Гавриил Алексеевич с министром культуры Ниной Андреевной тоже где-то здесь?

– Ну да, когда клубы да ФАПы закрывали, – взял из рук банкира фляжку прокурор. – Мы сюда и войска посылали прочесывать. Бесполезно. Гиблые места, одно слово – сусанинские. Тут еще кандидат в депутаты, Дмитрий Пустовой, тоже где-то сгинул.

– Точно, пропал он. Мы его финансово прикармливали. Уж больно сказки хорошо рассказывал про светлое будущее – заслушаешься. Вообще, чертовщина какая-то, – поежился банкир и повернулся к Кузьме Силычу. – А про Миколу сво-его ты всё ж скажи, дед, где он у вас проживает.

– А тама, – махнул рукой старик в направлении леса. – Близко.

– Поехали, – уверенно шагнул за порог банкир.

Кузьма Силыч, кряхтя, поднялся с лавки, подошел к шкафчику, достал отту-да литровую бутыль самогона, наполнил стакан и залпом его выпил.

– Эка хороша! – крякнул он от удовольствия и, глядя в окно на удаляющийся вездеход, задумчиво произнёс: – К Петке с Федкой супостаты поехали, к Сусани-ным по матери.

• Вперёд >